Для того чтобы воспроизводить старинные руны — не говоря уже о том, чтобы метать их в противника, — требуется немало сил, а Муни большую часть своей магической мощи уже утратил. Он открыл рот — должно быть, хотел произнести заклинание, — но не успел вымолвить ни звука: твари в пальто с квадратными плечами с невероятной, сверхчеловеческой скоростью налетели на него, и я вновь почувствовал исходившее от них зловоние, но теперь оно стало значительно сильнее — воняло так, словно я находился внутри барсучьей норы. Они заходили с двух сторон, на бегу расстегивая пальто, — но действительно ли они бежали? Скорее, пожалуй, они скользили по воздуху, как летучие корабли, разворачивая полы своих длинных пальто, словно паруса, и явно намереваясь накрыть ими осаждаемого лунного бога.
Муни запел — мед поэзии, знаете ли, — и, на мгновение дрогнув, его пьяный голос постепенно окреп и стал истинным голосом великолепного бога Мани. Вокруг него вдруг возникло ослепительное сияние, при виде которого мерзкие хищники оскалились и зарычали, а я с удивлением услышал, что с уст старого безумца льется та самая песнь, которую обычно лунный бог поет, проезжая по небу в своей колеснице. Причем пел Муни на том самом языке, какого вам никогда в жизни не постичь, ибо каждое слово этого языка способно свести смертного с ума от ужаса, смешанного с восторгом, или низвергнуть звезды с небес, или заставить человека упасть замертво, или, напротив, воскресить его из мертвых.
А он все пел, и на миг страшные охотники сперва замедлили шаг, потом остановились, и уж не след ли одинокой слезы блеснул в тени черной шляпы? Мани пел о волшебстве любви и смерти, о красоте одиночества и отчаяния, о том, что даже краткий промельк светлячка способен разогнать тьму — пусть на одно лишь мгновение, равное взмаху его крылышек, одному его вздоху, — прежде чем огонь опалит его, и он погибнет.
Но даже эта божественная песнь смогла остановить врагов Мани всего на несколько секунд. Действительно ли он заставил кого-то из них пролить одинокую слезу или нет, но они по-прежнему были голодны. И снова ринулись на него, широко раскинув руки, — теперь я смог разглядеть, что было у них внутри, под расстегнутыми пальто, я видел совершенно отчетливо: никакого тела там нет! Там не было ни плоти, ни костей, ни шерсти, ни чешуи — только тьма. То была чернота Хаоса — та самая чернота, что находится за пределами цвета, точнее, это было полное отсутствие всякого цвета: черная дыра, вечно голодная и способная пожрать всю Вселенную.
Брендан невольно сделал шаг в ту сторону, но я успел схватить его за руку и удержал. Все равно уже слишком поздно: старый пьянчуга Мани-Муни был приговорен. И вскоре он действительно упал — но не с грохотом, а с каким-то фантастически тяжким вздохом, словно его прокололи насквозь, выпустив из легких весь воздух. А потом эти твари — в их облике уже не было теперь ровным счетом ничего человеческого — набросились на него, как разъяренные гиены, их клыки так и сверкали, а в складках долгополых пальто трещали разряды статического электричества.
И движения их больше не напоминали легкую плавную поступь танцовщиков. В одно мгновение они буквально высосали из Мани всю его сущность — всю кровь, весь мозг, всю его волшебную силу, каждую искорку того, что связывало его с предками и родственными богами. То, что от него теперь осталось, было куда менее похоже даже на то жалкое подобие человеческого существа, которое некогда ночевало в картонной коробке под грязной пожарной лестницей.
Бросив его на тротуаре, они ушли, не забыв тщательно, на все пуговицы, застегнуть свои пальто, дабы не видна была та ужасающая черная пустота, что скрывалась у них под одеждой.
Наступила тишина. Брендан плакал. Он всегда отличался повышенной чувствительностью. Я тоже стер что-то непонятное со щек (надеюсь, всего лишь пот), затем выждал, чтобы дыхание вошло в норму, и только тогда наконец высказался:
— Это было просто отвратительно! Ничего подобного не видел со времен Рагнарёка!
— Ты слышал, как он пел? — спросил Брендан.
— Разумеется, слышал. Кто бы мог подумать, что старик сохранил в душе так много волшебства!
На это мой брат промолчал, пряча заплаканные глаза.
А я вдруг почувствовал страшный голод и сперва хотел предложить Брендану съесть по пицце, но потом отказался от этой идеи: излишне чувствительный Брен вполне мог счесть подобное предложение оскорблением и обидеться.
— Ну, пока. Надеюсь, мы с тобой еще увидимся… — И я побрел прочь довольно-таки неуверенной, надо сказать, походкой, размышляя на ходу, почему это братьям всегда так сложно ладить друг с другом, и от всей души жалея, что так и не смог пригласить Брендана к себе домой.
