Гости, утомленные неразберихой, с радостью откликнулись на приглашение. Есаул испытывал тоску, разочарование, тревогу. Еще один из близких сподвижников оказался предателем. План, который был спрятан под сердцем, по-прежнему был неведом врагам. Но те уже знали, что план существует.
Ресторанная зала сверкала хрусталями, фарфором, серебряными ножами и вилками. На столах в литых подсвечниках горели свечи. На эстраде играл одесский джаз. Миловидные, с печальными глазами евреи исполняли музыку двадцатых годов. Певец Буйнов во всем белом, в облегающих брюках, эффектно подчеркивающих величину упругих семенников, напевал: «По улицам Милана шла девушка милая…»
Гости усаживались где придется: Есаул оказался за столом, где по одну руку от него сидел Франц Малютка, по другую — посол Киршбоу. Напротив голодной улыбкой улыбался Добровольский, потирая венозные руки, приговаривая: «Ах, как я люблю рыбу! Рыбка — моя слабость!»
Официанты в сиреневых сюртуках с белыми розами в петлицах разносили блюда, любезно предлагая:
— Суп из плавников рыбы-молот, с плодами авокадо и устрицами острова Целебес… Печень голубой акулы с гарниром из светящихся водорослей Карибского бассейна… Шейка рака-отшельника в винном соусе из молодого шабли… — Ставили перед гостями пиалы с дымящимся золотым бульоном, серебряные блюда с ломтями янтарного мяса, фарфоровые рыбницы с дольками прозрачной плоти, чуть прикрытой сине-зелеными водорослями, источавшими свечение.
Есаул, не притрагиваясь к деликатесам, дал возможность Малютке утолить первый голод. Дождался, когда в его могучем зеве исчезнут хрящи морского угря, глаза электрического ската, мякоть норвежской семги, икра дальневосточной кумжи. Когда он с хрустом разжует отростки коралла, скорлупу лобстера и перламутровую раковину вместе с небольшой полинезийской жемчужиной.
— Франц, — обратился к нему Есаул. — Я продолжу мысль, которую не успел тебе высказать во время дарения подарка. Ты русский человек, плоть от плоти народа. Ты выбился в большие люди, стал богачом, угольным олигархом, но сохранил русскую душу. Тебе не наплевать, как живет остальной народ. Тебе не безразлично, будет ли Россия великой страной, или ее изгложут жиды, захватят чеченцы, оттрахает по полной Америка. Ты вырос в бараке, а родия твоя похоронена на простом деревенском кладбище. Вспомни свои корни, Франц!
Есаул использовал психологические приемы вербовки, которая удавалась ему, когда он, военный разведчик, вербовал агентуру в Германии, где познакомился с Президентом Парфирием, в Афганистане, где явился ему пророческий Ангел, в России, где, введенный в ближайший круг Президента, создавал свою личную агентурную сеть в партиях, в госбезопасности, в бизнесе.
— Мы с тобой русские люди, — пытался он воздействовать на подсознание Малютки.
— А че, я русский в натуре, — охотно соглашался Малютка. — Всего достиг без жидов. Из барака переехал на Успенку, и моему дому завидуют Юмашев и Танька Дьяченко. Квартира в Москве, в одном доме с Патриархом, — там у меня зимний сад с живыми бабочками из Бразилии, я на Пасху Святейшему полный сачок приношу. Братана моего, в которого кемеровские на стрелке две обоймы всадили, я в золотой гроб положил, памятник ему из розового мрамора высотой шесть метров у Церетели заказал, — братан был немного на Колумба похож. Я с Афона каждый год монахов самолетом вожу, чтобы они по братану панихиду служили.
— Франц, ты роешь русский уголь для русских электростанций и русских домен. Котельни с твоим углем греют русских людей. Не чета Абрамовичу, Вексельбергу, Фридману, сосущим русскую нефть и оставляющим бабки в офшорах. Ты думаешь, они будут тебя терпеть? Они видят в тебе конкурента, заставят взорвать твои шахты, выбросят тебя из бизнеса. Они закроют последние сталеплавильные цеха, прикончат Уралмаш и «Ижорские», «Электросталь» и «Магнитку». Они добьют русское авиастроение и автопром. Им не нужна русская наука и русская культура. Им нужна нефтяная труба из Сибири в Европу, в Китай и пятьдесят миллионов русских, которые обслуживают эту трубу. Ведь ты не с жидами, Франц? — Есаул будил в нем неприязнь к заносчивым олигархам, неохотно пустившим недавнего бандита в свой аристократический клуб. Пугал переменами, которые наступят, как только к власти придет Куприянов — отречется от мужиковатого спонсора, выберет новых элитных друзей — любимцев Америки, знатоков мировых финансов.
