— А у тебя как на любовном фронте? — Эмили обняла грелку. — Сколько у тебя было мужчин?
Тильда пожала плечами.
— Нисколько.
Она укуталась в свое пуховое одеяло. Стекла в окнах заиндевели, хотя еще не было и полуночи.
— Из-за Дары?
Тильда не отвечала. Она была в дружеских отношениях со всеми мужчинами, проживавшими в доме № 15 по Паргетер-стрит, но ни в кого из них не была влюблена. Ей больше не суждено испытать той пьянящей радости, какую она познала, встречаясь с Дарой. Она просто на это неспособна. Если и выйдет замуж, то вряд ли по большой любви.
— Я как-то видела его, — сказала Эмили, — в Или. Возвращалась домой со своей ужасной работы, а Дара выходил из мануфактурной лавки.
— Ты с ним разговаривала? — шепотом спросила Тильда.
Эмили кивнула.
— Хотела разнести его в пух и прах. За то, что он обидел тебя, но… — Она пожала плечами. — Ты же знаешь, какой Дара. Только посмотришь на него и сразу таешь. От благих намерений не остается и следа. Я сообщила ему, что ты в Лондоне, живешь по соседству с моим братом и у тебя все хорошо. Не хотела, чтоб он думал, будто ты по нему тоскуешь.
— А я и не тоскую, — резко сказала Тильда.
— Разумеется, нет. В общем, он сказал мне, что у него родилась дочка… Кейтлин, кажется. Так что, полагаю, он теперь добропорядочный семьянин. — Эмили нахмурилась. — Он стал другим. Даже не знаю, как сказать… Более опрятным, конечно… более уверенным в себе. Но… более холодным, что ли, и каким-то…
— Каким?
— Несчастным, — ответила Эмили.
Тильда не только дольше своих предшественниц продержалась у профессора Гастингса. У нее помимо всего прочего даже появились дополнительные обязанности. У профессора Гастингса увеличился объем работы в совете по оказанию помощи в учебе, соответственно и у Тильды стало больше работы. Большую часть времени она просиживала за телефоном или писала письма, подыскивая для студентов-беженцев кров и средства к существованию. У профессора Гастингса был брюзгливый знакомый, которого Тильда однажды уговорила обеспечить одного из изгнанников книгами и канцелярскими принадлежностями. Пораженный профессор на следующий день вызвал ее к себе в кабинет, вручил ей потрепанную адресную книгу, коробку с записями и сказал, что отныне она будет заниматься сбором средств. Тильда участвовала в организации благотворительных распродаж и сопровождала профессора на званые ужины в учебных заведениях. Все это делалось с целью привлечения внимания британской общественности к судьбам несчастных беженцев.
Тильда обнаружила, что обладает даром убеждения, почти любого способна уговорить пожертвовать деньги и время, оказать содействие. Обращаясь к матерям, она рассказывала о том, как одиноки молодые люди, прибывшие в Британию без гроша в кармане; в разговоре с прагматиками расхваливала практические навыки и таланты беженцев, которые могли бы принести пользу их новой родине. В феврале она навестила Лисл Толлер в детском приюте в Оксфорде, где та теперь жила. Это учреждение согласилось принять девочку при условии, что на ее содержание будут выделены деньги. Другого решения проблемы не было. Тильда сама уговорами и укорами собирала для нее средства. Детский дом, в котором проживали более ста физически и умственно неполноценных детей, привел ее в ужас. Персонал ни к кому из своих питомцев не обращался по имени — только по номерам. Детей там кормили, купали, в помещениях было относительно тепло, но они не чувствовали любви, им не давали игрушек. Тильда привезла для Лисл плюшевого медвежонка, но воспитательница его конфисковала. Друзьям и родственникам разрешалось навещать детей только два раза в год, и Герд Толлер, живший в колледже неподалеку, всего в нескольких милях от приюта, редко виделся с сестренкой. Возвращаясь в Лондон, Тильда смотрела в окно вагона, охваченная гневом и горем. «Есть дети, которые никому не нужны».
И впервые за год она вспомнила тетю Сару без обиды и горечи. Тильда тоже никому не была нужна, а тетя Сара забрала ее из сиротского приюта. Без тети Сары она превратилась бы в одно их тех молчаливых существ — баюкающих себя, ритмично бьющихся головами о стену, скручивающих волосы в какие-то безумные спирали, — которых она видела в детском доме.
Макс на кухне жарил яичницу с ветчиной, когда туда пришла Эмили Паркер. Маленькая, шумная, любопытная, она напоминала Максу писклявого комара. Он кивнул ей и, стоя у плиты, продолжал читать газету.
Эмили глянула в сковороду.
— Ветчина… м-м-м, — произнесла она. — Поделишься?
— Нет, — твердо сказал Макс. Ветчины было всего три ломтика, а свой желудок после съеденного обеда он опорожнил где-то в Ла-Манше, когда пересекал неспокойный пролив.
— Мы с Тильдой ходили по магазинам. — На Эмили было облегающее черное платье с глубоким вырезом, подчеркивавшее ее пышную грудь. — Целый день ничего не ели.
