– По вечерам я читала «Опасные связи», – серьезно ответила она.
– И до конца дочитала? – Да.
– Ну и какой вывод?
Иза закуривает, морща нос, некоторое время забавляется зажигалкой.
– Ты ввела меня в заблуждение, сказав, что маркиза и этот де Вальмон – парочка бывших любовников и что она своими интригами доводит до смерти мадам де Турвель, которую любит виконт. Ведь ты так говорила?
– Не отрицаю.
– А это не так… – Иза выпускает клуб дыма, вокруг ее головы плавает голубоватый ореол. – Вальмон не любит эту де Турвель, он любит маркизу!
– Когда-то любил.
– Он все время любит ее, понимаешь. Этот Лакло заморочил всем вам голову. Маркиза и Вальмон – это пара влюбленных!
У Изы такое выражение лица, что я, не выдержав, рассмеялась:
– Иза! Это произведение мировой литературы, описанное сотнями критиков, некоторые из них выдающиеся. Все они в один голос твердят, что виконт любил мадам де Турвель, а маркиза довела обоих до гибели.
– Это не она! – рявкает Иза. – Это он! Если бы этот идиот вовремя понял, кого он любит, не было бы всей этой трагедии и такую прекрасную женщину, как маркиза, не забросали бы грязью.
– Маркиза – чудовище, она получила по заслугам.
– Маркиза – это красота, ум, полет фантазии и интеллигентность, – упрямо говорит Иза, – а де Турвель – это скука, скука и еще раз скука.
После моего последнего переезда к дяде Эдвард не показывался в течение двух недель. Я догадывалась, что они с Алицией вьют себе гнездышко. И на все лады пыталась представить себе, как она выглядит. Когда мы встречались, я не обращала внимания на ее внешний вид – в тот момент она не представляла для меня никакой угрозы. Она страшно раздражала меня своим поведением. Рассказывая что-нибудь, она всегда жеманничала, сюсюкая и употребляя уменьшительно– ласкательные слова, как маленькая девочка. Одним словом, была просто невыносима. И Эдвард, у которого было столько женщин, бросил меня ради нее. Принять это было трудней всего, потому всегда важно, какому противнику ты проигрываешь. Телефон в конце концов зазвонил.
– Дарья, – услышала я его голос. Это был голос совсем отчаявшегося человека. – Дарья, я не в силах справиться с собой…
– А что ты хочешь от меня?
– Хочу с тобой увидеться.
– Зачем?
– Потому что не могу справиться с собой.
– Это ты уже говорил.
– Не могу справиться, – будто не слыша меня, в третий раз повторил он.
– Она с тобой?
– Нет. Я не виделся с ней две недели….
– А где ты сейчас?
– В ванной. – Я услышала сдавленное рыдание, и связь оборвалась.
Меня вдруг как стукнуло по голове – он в ванной, потому что собирается покончить с собой. Мне уже представлялось, как он пускает воду, садится в ванну и вскрывает вены. Не помня себя, я поймала такси. Перепрыгивая через две ступеньки, взлетела на лестничную площадку. Дверь я открыла своим ключом. Эдварда застала сидящим на краю ванны – он чистил ботинки. Поставил их в ряд и по очереди начищал до блеска.
В немом испуге я установилась на него.
– Что ты делаешь? – наконец спросила я.
– Завтра она переезжает ко мне.
К стойке подошла Любовница. Я спросила, не желает ли она взять какую-нибудь книжку. Она сказала, что вообще-то читать не любит, но мою книгу почитала бы.
– В библиотеке есть только мои рассказы.
– Пусть будут рассказы, – бросила она. – Только Ульке ничего не говори, она меня к тебе ревнует.
Выходя из библиотеки вместе с другими, я думала о том, что сказала мне Иза. После исповеди Любовницы я спросила Изу, может ли быть такое, чтобы жена, узнав о том, что ее муж изнасиловал их собственную дочь, покрывала его в суде.
Иза в ответ громко расхохоталась:
– В порядке вещей. Она сама приведет ему дочку в постель, только бы он не засматривался на других баб.
– Ты шутишь!
– Какое-то время я работала в комнате матери и ребенка, такого там насмотрелась… Передо мной прошла не одна жертва изнасилования собственными папашами. Самой маленькой из изнасилованных было два годика! Ты даже не представляешь, сколько детей со страхом ждут окончания телевизионной программы. Выключение кнопки телевизора означает для них предстоящий кошмар, если у их отцов нет лучшего развлечения на этот вечер. Девочки стесняются идти на следующий день в школу, потому что иногда не могут скрыть следов «поцелуев».
– А что говорит об этом закон?
– В этом случае закон бессилен, пока такой скотине не будет предъявлено официального обвинения. А кто его предъявит, если извращенца покрывает не только мать-подстрекательница, но и сама дочь – жертва изнасилования.
– Иза, мы живем среди каннибалов!
