— Это не я решаю. Поговори с каноником. Я не против.
Морис поджал губы. Я попытался вернуть разговор к прежней теме:
— А кто она такая, девушка, с которой ты целовался?
— Неважно, теперь все это в прошлом. — Морис уставился в землю.
— Я счастлив тем, что имею, — помолчав, сказал я.
— Я тоже, — кивнул Морис.
Вот так вот. Похоже, все были счастливы тем, что имели. Все, кроме Тома Кардла.
Прошло несколько дней, и он вернулся. В свой свободный час мы играли в английскую лапту, из курток соорудив воротца в углах двора. Команды были набраны вперемешку из старшекурсников и молодняка, отец Дементьев исполнял роль судьи, и все шло отлично, но потом нас отвлек необычный шум, и мы, побросав мячи и теннисные ракетки, заменявшие биты, побежали глянуть, что там такое.
Никогда не забуду эту картину: оставляя шлейф черного дыма, по дороге взбирался трактор; на пассажирском сиденье Том Кардл собственной персоной, рядом мужчина в повседневной крестьянской одежде и кепке, надвинутой на глаза, — явно его отец.
— Неужто на этой штуковине он прикатил из самого Уэксфорда? — опешил Мик Сёрр.
— Именно так он приехал на учебу, — сказал я.
— Ничего себе поездочка! — В голосе Мика слышалось изумление пополам с восхищением. — А поездом-то нельзя, что ли?
Я вышел вперед, и Том, заметив меня, невозмутимо отсалютовал двумя пальцами, приложенными к виску. Он вернулся. Его вернули. Прощально рыкнув, несчастный трактор остановился, отец с сыном спрыгнули на землю и направились в контору.
— Том! — окликнул я.
— Привет, Одран, — ответил он.
— Шагай, паршивец, — буркнул его отец, и они скрылись за дверью конторы. Но я успел заметить пожелтевший синяк под глазом моего друга и ссадину на губе. Я, кажется, не сказал, что одна рука его была в гипсе? Тома били смертным боем. Но он вернулся, и я, прости Господи, был этому рад, потому что ужасно по нему соскучился и не хотел соседствовать с Морисом Макуэллом.
Последние годы на Рождество по телевизору показывают «Большой побег», и всякий раз я его смотрю. Этот фильм смотри хоть тысячу раз, не надоест. Там есть один парень, шотландец Айвз, в начале картины заводила, душа компании, а потом он совершает побег, но его ловят, и с той минуты он уже ни разу не улыбнется, мы видим лишь тень его прежнего. Он послушно исполняет все приказы охраны. Не хулиганит. Не шутит. За побег ему крепко досталось. Его били. И выбили из него прежнего Айвза. Однажды на глазах у охранников он лезет через ограду, потому что знает: его пристрелят и положат конец его мучениям.
Каждое Рождество я смотрю «Большой побег» и на этой сцене вспоминаю, каким Том Кардл вернулся в семинарию. Кто знает, что он изведал в первые дни после побега? Он добрался домой, где отец отходил его ремнем, отдубасил кулаками и ногами, потом затолкал в трактор и вывез на дублинскую дорогу. С тех пор Том стал покорным.
Он больше никогда не схлестывался со священником, как было с отцом Слевином. Он молился, репетировал григорианский хорал, вставал в шесть утра и не жаловался. Каноник сказал, что в семинарии нет запоров, ни внутри ни снаружи, но он не учел человека из Уэксфорда, который некогда был чемпионом графства по боксу и хотел, чтобы его младший сын стал священником.
Том Кардл, бойкий парень, понимающий, что такая жизнь не для него, стал другим.
Из него выбили его прежнего.
Мы с Джонасом условились пообедать в кафе возле парка Святого Стефана. Теперь я редко бывал в городе. В церковном облачении появиться на людях означало неприятности. Меня ждали презрительные взгляды заносчивых студентов и обрюзглых бизнесменов. Мамаши прижимали к себе детей, а какой-нибудь прохожий непременно отпускал оскорбительную реплику. Безусловно, я мог бы облачиться в мирскую одежду и стать неприметным, но я этого не желал. Пусть насмешки. Пусть унижение. Я останусь самим собой.
Трамвай подъехал к остановке, и я увидел Джонаса — перед вогнутыми дверями «Одуванчика» он разговаривал с парнем лет двадцати шести, своим ровесником, оживленно жестикулировавшим. Мы не виделись порядочно, и облик племянника меня удивил: волосы до плеч сменила очень короткая стрижка, выгодно подчеркнувшая резко очерченные скулы и синие глаза. Заметив меня, Джонас глянул на часы, бросил и затоптал недокуренную сигарету. Одет он был так, словно утром накинул первое попавшееся под руку, но я заподозрил, что он долго раздумывал, как преподнести себя миру. Тесные джинсы, хорошо смотревшиеся на длинных стройных ногах, грубые ботинки, по виду весом с тонну, подвернутые рукава рубашки, на шее некое подобие шарфа… Девушки наверняка поглядывали на симпатичного парня с двухдневной мужественной небритостью. Внешностью Джонас пошел в отца.
