— Иначе собьешь себе на улице ноги. — Она вытирает один глаз, потом второй. — Надень самые толстые носки.
Я не знаю, почему она плачет из-за носков. Я забираюсь в шкаф и нахожу под подушкой зуб.
— Я положу его себе в носок.
Ма качает головой:
— А вдруг ты на него наступишь и поранишься?
— Не наступлю. Он будет лежать вот здесь, сбоку.
Уже 6:13, наступает вечер. Ма говорит, что должна завернуть меня в ковер, Старый Ник вполне может прийти сегодня пораньше. Из-за моей болезни.
— Давай еще немного подождем.
— Ну…
— Прошу тебя.
— Хорошо, садись на ковер, чтобы я смогла тебя быстро завернуть.
Мы снова и снова повторяем наш план, чтобы я запомнил все девять пунктов: смерть, грузовичок, выбираюсь из ковра, прыгаю, бегу, кто-нибудь, записка, полиция, газовая горелка.
Всякий раз, услышав бип-бип, я дергаюсь. Но дверь не открывается — мне это только кажется. Я гляжу на нее, ее глаза сверкают, как кинжал.
— Ма?
— Да?
— Давай лучше убежим завтра.
Она наклоняется и крепко прижимает меня к себе. Это означает «нет». Я снова ощущаю ненависть к ней.
— Я бы сделала это ради тебя, если бы могла.
— А ты разве не можешь?
Ма качает головой:
— Прости меня, но сделать это должен ты, причем сегодня. Но я буду в твоей голове, понял? Я буду все время разговаривать с тобой.
Мы опять до бесконечности повторяем план Б.
— А что, если он развернет ковер? — спрашиваю я. — Чтобы убедиться, что я действительно умер.
Ма целую минуту молчит.
— Ты знаешь, что драться нехорошо?
— Да.
— Но сегодня особый случай. Я не думаю, что он развернет ковер, ведь он будет торопиться, чтобы поскорее от тебя избавиться, но если он все-таки развернет — ударь его изо всех сил.
Ух ты!
— Бей его ногами, кусай его, ткни пальцами в глаза… — Руки Ма наносят удары по воздуху. — Делай все, чтобы удрать от него.
Я не верю своим ушам.
— Ты что, разрешаешь мне убить его?
Ма подбегает к кладовке, где после мытья сушится посуда, и достает оттуда гладкий нож. Я смотрю на него и вспоминаю рассказ Ма о том, как она приставила его к горлу Старого Ника.
— Как ты думаешь, сможешь ли ты крепко держать его внутри ковра, и если… — Она смотрит на нож, потом кладет его обратно к вилкам на поднос с посудой. — И как это могло прийти мне в голову!
Откуда я знаю, если она не знает.
— Ты же зарежешь себя, — говорит Ма.
— Нет. Не зарежу.
— Нет, Джек, ты разрежешь себя на куски, выползая из ковра с ножом в руках. Наверное, я совсем потеряла голову.
Я качаю головой.
— Нет, она осталась на месте, — стучу я пальцем по ее волосам. Ма гладит меня по спине.
Я проверяю зуб в носке и записку в трусах — она лежит спереди. Чтобы убить время, мы очень тихонько напеваем «Расслабься», «Говорун» и «Домик на ранчо»:
С антилопой там дружит олень,
Грубых слов не услышишь вовек,
И безоблачно небо весь день.
— Ну все, пора, — говорит Ма, расстилая ковер. Мне не хочется в него заворачиваться, но я ложусь, кладу руки себе на плечи и выставляю локти. Я жду, когда мама завернет меня. Но она смотрит на меня. Ее взгляд скользит по моим ступням, ногам, рукам, голове, но всему моему телу. Словно она проверяет, все ли на месте.
— Что с тобой?
Ма ничего не отвечает. Она наклоняется ко мне, но не целует, а просто прислоняет свое лицо к моему, и я уже не могу сказать, где чье лицо. Мое сердце стучит бам-бам-бам-бам, но я не отклоняюсь.
— Ну все, — говорит Ма сдавленным голосом. — Мы ведь с тобой храбрецы, правда? Мы абсолютно ничего не боимся. Увидимся снаружи. — Она разводит мои руки, чтобы локти торчали в разные стороны, а потом заворачивает меня в ковер, и свет меркнет.
Я лежу в полной темноте.
— Не слишком туго?
Я проверяю, могу ли я поднять руки над головой и опустить их, и чуть-чуть ослабляю ковер.
— Хорошо?
— Хорошо, — отвечаю я.
Потом мы ждем. Вдруг что-то проникает в ковер сверху и гладит меня по голове — это мамина рука, я узнаю ее, даже не видя. Я слышу свое дыхание — оно очень громкое. Я думаю о графе Монте-Кристо в мешке, в котором ползают черви. Он падает, падает, падает вниз и врезается в воду. Интересно, а черви умеют плавать?
Смерть, грузовичок, бегу, кто-нибудь, нет, не так, выбираюсь наружу, потом прыгаю, бегу, кто-нибудь, записка, газовая горелка. Я забыл, что перед горелкой должна быть полиция. Все это очень сложно, я все перепутаю, и Старый Ник заживо меня похоронит, а Ма так и не дождется, когда ее спасут.
