– Сними его, – приказал Кюллинан.
– Ты что, шутишь?
– Сними его! – заорал ирландец, которому окончательно отказала сдержанность.
Шварц расхохотался, и Кюллинан, придя в ярость, рванулся к нему, чтобы врезать по этой издевательской физиономии. Шварц легко уклонился, и они застыли лицом к лицу. Кюллинан подавил гневную вспышку и сказал:
– Именно сейчас в Риме собираются епископы, чтобы исправить древнюю несправедливость. Все, на что вы, евреи, надеетесь, зависит от таких людей доброй воли, как отец Вилспронк. А ты оскорбил его. – Не подлежало сомнению, что Кюллинан включал и себя в число этих людей доброй воли, которые надеялись улучшить и уберечь еврейско-христианские отношения, – и для него эти слова тоже были оскорбительны.
Шварц высмеял доброжелательность своего советчика и сказал:
– Никто больше не воспринимает всерьез всю эту ахинею о добрых чувствах.
Кюллинан вспыхнул и помрачнел.
– Тогда считай, что во мне говорят злые чувства. Убери эту надпись.
– В этой комнате никто не сможет заставить меня.
Одним прыжком Кюллинан оказался около стены, вцепился в полотно и разодрал его на две части. Шварц, тут же оказавшийся у него за спиной, схватил Кюллинана за руки и сцепился с ним. Наконец тот высвободился, но правая рука Шварца получила свободу действий, и размашистый удар пришелся Кюллинану прямо в челюсть.
Он так ошеломил их обоих, что, забыв о разодранном плакате, они опустили руки и уставились друг на друга. Шварц устыдился своего поступка, а Кюллинан был потрясен и ударом, и яростью схватки, но не мог справиться с возмущением и, пока Шварц продолжал смотреть на него, он вернулся к стене и разодрал лозунг на куски.
– Никто из нас не может позволить себе ненависти, – сказал он.
Шварц бесстрастно наблюдал, как Кюллинан уничтожает этот призыв, а затем холодно сказал:
– Я ни к кому не испытываю ненависти. И не собираюсь оскорблять таких достойных людей, как Вилспронк. Просто мне плевать, что любой из этих добряков думает о евреях. Любой из вас. Девятнадцать столетий такие евреи, как я, преисполненные самых благих намерений, пытались стать такими, кем все вы хотели нас видеть. И куда это нас привело? Мы покорно подчинялись королям и папам. И что это нам дало? А теперь мы отвоевали свою собственную землю и собираемся жить на ней. И меня совершенно не волнует, что вы, или Вилспронк, или папа, или генерал де Голль думают по этому поводу. Ни на йоту.
Реакция Кюллинана была мгновенной и автоматической. Стремительно выкинув правую руку, он попал Шварцу точно в подбородок – смуглый еврей пошатнулся и рухнул на пол.
В первый раз в жизни Кюллинан послал человека в нокаут и растерялся:
– Боже мой! Я же убил его!
Но к его облегчению, Шварц быстро пришел в себя, приподнялся на колено и потер челюсть.
– Наверно, я это заслужил, – сказал он. И когда они вернулись в обеденный зал, Кюллинан заботливо не отходил от него, словно Шварц был больным ребенком.
– Все же то, что мы думаем, имеет значение… – серьезно сказал он. – Вилспронк и такие, как я… потому что во время кризиса именно мы придем к вам на помощь.
Шварц молча посмотрел на посерьезневшего католика и сказал:
– Для евреев время кризиса существует всегда. И пока никто не спасал нас.
Но ужинали они в этот вечер за одним столом.
На следующее утро Веред, возвращаясь из Чикаго, прибыла в аэропорт Лод. Когда она сбежала по пандусу, напоминая собой яркую птичку крапивника, которая возвращается, чтобы снова обосноваться в листве дерева у кухни, Кюллинан подумал: «До чего она очаровательна!»
Он собирался возвращаться в Макор вместе с Веред, чтобы в дороге повторить ей свое предложение, но его намерениям безапелляционно помешал Элиав, который усадил ее в свою машину и сразу же снялся с места, возложив на Кюллинана и Табари заботы о багаже. Когда Кюллинан наконец справился с ним, ему осталось лишь посмотреть вслед удаляющейся машине, в которой он видел стройную фигурку Веред. Она что-то быстро говорила, и Элиав то и дело перебивал ее резкими возражениями, словно профессор колледжа размахивая черенком трубки.
– Ты думаешь, что… традиции Коэнов разрушат этот брак? – спросил у Табари Кюллинан.
– Он так и так не состоится. Не забывай, какую работу ему предложили. Он же не может в понедельник приступить к ней, а во вторник жениться на разведенной женщине.
– И что ты думаешь об этом бреде?
