Воющее сожжение трупа сопровождается стеклянными хохотками застолья; блядехи, отлепив шоферюгу, льнут к водке — дзонн! стукает горлышко бутылки по краю граненых стаканов: рабочие уселись с гостями на ящиках вокруг железного стола, покрытого газеткой, соловьиные языки Тримальхиона выглядят как обычная килька в томатном соусе. Гости в майках. Блядехи в лифчиках. Жирное тело Фоки от жара покрыто дождем мелкого пота: дольше всех горит раковый больной, продолжает давить он на нервы, четыре часа! Тело так отравлено, будто его просмолили. А ты видела раковую опухоль? Это совсем крохотное мясное яичко. Фасолина. Самая большая чуть здоровее моего ногтя. Пьяница горит почти так же долго, как онкологический. У него самый яркий цвет пламени — цвет рыжей лисицы.
— А то говно горит с чернотой, — хохочет пьянь-кочегар, отдергивая рачий глаз от смотрового глазка.
— Так же горят вахтеры и буфетчики с пассажирских судов черноморского флота, — уверенно заявляет Фиглин.
Мелисса, где ты? как заклинание повторяет Алевдин.
Алевдин продолжает зачарованно брести вслед за хохочущим Фиглиным по гулким катакомбам третьего Рима. Хохот Харона объясняется тем, что тот волочит на себе — головой между ног — пьяную проститутку. Она боится воды, которая то ли мерещится, то ли действительно заливает идущих в подземелье ада до колен быстрым темным потоком. Она визжит от страха, ей видится плывущая навстречу крыса. Фиглин хватает видение грызуна и тычет в трусливую бабу призраком маленькой гаденькой пасти. И надо же — крыса кусает блядеху за грудь. Значит, это не сон! Несколько дней Дант и Вергилий проводят в иерусалимской пещере со сшедшим с ума отшельником — этот молодой человек в огромных солнечных очках проводит часы в темноте у самодельного алтаря, он полугол, длинноволос, он носит вериги — тяжесть с шипами — истязая свое тело бичом, выкрикивая строки из советского гимна. Фиглин жарко разоблачил его, схватив чресла аскета, — от истязаний у молодого мазохиста стояло торчком. Вскрикнув, анахорет тут же напрудил в руку дающего комок адовой слюнки, мерзавец! Мазохист был повален на пол, черные очки содраны с лица, включен свет — за ними прятались безумные белые белки в красных прожилках, парень был слеп, как крот и жалок в своей беспомощности. Из каньона к звездам! Туда, где горит в небесах русского Вавилона лампада спасения — млечно-ртутная луна прохлады, а выше — тлеет снежная горсть Туманности Андромеды. Туда, под сень свиста, под соло черного пестрого дрозда, поющего с высоты стоящего ангела свою птичью песню. Позор человеку! Слава пробуждению птиц! Из горла дрозда со свистом музыкального пара льется музыкальная ткань славы и проклятий. Колористическая роскошь узкого птичьего горла ошеломляет. Поющий ручей прыщет радугой преображения. Сама птица наливается лазурью музыки. Дрозд плещет крылом по радуге тончайших звучаний, зреет в голове ангела голубым яйцом, пылит фиоритурами в вечном саду плодов и сладостной круглоты. Ночь Вавилона внимает голосу черно-золотой птицы, роняет слезы быстрых болидов, трепещет от мерцания далекой грозы страшного суда над Мертвым морем.
Мелисса, где ты? бредит измученный Дант.
Фиглин склоняется над лицом Антона: это уже руины, по они все еще залиты моцартианским светом спасения. Харон размышляет над курсом пловца через индевелый Стикс и наконец объявляет христосику, что дном Коцита, сердцевиной столичного греха надо признать великую блядь третьего Рима, вавилонскую блудницу некую Асю Цап, ты представляешь, мой брат Авель, эта сука трахается в Настоящем гробу. Найти равный пример скотского эстетизма я не смог. Вот где точка падения, милый. Вот она — пасть Ваалова в дщери человеческой. Пожирательница фуев, нимфоманка йепанная! Вы кончите вместе…
У Фиглина имелся ключ от квартиры. Два раза они приходили без приглашения в пустую необъятную комнату, где не было ничего, кроме старого кинопроектора да экрана на стене. Бобины были пусты, что смотрела нимфоманка, неизвестно. Фиглин искал легендарный гроб в тайнике. Простукивал стены, шашечки паркета. Надо сказать, паркет был идеально натерт свежей мастикой, а окно затянуто молочной тафтой. Для чего? В Третий визит — на этот раз ночью — в бобине была замечена узкая лента. Попалась, бля! Фиглин пытался включить проклятый аппарат, но все бестолку. Вдруг дверь в комнату открывается, и в комнату входит она. Антон изумился: Ася оказалась женщиной исключительной красоты, но красоты падшей — обритая яйцеголовая ведьма с желтыми чайными глазами, почти атлетического сложения бегуньи; крупные петлистые уши преступницы, круглые ноздри кокаинистки, злой чувственный рот, Накрашенный