— Одран! — Сердечно улыбаясь, племянник протянул мне руку. Обращение ко мне он уже давно не предварял словом «дядя». Его приятель с такой же тщательно продуманной щетиной, которая ему совсем не шла, уставился на меня как на восьмое чудо света.
— Рад тебя видеть, Джонас. — Я улыбнулся и пожал ему руку. Даже подумал, не обняться ли нам, но племянник был напряжен и, видимо, хотел сохранить дистанцию.
— Не рановато ли для маскарада? — Приятель Джонаса осклабился, точно бурундук. Люди редко вызывают у меня неприязнь, но этот наглый молокосос мне не понравился сразу.
— Заткнись, Марк. — Джонас одернул его не сердито, а как-то устало. — Одран священник. Потому так одет.
— Че, серьезно?
Мы не ответили.
— Ты голоден, Одран? — спросил Джонас.
— Да.
— Ты нас не познакомишь? — вмешался приятель.
Джонас помешкал, словно раздумывая, стоит ли утруждаться, и пожал плечами:
— Одран, это Марк. Марк, это Одран. Мой дядя.
— Шутишь, да? — Приятель подавил смешок.
— С какой стати?
— Ага. — Марк смерил меня взглядом. — Вы вправду священник?
— Да, вправду.
Марк глянул на Джонаса:
— Я не знал, что у тебя в семье церковник. Прямо в духе пятидесятых годов. И ты помалкивал?
— Я помалкиваю о многом, — ответил Джонас. — И потом, разве я рассказывал тебе о своей семье?
— Нет, я в том смысле…
— Смотрите, Боно! — Я показал на Арку Стрелков, через которую из парка вышел сам ирландский рок-идол в своих знаменитых красных солнечных очках. Он вскинул руку, подзывая такси, прохожие судорожно доставали мобильники, чтобы его запечатлеть. Мои собеседники посмотрели на знаменитость, но Джонас тотчас отвернулся и глянул на часы:
— Нам пора. Впереди еще много дел.
— Конечно, — поддержал я, надеясь, что Марк не будет с нами обедать. С племянником мы виделись редко, и я ни с кем не хотел его делить.
— Ты куда-то собирался? — спросил Джонас приятеля.
— Да-да. — Марк вроде как сник. — Позже я позвоню?
— Как тебе угодно, — сказал Джонас. — Мой телефон, наверное, будет выключен. До позднего вечера.
— Почему?
— Потому что я его отключу.
Бедняга Марк сглотнул — он сник определенно — и потупился.
— Ладно, — сказал он. — Но я все же попробую. Если не дозвонюсь, оставлю сообщение и, может быть, встретимся позже?
— Может быть, — уклончиво ответил Джонас. — Я еще не знаю своих планов.
— Весь вечер я свободен.
Марк смотрел на Джонаса, точно щенок, ожидающий лакомства от хозяина. Но нет, его ничем не угостили.
— Приятно познакомиться, дядя Одран, — сказал он, одарив меня кивком.
— Вам я не дядя, — усмехнулся я. Что, получил? — подумал я, глядя, как он неохотно отваливает. — Ну, пошли?
Место встречи выбрал Джонас. Когда мы сговаривались по телефону, он предложил кафе неподалеку от радиостанции «Тудей ФМ», где полчаса назад закончил беседу с Рэем Д’Арси[26].
— Как поживаешь? — спросил Джонас, когда мы заказали два салата, бутылку пива и минеральную воду. (Пиво взял я, чтобы успокоиться. В трамвае два парня нарочно задели меня плечом. Они даже не извинились, а один хмыкнул и шепнул «педофил». Я промолчал и, найдя место, глядел в окно. Однако расстроился.)
— Хорошо, — ответил я.
— По-прежнему служишь в приходе?
— Кара за грехи.
— Никаких перспектив вернуться в школу?
Я покачал головой:
— По всему, дохлый номер. Мой преемник, нигерийский священник, выказал удаль в регби и стал тренером команды старшеклассников. И уж после событий последней недели…
— А что случилось?
— Наша команда завоевала кубок, ты не читал в газетах?
Джонас равнодушно пожал плечами. Это его не трогало.
— Я к тому, что после такой победы должность за ним навсегда. Я уже не вернусь.
— Скучаешь по школе?
— Скучаю.
— Есть и другие школы.
Я покачал головой:
— Я прикипел к Теренуру. И потом, не я выбираю. Отправляюсь, куда пошлет архиепископ.
