— Сыру хочешь? — спросила Марта.
— Да, с горчицей… — Берт снова сел на землю; долго, задумчиво глядел на Мунни, наконец поинтересовался:
— Что скажешь, Мунни? Мы в самом деле счастливы или только думаем, что счастливы? Вечные, старые как мир холостяцкие размышления: что вокруг нас — реальность или иллюзии? — вопрошал он как заправский оратор.
— Действительно вот эта девушка красива? Что в наших карманах — настоящие деньги или купоны, выданные нам в качестве призов в Дулуте в двадцать втором году одной табачной компанией, которая разорилась в первый же вторник после всеобщего краха? Что это — настоящее французское вино или мы пьем уксус, смешанный с кровью и морской горькой водой? — И прочитал марку на этикетке: — «Роз де Беарн». Судя по всему, вино это реально, но таково ли оно на самом деле? Являемся ли все мы сверхпривилегированными, белозубыми, великолепными американскими принцами, посещающими нашу самую большую колонию, или мы, не отдавая себе в том отчета, всего лишь жалкие беженцы — бежим прочь, повернувшись спиной к морю? Читали ли вы сегодняшнюю утреннюю газету, известен ли вам ответ? Кто мы — друзья и братья или же предадим друг друга перед восходом солнца? Обыщите эту даму — нет ли у нее за пазухой кинжала.
— Святой отец! — воскликнула Марта. — Ну, понесло-поехало!
Мунни, словно осоловев от еды и от речей, довольно улыбался — ему очень понравилось представление Берта. Сам он всегда был сухим педантом и говорил только то, что имел в виду, больше ничего. Его забавляли фантастические взлеты риторики Берта, и он ценил его как человек бесталанный, но любитель музыки ценит друга — виртуозного пианиста, который всегда сам знает, когда ему ударить по клавишам, не дожидаясь чьего-то приглашения. Все это началось в те далекие времена, когда им было по шестнадцать и они учились в одной школе, а Берт имел обыкновение пускаться в скандальные импровизации «белым стихом» о предполагаемых сексуальных наклонностях пожилой, слегка уже облысевшей химички.
Иногда это заканчивалось для него крупными неприятностями, потому что стоило ему начать, как его заносило и он мог из-за своей безрассудной храбрости сказать что-нибудь просто отвратительное, оскорбительное, не обращая внимания на тех, кто находится среди его слушателей. Только этим летом из-за такого его «выступления» им пришлось подраться с четырьмя молодыми немцами в пивной в Ницце и пришлось удирать от полиции. Берт вдруг ввязался в разговор с этими молодыми людьми и спросил, откуда они родом. После некоторых колебаний те ответили, что из Швейцарии.
— Из какой именно ее части? — настаивал Берт. — Дюссельдорф? Гамбург?
Немцы, крупные, крепкие ребята, чувствовали себя не в своей тарелке; отвернулись от него, занялись своими кружками с пивом на стойке бара. Но Берт не оставлял их в покое.
— Самая очаровательная часть Швейцарии, насколько мне известно, — громко говорил на весь зал Берт, — это Бельзен. Такой уютный сельский уголок, сколько там сохранилось воспоминаний! Я всегда утверждал, что Швейцария выиграла бы войну, если бы ей не всадили в спину кинжал часовых дел мастера. С другой стороны, и это не так уже плохо.
— Кончай базарить! — прошептал ему Мунни.
А Марта предостерегающе покачала головой, дернув его за руку.
— Не видишь — их же четверо! Просто убьют нас, и все!
— Ну а теперь, ребята, — не унимался Берт, поднимая свой стакан, — я хочу, чтобы вы присоединились к моему тосту — за здоровье самого великого из всех коренных старых швейцарцев, этого чудесного, старого, всеми любимого парня, по имени Адольф Гитлер. И после этого тоста все мы вместе споем Швейцарии «Uber alles»1. Вы, конечно, знаете слова, я уверен.
Мунни протиснулся к нему поближе. Когда первый немец замахнулся, Берт, ловко перехватив его руку, нанес ему два сильных удара по голове. Немцы действовали замедленно, но ребята были крепкие, да и разозлились не на шутку. Когда Мунни все же удалось оттащить Берта к выходу, у того шла кровь из разбитого носа, а ворот у пальто оторван напрочь. Всполошившиеся официантки истошно визжали, призывая на помощь полицейских.
Вся троица неслась сломя голову по окраинным улицам Ниццы — угрожающие крики за спиной становились все слабее. Берт бежал резво, пофыркивая; все время тряс правой рукой, занемевшей от силы того удара в твердый череп немца, и спрашивал теперь у Мунни:
— Из какой ты части Швейцарии, приятель? Из Лейпцига? Нюрнберга?