После этого разговора с Изой я не могла заснуть. Это случалось со мной не в первый раз, но впервые причиной тому не были мои личные переживания. Мое преступление и наказание вдруг показались мне такими незначительными. Двое взрослых людей вели опасную игру. Им не хватило характера, чтоб честно довести эту игру до конца, но они продолжали играть дальше. Один из игроков решил выйти из игры, другой же продолжал жалко трепыхаться, не ведая, чем все это закончится. Поскольку игра продолжалась, пистолет мог выстрелить еще раз, и так же – точно в цель. И что из того? Малозначительные дела имеют малозначительное окончание. Но когда папаша насилует собственную дочь – это не умещается в голове. Что в такой ситуации должна говорить мать? Что она говорит дочери, провожая ее в постель к собственному отцу?
Агата и Аферистка все чаще проводят свободное время вместе, сидят на нарах Агаты головой к голове и без конца совещаются.
– Ну спелись, лахудры, – шепнула мне пани Манко. – Нас ждет очередной концерт – одни заканчивают, другие начинают.
Это было достаточно правдоподобное предположение, если учесть тот факт, что Аферистке не удалось добиться свидания со своим гражданским мужем, пресловутым Войтусем, ради которого она сражалась на суде как львица. Администрация чинила ей препятствия – слишком недолго она здесь находилась. Кроме того, он даже не был ее официальным мужем. Адвокат в результате все-таки убедил нужных людей в том, что гражданский брак у нас тоже признается. А посему ее ждало интимное свидание в комнатке с диваном, о которой мне говорила Иза в самом начале. С самого утра Аферистка принялась готовиться к этому свиданию: помыла голову, накрутила волосы, сделала макияж. Даже тюремные тряпки выглядели на ней как-то по-особенному кокетливо. Она закатала рукава и расстегнула пуговку у ворота. После обеда в субботу Аферистка буквально выпорхнула из камеры и должна была вернуться только рано утром. Никто в камере слова не проронил во время ее сборов. Возможно, по причинам шовинистическим – мужчин здесь не переносили. Единственным человеком, кто мог бы что-либо сказать в их защиту, была пани Манко, но она редко вмешивалась в общие разговоры. Поэтому никаких комментариев по поводу этого свидания не прозвучало. Вернулась Аферистка в бешенстве, никому не сказала «доброе утро». Она сразу залезла на свои нары и отвернулась лицом к стене. Теперь настала моя очередь любоваться ее повернутой спиной. Маска и Любовница обменялись понимающими взглядами, и одна подтолкнула локтем другую.
– Валентина, муж так тебе угодил, что ты на ногах не стоишь? – наконец спросила Маска.
На эти слова не последовало никакого ответа, но я знала, что через некоторое время Аферистка не выдержит и обо всем расскажет. Она единственная не нуждалась во мне в качестве слушателя, исповедуясь громко и перед всеми. Каждая мельчайшая деталь ее жизни (правда, я сама не знала, настоящей или придуманной ею) была нам известна, начиная чуть ли не с рождения и по сей день.
Только об Агате я по-прежнему почти ничего не знала, за исключением того, что мне рассказывали о ней Иза и пани Манко. Может, потому, что Агата была слишком скрытной, а может, оттого, что наши отношения отличались некоторым образом от взаимоотношений с другими женщинами в камере. Несмотря на наше примирение во время сочельника и обмена облатками, мы все же немного сторонились друг друга. Как-то раз я мылась над тазом, раздевшись до пояса, и тут вошла она. Инстинктивно я прикрылась руками, как тогда в душевой, а она тут же ретировалась. Без единого слова.
– Ну, Валентина, расскажи, как проявил себя твой самец, – подначивала Маска.
Аферистка села на нарах и, спустив ноги вниз, нервно принялась болтать ими в воздухе.
– Ну что я могу поделать, черт возьми, – произнесла она резким, неприятным голосом, – что мне прикажете делать? Я молода… и мне необходим мужик…
– На одних мужиках свет клином не сошелся, – пискнула Любовница.
– Да бросьте вы, у вас-то свои приемчики, а я к этому не чувствую тяги, мне нужен мужик. А муж вдолбил себе в голову, что находится в тюрьме, и ни о чем другом уже думать не мог…
Все это происходило с неделю тому назад, а теперь началась доверительная дружба с Агатой, неужели пани Манко была права? Постепенно я начала прислушиваться к их совещаниям. Оказалось, что дело было вовсе не в сексе, а в бизнесе. Эти двое ломали голову, на чем бы им здесь заработать. Агата твердила, что во времена правления Ярузельского в тюремной лавке купить можно было только ливерную колбасу, ячменный кофе и самые дешевые папиросы. Тогда она связались с кем надо, и бизнес пошел у нее как по маслу. Все мгновенно раскупалось. При достаточно высоких ценах зарабатывали все: и продавцы, и посредники, да и Агата не бывала внакладе. Так вот откуда растут ноги, вот откуда эта странная любовь к генералу, подумала я про себя.