Мне, к сожалению, не дано было знать заранее, что я уже никогда больше Брендана не увижу — в его тогдашнем воплощении, разумеется.
На следующий день я проснулся очень поздно. С головной болью и знакомым тошнотворным ощущением, как после изрядной попойки, а потом вспомнил — так вспоминаешь, что вроде бы сорвал спину в спортзале, но понимаешь, насколько это было серьезно, только выспавшись на поврежденной спине, — и тут же резко сел в кровати.
«Те два типа в пальто, — подумал я. — Да, те два типа».
Прошлой ночью я наверняка был пьян куда сильней, чем мне казалось, потому что утром просто похолодел от ужаса, вспомнив этих жутких субъектов. Отложенный шок — с этим я хорошо знаком, и, чтобы побороть его последствия, я позвонил и заказал завтрак в номер. Кофе, бекон и оладьи с целыми реками кленового сиропа помогли мне практически выздороветь, и хотя уже это было очень неплохо — тем более при сложившихся обстоятельствах, — я обнаружил, что никак не могу выбросить из головы картину гибели старого Муни и то, как два мерзких типа в пальто подкрадывались к нему, а потом с каким-то жутким кулдыканьем высосали из него все жизненные соки, всю магическую силу, после чего тщательно застегнулись на все пуговицы и как ни в чем не бывало отправились по своим делам. Так сказать, поэзия в движении.
Немного поразмыслив по поводу собственного счастливого спасения — ну, я вообще-то догадывался, что если бы первым они почуяли не след Муни, а мой, то непременно сцапали бы Искренне Вашего, а заодно и его братца Брена (в качестве, так сказать, двойного дежурного блюда), — я как-то совсем помрачнел. Мне пришло в голову, что если парни в долгополых пальто действительно охотятся на таких, как мы, то это была в лучшем случае отсрочка, а не спасение, и рано или позднее эти твари непременно начнут щелкать зубами у меня под дверью.
Так что, покончив с завтраком, я позвонил Брену. Но у него был включен автоответчик. Пришлось искать номер телефона его ресторана. Впрочем, и там трубку тоже никто не брал.
Можно, конечно, было бы попробовал позвонить ему на мобильный, но, как я уже говорил, близки мы не были, и номера его мобильного телефона я не знал, как не знал ни имени его девушки, ни даже номера его дома. Сейчас, впрочем, было уже слишком поздно это выяснять. Может, потом все само собой выяснится. Carpe diem,[64] как говорится. Так что я быстренько принял душ, оделся, вышел из дома и под собирающимися тучами поспешил в «Летучую пиццу», где работает Брен (нет, ну до чего идиотское, тупое название!), в надежде хоть что-то разузнать о моем брате-близнеце.
Уже подходя к ресторану, я понял: что-то неладно. Собственно, я догадался об этом еще за десять кварталов, а воющие сирены, пожарные машины, крики и клубы дыма лишь стали лишним подтверждением моей догадки. Было что-то зловещее и в собиравшихся в небе тучах, и в том, как они пушились, точно русская шапка-ушанка, как топорщились иглами молний, видя под собой эти страшные разрушения. А когда я подошел совсем близко, у меня просто сердце в пятки ушло. Да, здесь действительно было неладно.
Я внимательно огляделся, убедился, что слежки за мной нет, и левой рукой начертал в воздухе руну Бьяркан, формой напоминавшую подзорную трубу, а затем внимательно посмотрел в ее «глазок». Дым я увидел. И молнии, странным образом вздымавшиеся с земли, и лицо моего брата, очень бледное и напряженное. А еще я увидел огонь, тьму и, как я и боялся, ту Тень — а также ее приспешников-волков, ее охотников, одетых все в те же неуклюжие пальто.
«Те самые, — подумал я и выругался. — Снова они!»
Теперь я понял, где впервые познакомился с ними, — тогда они были в ином обличье, но тоже достаточно гнусном, сам я в те времена обладал куда большим могуществом и силой, чем сейчас, и, должен признаться, попросту не обратил на них должного внимания. Зато теперь я не спускал с них глаз и непрерывно рисовал в воздухе над собой укрывающие руны. Осторожно обогнув столб черного дыма и погребальный костер на месте ресторана и, насколько я мог понять, моего брата Брендана, ибо, согласно моему внутреннему видению, выглядел он как самый настоящий покойник, я все-таки добрался до цели. Я все время внимательно посматривал по сторонам, но типы в пальто пока не появлялись. Зато вокруг было полно пожарных со шлангами и полицейских. Собственно, весь тот конец улицы был перегорожен полицией, а пожарники продолжали заливать огромный шипящий цветок пожара, который успел слишком глубоко запустить свои корни в «Летучую пиццу».