— Вася, правильно ты угадал. Жидов не люблю. Они тебе в лицо «гур-гур-гур», а за спиной хер показывают. Если бы не ты, этот пиздюк Добровольский меня в свой долбаный «Союз» никогда не принял. Я с ним и с его олигархами дольше часа в одной комнате не могу находиться. Другое дело, с конкретными пацанами, с которыми начинали на шахтах, соберемся, зафрахтуем яхту и плывем два дня туда, где «Титаник» накрылся. По пути маленько бухаем, о делах перетираем. Над «Титаником» бутылку шампанского вскроем, помянем. И обратно, в Россию, уголек добывать. Конечно, девочек на борт берем, в основном негритянский ансамбль песни и пляски. — Эти слова Малютка произнес шепотом, опасливо оглядываясь на Луизу, которая кокетничала с Куприяновым, обсасывая разноцветных рыбок атолла Бикини, засахаренных в клубничном соке.
Официанты неутомимо разносили блюда, поражавшие изысканностью морских даров. Казалось, их приготовил сам тележурналист Михаил Кожухов, специалист по туземным кухням, чья смерть наступила внезапно, когда он подавился жуком-плавунцом. Среди предлагаемых кушаний были глаза зеркальных карпов в желе из лепестков роз. Брюшко рыбы-меч, вымоченное в клюквенном соке. Криль в меду диких пчел. Камчатский краб с гарниром из незабудок. Гости, поглощая деликатесы, испытывали блаженство, которое монахи называют гортанобесием. Ибо, как полагают они, вкусовой зуд, распалявший гортань, и язык, есть выдумка беса, который зримо, свивая хвост и скаля песью морду, витал над столами.
— Франц, ты помогаешь Куприянову, тратишь на него несметные деньги. Но он кинет тебя, как кинул многих. Он сдаст тебя Чубайсу и Дерипаске. Тебе вновь навяжут посредников, которые станут накручивать на себя принадлежащую тебе прибыль. Тебе перекроют рынок, заставляя потребителей покупать не уголь, а мазут. Твоих шахтеров подобьют на стачки, и они перекроют железные дороги, по которым ты перевозишь уголь. Они инспирируют тебе какую-нибудь страшную аварию на шахте и объявят кровопийцей. Подумай об этом, Франц. — Есаул будил в Малютке страхи, тревожил мнительность, сеял недоверие.
— Вася, ты много мне помогал, и этого я не забуду. Прошу об одном — не настраивай против Куприяныча. Я ему по гроб благодарен. Он ведь с Луизкой меня познакомил. А это дорого стоит. Увы, держит баба нашего брата за яйца. — Малютка улыбнулся детской виноватой улыбкой. Вонзил в панцирь морской черепахи клык, которому позавидовал бы саблезубый тигр.
Есаул потупил глаза. Вербовка не удалась. С другой половины стола на него смотрел Добровольский, ласковый, как вампир, выбирающий на горле живую пульсирующую жилку. Вслушивался в тихие, недоступные его слуху речи, старался по шевелению губ угадать их смысл. Улыбался, напоминая, что его, Есаула, жизнь находится в его, Добровольского, лапках.
Между тем на подиуме вместо одесских евреев и охрипшего от страсти Буйнова появился новоорлеанский джаз — восемь здоровенных жизнерадостных негров, один из которых был альбинос с рыжими волосами. Казалось, его долго вымачивали в хлоре, а потом окунали голову в куриный желток. Возникла бесподобная Тина Тернер, в длинном платье из блесток, стекляруса и искрящихся нитей. Стала исполнять негритянские спиричуэлз, импровизировала, как певчая птица, и не сразу в ней угадали певицу Долину, выкрашенную черной ваксой.
Поедание морских блюд возобновилось с новой силой. Гостям предлагался осьминог, у которого на каждое щупальце был надет башмачок из апельсиновой дольки. Псковский снеток в бордо урожая 1914 года. Хорда севрюги, охлажденная в крем-брюле.
После неудачной вербовки Малютки Есаул обратил свое внимание на посла Киршбоу — тот заглатывал студенистую медузу с засахаренной вишенкой в глубине.
— Ваше превосходительство, верно ли, что под Басрой погибло сегодня еще пятнадцать морских пехотинцев? Вы так изумительно складываете американский флаг, что впору и мне поучиться. Сложенные таким образом флаги прекрасно смотрятся на гробах, в которых покоятся герои.
— Эти проклятые шииты усвоили манеру обвешиваться фугасами и кидаться под наши транспортеры и танки. Исламский фундаментализм — не медуза, его так просто не съешь, — ответил Киршбоу, пропуская в пищевод студенистый, пахнущий морем сгусток.
— Вы обвиняете меня в том, что я придерживаюсь проиранских взглядов, настаиваю на строительстве атомной электростанции в Бушере. Но таким образом Россия сохраняет свое влияние на иранских имамов. Мы в состоянии удерживать их от слишком глубокого вмешательства в иракский конфликт. Куприянов, жалкая креатура Госдепа, порвет с Ираном, расторгнет ядерный контракт. И уже ничто не удержит имамов от развязывания полномасштабной войны. Вы будете только успевать сворачивать флаги. А ведь это дело не из легких.