с исключительной яростью. Ее взгляд был горд, искренен, исполнен силы и уверенности в себе. На ней строгий мужской костюм — атласный пиджак в паре с прямыми классическими брюками. Вид английской сдержанности. Однако стоило ей расстегнуть пуговицы пиджака — и глазам открывалась голая грудь и живот, украшенный крохотными искусственными сосками из гуттаперчи числом не меньше десятка. На груди сосочки замыкались в кольцо, а на животе шли гуськом — в два ряда — как у волчицы; вишневые присоски из Гонконга — десерт к постельной моде. Словом, в остроте вызова она была неотразима. Антон сразу почувствовал, что перед ними чрезвычайно умная и не менее опасная особа — живыми от нее не уйти. Ася не удивилась ночным гостям, только велела Фиглину вернуть ключ от входной двери: ты перестал меня забавлять, пузо. Ты вахтер, грязная и потная скотина, а я чистая алмазная непорочная херососка. Не цапай, цаца, пытался взять верх Фока, я ж тебя в рот мочил, Асенька. И стихом: покажи класс в гробу молодому говнюку. Ася с интересом оглядела новичка, вплотную подошла к Антону, близко-близко надвинула свои наркотические глаза: две бесовские маргаритки в глазницах атласного черепа; от нее пахло какой-то дивной мерзостью: смесью пятой шанели с йодом. Кого ты мне привел, пистюк? Зрачки Цап вибрировали. Он же святоша. У мальчика в жопе свечка. Антон молчал. Растли его, Асенька, ввинчивал Фока умоляющим басом. Но его не слушали. Ладно, считай, что ты мне понравился, живи. И показала рукой в сторону окна. Там на полу стоял простой сосновый гроб, а в углу прислонилась крышка, обитая дешевым красным ситцем с черными рюшами. Алевдин помертвел: восхитительная тварь оказалась медиумом, весь двухмесячный кайф падения разом слетел, и лоб покрылся холодным потом. А! Видишь его, видишь! торжествуя рассмеялась Цап, показывая золотые зубы. Пасть римской волчицы была отлита из червонного золота. Антон выдал свой страх, метнув взгляд в сторону двери, но никакой двери там не обнаружил. Ловушка захлопнулась. Играючи Ася запустила ему стальные пальцы в штаны и, скомкав сквозь ткань перетрусивший бодец, отдернула руку, медленно распустила пальцы и стала отрешенно обнюхивать адскими дырами пятипалый кожаный цветок зла. Вдруг Фиглин сполз на пол и захрапел, уронив голову на грудь. Выходит, Антон один на один остался с чарующей сукой. Не трусь, монашек, хохотнула Цап грубым простуженным горлом… так, трахался два дня назад — крылья носа ее трепетали, глаза остановились… с рыжей мохнаткой. Хус снизу. Часть совкотины пролилась на животик. Ах ты бегучий фертильный кролик! На этих словах ее рот лопнул и изверг длинный тонкий язык, свернутый трубочкой. Осторожно коснувшись самым кончиком прелести влажных пальцев, она вздрогнула и пришла в себя. Я уже пару раз кончила, а ты? Цап раскрыла дамскую сумочку, брошенную на пол, и любовно вытащила из шелкового нутра вязкого полуметрового удава. Сонная гадина была тут же покрыта быстрыми поцелуями, от мордки до хвоста. Алевдин уже не мог отделить реальность от внушений телепатки: вид грациозной твари завораживал. Накрутив на руку пятнистый ручей — геометрия чешуйчатых ромбов на черно-желтой змеиной ряби — Ася принялась нежно укладывать копьевидную головку под мышку; пиджак был снят и наброшен на спинку стула — открытая глазу жертвы белая наглая плоть в нарывах набухших сосков внушала ужас. Сначала была ритуально вскинута рука и показана изнанка раковины, затем в бритую сизую ямку был бережно вложен сонный ромб с перламутровыми глазками, и! головка змеи была резко и сильно стиснута. По телу женщины пробежала сладострастная судорога. Прошло не меньше трех долгих минут, прежде чем Ася вышла из транса и смогла говорить. Фуй, я снова кончила, монашек. Полюбуйся, это мой ручной фаллос, личный эректор. Не правда ли, хорош?! Скажи, у какого мужика найдется такой хуреина? В нем шестьдесят шесть сантиметров длины! И он всегда стоит. Вынув из подмышки голову тропического гада, магнетическая дива стянула пятнистый фаллос с голой руки и опустила на пол; гад стал вяло кольцевать хвостом ножку венского стула: от текучей силищи пестрой твари, от мертвой тишины пегого ручья Антона подташнивало. Понимаешь, голубь, Ася закурила и взяла доверительный тон, представляешь, козел, все мое тело — это почти сплошной клитор Я обнаружила это еще маленькой девочкой, когда однажды встала коленками на стул и пережила первый оргазм. На ногах у меня самая мощная эрогенная зона. Я то и дело вставала на коленки и кончала, как клизма. С возрастом обнаружилось, что вся моя кожа, рот, уши, Мочки ушей, корни волос, пальцы, поверхность неба, кончик