Через полчаса уже мирно сидели в баре, и все это происшествие казалось им смешным, забавным. Потом до конца лета, если кто-то из них совершал какой-то опрометчивый или глупый поступок, другие его непременно спрашивали недоверчиво:
— Ты из какой части Швейцарии?
Берт помахивал бутылкой, поглядывал сияющими глазами на гавань.
— По-моему, мне пора приступить к оказанию нового вида услуг туристам: внесезонные турне по слегка запущенным достопримечательностям. Сам лично напишу брошюру под таким названием: «Узнайте наконец, что такое истинное блаженство, — будьте старомодны! Откажитесь от своего прежнего спутника во время предстоящего отпуска на следующий год!» Послушай, Мунни, твой отец согласится обеспечить нас стартовым капиталом, как ты думаешь?
Берт почему-то был неколебимо уверен, что отец Мунни — очень состоятельный человек, у него солидное богатство и он с радостью схватится за любое необычное деловое предложение, а Берт с великой радостью такие предложения сделает. Среди проектов — закладка рощи авокадо возле Граса, строительство подвесной канатной дороги длиной четыре тысячи футов для лыжников в Испанских Пиренеях, в деревне, где насчитывается всего двадцать два дома. Все эти сногсшибательные проекты, кроме значительных капиталовложений со стороны отца Мунни, предполагали и постоянное пребывание его, Берта, в Европе, в качестве главного менеджера.
— Мунни, — обратился к нему Берт, — не кажется ли тебе, что пора послать твоему отцу телеграмму?
— Нет, не кажется, — буркнул Мунни.
— Подумай хорошенько, — продолжал Берт, — такой шанс на всю жизнь один. Зачем ему цепляться за свои деньги? Когда наступит его прискорбная кончина, они перейдут в руки наследников, и все дела! Ну, если не хочешь, я как-нибудь выкручусь. Чтобы заработать доллары — целую кучу, — есть немало способов, кроме как попросить их у твоего папы.
Берт долго, пытливо разглядывал Марту — та уже приступила к винограду — и потом обратился к ней:
— Послушай, Марта, тебе известно, что ты сама представляешь источник громадных потенциальных доходов?
— Я намерена подарить свое тело науке, — откликнулась Марта, — но только когда мне стукнет восемьдесят пять, не раньше.
— Главное, — предостерег Берт, — не выходить замуж за американца.
— Сообщи имя такого человека нашему комитету, — предложила Марта.
— Америка не место для красивых женщин, — разглагольствовал Берт. — Дома там становятся все меньше, прислуга стоит все дороже; любая красотка вскоре оказывается в уютном маленьком гнездышке в Скарсдейле, в окружении телевизоров и прочих устройств, призванных облегчить домашний труд, и к ней устремляется поток приглашений вступить в ассоциацию «Родители — учителя».
Он подумал немного и продолжал:
— Нет, красивая женщина чувствует себя гораздо лучше в стране несколько разлагающейся, управляемой неэкономическими законами, — ну, в такой, например, как Франция. Можешь выйти замуж за приятного сорокапятилетнего старичка, с опрятными усами и крупными, постоянно расширяющимися феодальными поместьями по берегам Луары. Чудесная охота осенью, вкусные, легкие вина из винограда, выращенного на собственной земле; десятки слуг почтительно и подобострастно снимают головные уборы, низко кланяются тебе, когда твой вагон по специальной ветке направляется к железнодорожному вокзалу. Муж души в тебе не чает, постоянно приглашает друзей, чтобы ты не скучала в одиночестве. А когда уезжает надолго по делам в Париж, — заботится, чтобы доктор пощупал его печенку, — оставляет тебя одну, на свободе.
— Ну и где же твое место в этой чудной картине? — решила уточнить Марта.
— Один из тех приглашенных друзей, которые не дают тебе скучать, — вмешался Мунни — ему эта беседа решительно не нравилась: пусть Берт шутит, а он и в самом деле не против, чтобы Марта вышла замуж за старичка, у которого денег куры не клюют.
Однажды, когда беседовали о своем будущем, Берт высказался:
— Главное — выявить свой дар и потом использовать его на полную катушку. И наилучший способ сохранить такой дар надолго — отказ от непереносимой скуки, порождаемой любой работой. Ну, если говорить о твоем даре, — и широко улыбнулся Марте, — это твоя красота. Все очень просто: ты заставляешь обратить на нее внимание какого-то мужчину — и для тебя сняты все ограничения. У меня двойной дар, но в конечном итоге не столь надежный, как твой. У меня есть шарм… — он еще шире заулыбался, подшучивая над собой, — но мне, в общем, на это наплевать. Ну, если я достаточно умен, чтобы не заглотнуть ложную наживку, — смогу долго им пользоваться. Что касается Мунни… — и с сомнением покачал головой. — Его дар — это добродетель. Несчастная душа… Что ему в таком незавидном положении делать?