– Считаю, что это достаточно серьезно.
– Как ты можешь?
– Потому что знаю историю. На этой земле жило чуть ли не триста поколений моей семьи. На их глазах приходили и исчезали толпы людей. Но евреи тут были всегда. Потому что у них был набор неукоснительных законов Бога – они-то и сплачивали их. А сегодня наш мальчик Элиав, один из подлинных героев воссоздания государства, пойман в тиски того самого жесткого закона, который он помог сберечь.
– Если у него есть хоть капля мозгов, он сядет на первый же самолет на Кипр и пошлет это правительство к черту.
– Джон! – вскричал араб. – Ты говоришь как типичный либеральный католик. Если бы папа поставил тебя в аналогичное положение – Коэны, вдовство и все такое, – ты мог бы не обратить на него внимания и улететь на Кипр. Точно так же поступил бы и я, как мусульманин. Но неужели ты не видишь разницы? Никто со стороны не заставляет Элиава уважать древний закон. Он делает это сам… восстановив Израиль. Не сомневаюсь, он не хотел иметь дело с государством, где действуют такие законы… но так или иначе, он его создал. – Двое мужчин погрузились в молчание, которое Табари нарушил предсказанием: – Через две недели, Джон, тебе придется обзаводиться женой. Эта девушка не выйдет замуж за Элиава.
– Ты так думаешь? – с надеждой спросил Кюллинан.
– Вот тогда и начнется самое забавное. Ты же, полный сантиментов, скорее всего, захочешь жениться на Веред прямо на холме, взяв в свидетели кибуцников и старого Юсуфа…
– Это могло бы стать последним аккордом завершения раскопок. И ты в роли посаженого отца.
– Я бы с удовольствием сыграл ее, – засмеялся Табари. – Но разве ты не слышал? В Израиле такие свадьбы запрещены.
– Что ты несешь? У меня документы из американского посольства.
– Полностью исключено. Раввины установили, что в Израиле евреи не могут вступать в брак с христианами. Никогда и ни в коем случае.
Так что, делая предложение малышке Веред, держи в кармане два авиабилета на Кипр, потому что здесь вам никогда не удастся стать мужем и женой.
– С ума сойти! – возмутился Кюллинан. – Когда католическая церковь попыталась организовать нечто подобное в Испании, «Нью-Йорк таймс» посвятила этому передовую статью. Ты хочешь сказать, что я…
– Мы с тобой в одной лодке, – уточнил Табари. – Захоти я жениться на Веред, как мусульманин, я бы не мог этого сделать. Нам бы пришлось лететь на Кипр. Откровенно говоря, что я и сделал… когда женился на своей жене. Она из семьи арабов-христиан. А христианам и мусульманам тоже не разрешено вступать в брак между собой.
– Судя по твоим словам, половине людей в Израиле, которые хотят вступить в брак, приходится летать на Кипр. Не могу поверить, что раввины издали такие законы. Думаю, что это устроили авиакомпании.
В передней машине шел резкий разговор.
– Не надо так подчеркивать, что ты умнее меня, – сказала Веред. – В Америке мне многое понравилось.
– Тебе доводилось встречаться с американскими евреями? – спросил Элиав.
– Да. И некоторые произвели на меня большое впечатление.
– Какие именно?
– Евреи, которые руководят больницами. Которые основывают библиотеки, знаменитые музеи и университеты. Конечно, я видела и толстых, разодетых, этаких светских дам. Их более чем достаточно. Но кто-то создал у нас ложное представление об американском еврее. А ведь он может быть очень влиятельным человеком.
– Хотела бы там жить? – спросил Элиав.
– Нет. Я хочу жить здесь… где помогала строить эту страну. И жить я хочу с тобой. И хочу покончить со всеми этими делами к концу недели.
– Тедди Райх встречался с премьер-министром…
– Я не хочу вмешивать ни Тедди Райха, ни кого-либо еще. Илан, ты должен мне сказать – здесь и сейчас. Так мы поженимся? И когда?
– Как я могу это решить, пока не услышу, что мне собирается сообщить Тедди?
– Я помогу тебе, – решительно сказала Веред и протянула ему небольшой лист бумаги. – Во вторник на Кипр летит самолет «Эр Франс». В среду – «Кипрские авиалинии». В четверг – «Бритиш эйруэйс». А в пятницу утром на Кипр вылетает самолет «Эл Ал».
– А в субботу, предполагаю, кто-то еще.
– Субботы не будет… и воскресенья тоже… ничего не будет. – Она сложила на груди руки и уставилась прямо перед собой. Когда Элиав махнул в ее сторону черенком трубки, она не заметила его.
– Это ультиматум?
– Если мы решим, то последний самолет вылетает в пятницу утром. Если нас на нем не будет…