языка, подмышки, лопатки, жопа, нос, грудь, лобок, запястья, словом, вся кожа от самых простых прикосновений, нажимов, щипков вызывает бурный многократный оргазм. Как видишь, о вагине ни слова. Я настолько чувствительна, что член просто прикончит меня. Не поверишь, монашек, я девственница! Антон вздрогнул — рок предъявил ему кошмарную копию Мелиссы… Во, блядство! дела! Даже звуки голоса, чаще женского, что-нибудь типа меццо-сопрано, заставляют меня кончать. Не говоря уже о запахе. Но странное дело — кончаю я только от вони. Говно, кислое молоко, подгнившее мясо, прокисшая сперма — все приводит к оргазму. Зато на цветы, духи — ноль эмоций. В день я кончаю до ста раз, а если есть настроение постараться, то умножай на два. Только иногда — пару раз в год — все тело вдруг глохнет, все тысячи моих писек на коже закрывают глаза. Мне кажется, что я умираю. Но проходит несколько часов, и вагиночки раскрывают свои клювики, жадные, мерзкие, дивные. Ася снова содрогнулась… запах твоей пенки, монашек, опустился от ноздрей до уровня груди, это нечто вроде клейкого дыма, я ощущаю это в себе как облачко кайфа, вот оно — а…а…а…а…а…а…а — блядство, како-о-ой кай-ф-ф-ф… вот оно губками касается изнанки грудяшек, щекочет подкладочку кожу в том месте, где растут наружу мои сосочки. Смотри, две мои родинки становятся больше, они уже махровые от прилива крови, они сосут твое облачко вони, христосик. Фиглин внезапно очнулся: покажи ему гроб, сучка! Злобно подскочив на месте, золотоглазая фурия подняла с пола свой тяжкий бич и хлестанула удавом по фиглинской роже. Удар был так страшен и резок, что Фиглин опрокинулся спиной на пол. Наступив каблуком туфли на грудь толстяка, разъяренная тварь молниеносным движением выхватила из кармана брюк что-то вроде кортика, выдернула стилет из ножен и вонзила лезвие по самую рукоять в сердце Харона. Фиглин даже не вскрикнул, и только отсутствие крови позволило Антону догадаться, что все это — террор чар нимфоманки. Но, может быть, пока он тлеет в мороке чувств — ему уже оттяпали фаллос? Антон пытался очнуться. Напрасно… Бедняжка! Ася целовала ушибленную головку гада: тебя обидели эти мерзкие ручки. Ну, кусай их, кусай. И она пихала в пасть гада, в зубную терку свои холеные длинные белоснежные пальцы в чешуе алых ногтей и постанывала от наслаждения. Проклятая нимфоманка опять кончала… монашек, я хочу создать свою церковь. И не делай такие большие глаза, писюк. Мое тело — серьезная проблема для общества. Так вот, я послана на землю, чтобы сказать, что Бог не беспол, что он — гермафродит и у него есть космический уд и вселенская минжа. И я — Ася Цап — живое воплощение его клитора… Подняв гада за хвост, она навесила копьевидную головку над лицом Фиглина и стала со смехом опускать змею в мертво распахнутый рот. И к изумлению Антона, удав стал медленно ввинчиваться в жертвенное горло — кольцо за кольцом, — вползать в пищевод мертвеца. Сыграем в прятки, мой милый. Ее смех становится все истеричней. Представляешь, исусик, продолжает она раскусывать подсознание героя, — у моей подруги удрал из квартиры боа-констриктор. Настоящий куина, не чета моему малышке эректору. Около шести метров длины и толстый, как ляжка. Причем как удрал! нырнул в унитаз — чует воду, дрянцо земноводное! нырнул и проплыл через говно и мочу в квартиру на два этажа ниже. Представь себе такую картинку: сидишь ты на унитазе, свесил манду и в полном напряге давишь на кафель свои какашки, я тут р-раз! Взбурлилась обоссанная водичка, и оттуда тебе в жопень пинает голова шестиметрового чудища. Сбивает тебя с карачек, ты орешь благим матом, а из унитаза, кольцо за кольцом, метр за метром, выползает на свет мокрая вонючая гадина, вся в чужом дерьме и моче. И р-раз. Начинает душить тебя… Тут и не захочешь, а кончишь… кишка удава уже до половины ушла через рот и пищевод в тело Фиглина и рыла там, в алом мясе, ходы к желудку. Мелькает кончик хвоста, видно, как под кожей горла ползет тугой кадык. Оппля! Перевернув на живот поверженное тело — труп? полутруп? оголтевшая нимфоманка осатанело содрала с Фиглина брюки — даже сейчас, в приступе пароксизма, красота ее телес, злоба рук, оскаленность рта, гнев золотых глаз поражали извержением сути; содрав брюки, дьяволица убийственно давнула ногой на жилейные прелести Фиглина, и между ног его прянуло — нечто сначала фекальное; колбаска кала? но для шлаков она была слишком крупна и подвижна: о, ужас — из черного ануса, кольцо за кольцом, выползал говенный питон. Психопатка подхватывает его рукой и направляет маслянистый поток кала Алевдину в лицо, раскрывая пальцами ног орущий от ужаса рот…