Макс вспомнил, как он поднял Тильду с пола в кухне, когда она упала в голодный обморок. Она была невероятно легкой, хрупкой, как птичка. Он вдруг забеспокоился:
— Тогда скажи Тильде, пусть придет поест.
Эмили наклонилась над столом, как бы невзначай демонстрируя свою грудь. Ее маленькие темные глаза, обращенные на Макса, блестели — она была очень взволнована своим открытием.
— О, Макс, не бойся, я никому не скажу. — Она отломила корочку хлеба и обмакнула ее в яичный желток на сковороде Макса. — И сердце у меня не разбито. У нас с тобой никогда ничего не вышло бы. Мрачных темпераментных мужчин я оставляю Тильде.
Призывно качая бедрами, она вышла из кухни. Макс тихо выругался. Несколько месяцев назад он признался себе, что влюблен в Тильду Гринлис. Это открытие одновременно и позабавило его, и вызвало досаду. Правда, это ничего не меняло. Он достаточно взрослый и искушенный в жизни человек, сумеет подавить дурацкие симптомы любовной тоски. К тому же он человек ответственный и не допустит, чтобы дружба между ними переросла в нечто большее. Спать он с Тильдой не станет, даже если она попросит. Она ему слишком дорога. Анна была чертовски права, когда говорила, что он не смешивает свои эмоциональные и физические потребности.
Он только что снова вернулся из Германии, где месяц гостил у своих друзей Хансенов. Наблюдая за переменами, происходящими в Мюнхене и Берлине, он сознавал, что скучает по Тильде. Он запрещал себе предаваться мечтам о том, как они вместе с Тильдой путешествуют по Европе, и старался сосредоточиться на работе. «Манчестер гардиан», одна из немногих ежедневных газет, более-менее понимающих, сколь опасен приход Гитлера к власти, заказала ему серию статей. В Берлине в одном из ночных клубов разгорелась драка. У него до сих пор стояли перед глазами расфуфыренные мужчины в смокингах и женщины в вечерних платьях, которые дрались со штурмовиками в коричневых рубашках. Против своих правил Макс тоже ввязался в потасовку, за что получил стулом по голове. Ночью, не в силах заснуть, он бродил по кухне Гусси Хансена и, прижимая к голове полотенце, в которое были завернуты кубики льда, думал о Тильде. Свое увлечение Тильдой он воспринимал как болезнь, от которой рано или поздно он должен излечиться.
Кейтлин Канаван, возможно потому, что она с таким трудом появилась на свет, по-прежнему не давала покоя обитателям Холла. В три месяца она не отличала дня от ночи и спала не более нескольких часов кряду. Джосси была слишком больна, чтобы кормить ее грудью, няня — слишком стара, чтобы возиться с ней по ночам. Обязанности кормилицы и сиделки взял на себя Дара: он спал в детской на раскладушке, грел бутылочки с питанием, часами ласково уговаривал малышку съесть еще немного. Дара был счастлив, когда держал спящую дочь на руках, глядя в окно на серый заиндевелый газон. Он снова обрел любовь. По натуре страстный человек, он остро нуждался в любви. И хотя это была не та любовь, какой он любил Тильду, она напоминала ему то глубокое чувство, что они испытывали друг к другу.
Когда Кейтлин пошел четвертый месяц, случилось чудо: из крохотного краснолицего орущего существа она превратилась в чудную складненькую малышку, которая иногда даже радовалась жизни. Если Дара укладывал ее спать, она спокойно спала всю ночь. Если ее укладывала Джосси или няня, она никак не хотела засыпать или с воем просыпалась через несколько часов. Дара успокаивал Кейтлин, когда у нее прорезался первый зубик. Дара хвастался дочерью перед восхищенными гостями. Когда потеплело, он стал вывозить Кейтлин в коляске на прогулку в сад. С умилением смотрел, как она хохочет над кружащими в воздухе опавшими листьями или тянет к солнцу крошечные ручонки.
Любовь к дочери на время отвлекла Дару от проблемы, которая с течением времени терзала его все сильнее и сильнее. Он с женой больше не занимался сексом. Предупреждение доктора Уильямса повторил и другой врач — мистер Браун. На первых порах, когда Джосси была больна, а сам Дара едва не падал от усталости, заботясь о дочери, его это не сильно беспокоило. Но потом, когда естественные потребности снова дали о себе знать, тем более что Джосси, оправившись от родов, стала неуклюже бродить по дому, он осознал скрытый смысл сложившейся ситуации. Джосси сама попросила его вернуться к ней в постель. Он согласился и пару ночей провел с женой, но для него это была пытка. Она обнимала и ласкала его, но полного удовлетворения Дара получить не мог. А ведь он не был ни евнухом, ни священником. Нет, он не считал Джосси очень привлекательной и после рождения Кейтлин ее фигура лучше не стала, просто ему нужна была женщина, любая женщина. Он даже поймал себя на том, что с вожделением смотрит на тупую помощницу няни или перебирает в уме школьных подруг Джосси. Те тоже красотой не блистали, у всех были лошадиные лица, но он был бы не прочь поразвлечься с какой-нибудь из них, если той надоел муж. Дара перебрался в другую спальню. Джосси рыдала, ее бледное лицо покраснело от слез. Отчаявшись, Дара пошел к священнику.