Проходит много времени, и я спрашиваю:
— Так он придет сегодня или нет?
— Я не знаю, — отвечает Ма. — Как он может не прийти? Если в нем осталось хоть что-нибудь человеческое…
Я думаю, что либо ты человек, либо нет, разве можно быть немного человеком? Куда же тогда девается все остальное? Я жду и жду, уже не чувствуя своих рук. Мой нос упирается в ковер, мне хочется почесать его. Я поднимаю руку и трогаю нос.
— Ма?
— Я здесь.
— Я тоже.
Бип-бип.
Я вздрагиваю. Я должен делать вид, что я умер, но ничего не могу с собой поделать — мне хочется вылезти из ковра сейчас же, но я сдавлен и не могу даже попытаться, иначе он увидит.
Что-то нажимает на меня сверху — наверное, это мамина рука. Она хочет, чтобы я стал ее суперпринцем Джекер-Джеком, поэтому я замираю. Больше никаких движений, я — труп, я — граф, нет, я его друг, только мертвее мертвого. Я закоченел, как сломанный робот с отключенным питанием.
— Вот и я. — Это голос Старого Ника. Он звучит как обычно. Он даже не знает, что я умер. — Вот антибиотики, правда немного просроченные. Ребенку надо давать только половинку таблетки, как сказал продавец.
Ма ничего не отвечает.
— Где он, в шкафу?
Это он спрашивает обо мне.
— Неужели в ковре? Ты что, с ума сошла, заворачивать ребенка в ковер!
— Ты не пришел вчера, — говорит Ма очень странным голосом. — Ночью ему стало хуже, и утром он уже не проснулся.
Молчание. Потом Старый Ник издает смешной звук.
— Ты уверена?
— Уверена ли я? — кричит Ма, но я не двигаюсь, я не двигаюсь, я весь окоченел — ничего не слышу и не вижу.
— О нет. — Я слышу, как он медленно выдыхает. — Это ужасно. Бедная девочка, ты…
Опять наступает молчание. В течение минуты никто не произносит ни слова.
— Это ты его убил! — кричит Ма.
— Ну-ну, успокойся, не кричи.
— Как я могу быть спокойной, когда Джек…
Ма дышит очень странно, и слова вылетают из нее залпами. Она играет так удачно, что я сам чуть было не поверил, что я умер.
— Дай я на него посмотрю. — Голос Старого Ника звучит очень близко, и я напрягаюсь и застываю.
— Не трогай его!
— Ну хорошо, хорошо. — Потом Старый Ник говорит: — Нужно убрать его отсюда.
— Моего ребенка!
— Я знаю, это ужасно, но мне все равно придется его унести.
— Нет!
— А давно он умер? — спрашивает он. — Ты говоришь, сегодня утром? А может, еще ночью? Он, наверное, уже начал… знаешь, держать его тело здесь невозможно. Я заберу его и похороню.
— Только не на заднем дворе. — Ма почти рычит.
— Хорошо.
— Если ты похоронишь его на заднем дворе… Не делай этого, здесь слишком близко. Если ты закопаешь его здесь, я услышу, как он плачет.
— Я же сказал, хорошо.
— Ты должен отвезти его тело подальше, понял?
— Понял. Дай мне…
— Подожди. — Она плачет. — Не надо его беспокоить.
— Я вынесу его в ковре.
— Если ты хоть пальцем…
— Не беспокойся.
— Поклянись, что ты не будешь смотреть на него своими мерзкими глазами.
— Не буду.
— Поклянись.
— Клянусь. Ну, теперь ты довольна?
Я мертв, мертв, мертв.
— Я узнаю, — говорит Ма. — Если ты похоронишь его на заднем дворе, я все равно узнаю и буду кричать всякий раз, как ты откроешь дверь. Я здесь все разнесу и клянусь, что никогда больше не буду вести себя тихо. Чтобы заставить меня замолчать, тебе придется убить и меня тоже, ведь мне больше незачем жить.
Зачем она говорит ему, чтобы он ее убил?
— Не принимай все так близко к сердцу. — Мне кажется, что Старый Ник разговаривает с ней как с собакой. — Я сейчас заберу его и отнесу в свой грузовик, хорошо?
— Только осторожно. Найди какое-нибудь красивое место, — говорит Ма, плача так горько, что я с трудом различаю ее слова. — Чтобы там были деревья и трава.
— Конечно. Ну все, я пошел.
Я чувствую через ковер, как меня обнимают и сдавливают. Это Ма, она произносит:
— Джек, Джек, Джек.
Потом меня поднимают. Я думаю, это делает она, но потом понимаю, что он. Не двигаться, не двигаться, не двигаться, Джекер-Джек, приказываю я себе, ты — мертв. Старый Ник перебрасывает меня через плечо, ковер давит, затрудняя дыхание. Но ведь мертвые не дышат. Нельзя допустить, чтобы он меня развернул. Жаль, что Ма не дала мне ножа.
