Ознакомительная версия.
– Мне бы мороженого и ну… коктейль есть такой, сладкий, с вишенкой.
– Шампань-коблер, – машинально ответил Лев Семенович.
– Ага, значит, шампань, а мороженое с сиропом. Двойным. Три шарика. Или четыре. Ну, сколько не жалко. И кофе.
Лев Семенович кивнул и пошел проталкиваться к стойке. Молодежь стояла толпой, занимая друг другу очередь, отчего очередь не убывала, и Лев Семенович раздражался. Все вокруг казалось чуть-чуть нереальным, словно он сам за собой наблюдал в кино.
Наконец он получил поднос с мороженым, два кофе и бокал, который нацедил ленивый, наглый бармен, и, проталкиваясь, боясь опрокинуть бокал на чей-то обтянутый джинсовый зад, поставил поднос на липкий столик.
Катюша вновь улыбнулась, поиграв ямочками, и придвинула к себе мороженое.
– А вы что ж? – Она запустила ложечку в подтаявшую массу.
– У меня сахар повышенный, – словно оправдываясь, сказал Лев Семенович.
– Жаль, – равнодушно сказала Катюша и зачерпнула сироп.
– А я думал, – мучаясь от неловкости, проговорил он, – вы на дому принимаете… консультируете…
– Зачем на дому? – строго сказала Катюша, подняв реденькие бровки. – Дом – это личное. Дом – это дом…
«Почему мы здесь? – тоскливо спросил он себя. – Что я здесь делаю?»
– Ну, вам, наверное, надо карты разложить? – сказал он почти шепотом. – Или там… ну, может, ладонь вам показать?
– Зачем? – Катюша вновь улыбнулась, на этот раз лукаво, и покачала головой. – Карты – это так, несерьезно. А серьезным людям мне морочить голову ни к чему.
– А!
– Так я слушаю, – сказала Катюша, речь у нее была деловитая, словно он был пациентом на приеме, а она – врачом.
– Уберите его, – сказал Лев Семенович хрипло и оттянул пальцем узел галстука.
Вокруг шумели люди.
– Совсем? – вновь подняла брови Катюша. – То есть – извести его? Этого недоброжелателя вашего?
– Как – совсем? – переспросил Лев Семенович.
– Ну, чтобы умер он, – буднично сказала женщина.
Лев Семенович оглянулся. Никто не обращал на них внимания; сидели, болтали, длинноволосые, в штанах.
– Нет, что вы, зачем? Ничего плохого, ничего… Я ему зла не желаю! Я хотел сказать… Может, переведут его куда-то?
– На повышение? – деловито поинтересовалась Катюша, облизывая ложку.
Господи, господи, во что это такое я влез!
– Нет, – промямлил он, – зачем на повышение. То есть… можно и на повышение. Просто… я бы хотел, чтобы убрали его, ну, отсюда куда-нибудь.
– А вот это нелегко будет, Лев Семенович. – Катюша раскраснелась, сняла куртку и бросила ее на спинку стула. Кофта у нее тоже была мохеровая, пушистая, только не розовая, как беретик, а голубая.
– У него на плече сторож сидит, беду отводит. С таким как справишься? Уже и сигналы снизу были, и ОБХСС приезжала, и проверяли его, и аморалка… все как с гуся вода. Потому как сторож исключительной силы у него. – Катюша ткнула пластиковой трубочкой в компотную вишенку, плавающую среди пузырьков.
– Он страшный человек, – шепотом сказал Лев Семенович, – страшный! У него жена из такой семьи, из такой! Красавица, так он ее… он шантажировал ее, запугал, женился. А могла бы…
– Вовсе нет. – Катюша наконец подцепила вишенку и отправила ее в круглый рот. – Это она.
– Что – она?
– Ну, было у нее на него кое-что. Когда он по молодости, ну там, глупость сделал. Одну. Вот она его и приперла к стенке. Ну, чтобы женился. Еще бы, такого мужика упускать.
– Откуда вы знаете? – Лев Семенович навалился грудью на острую кромку стола, и грудная клетка отозвалась резкой болью. – Вы что, тоже на него собирали?
– Зачем?
Она пожала круглыми плечами. Потом кивнула.
– Хорошо.
– Что – хорошо? – не понял он.
– Я займусь вашей проблемой. – Она кинула ложку в пустую вазочку из-под мороженого.
– У него сам Панаев в друзьях, – уныло сказал Лев Семенович, – они семьями дружат.
– Да, – согласилась Катюша, – это интересно…
И замолчала, водя трубочкой по столу, выводя на скользкой столешнице вроде какие-то водяные линии.
– Пусть он, – Лев Семенович осторожно вдохнул, – пусть он… ну, ему как бы все сходит с рук, может, хотя бы один раз, как-то… Только чтобы без вреда ему.
– Это называется, – назидательно сказала Катюша, – противоречивые условия. Ладно, гарантий не даю, но попробую.
– Я… отблагодарю, – перехваченным горлом сказал Лев Семенович.
– Я человек покладистый, – сказала Катюша, натягивая куртку, – меня просят, а как я откажу? Даже денег не возьму. Так, символически.
Если я сниму с книжки, подумал Лев Семенович, Римма сразу спросит – на что.
– У меня защита на носу, я уже автореферат разослал, отзыв из Гигиены Водного Транспорта, оппоненты, все… Оппоненты его люди. Банкет в ресторане заказать на пятьдесят персон. Он любит, когда его кормят. За чужой счет.
– Я же сказала, чисто символически. Ну… Хотите, прямо сейчас. Рубль.
– Что?
– Рубль. Один.
– Это…
– Чисто символически.
Лев Семенович вынул из бумажника рубль и передвинул его пальцами на сторону Катюши. Рубль почему-то был мокрый, словно он долго возил им по столу. Катюша пальчиком подвинула к себе рубль и улыбнулась. Накрыла денежку ладонью. Потом подняла ладонь и поднялась сама, отодвинув стул. Рубль исчез.
– Хотите, чтобы до праздников? – Она уже шла к выходу, и он заторопился за ней, проталкиваясь меж длинноволосыми к стеклянной двери, на которую оседала морось.
– Да, – сказал он, – только… чтобы защите не помешать, мне в Москву предлагают, в министерство.
– Как сложно все у вас, – почти кокетливо произнесла она, при этом ее голубые кукольные глаза оставались совершенно неподвижны. – И чтобы ему вреда не было, так? И чтобы защитились вы спокойно, и чтобы в ВАКе не зарубили.
Она уже, перебирая полными ножками в коротких сапожках – над голенищами нависала розовая плоть в капроновых чулочках, – торопилась куда-то вниз, по Жуковского, а он еле за ней успевал. Откуда она знает, боже мой?
– А то бывает, защищается человек, все чин чином, а когда работа в ВАК уходит, смотрят – кто руководитель? А, такой-то… а ему буквально вчера выговор по партийной линии за пьяный дебош. Ну, придерживают диссертанта. На всякий случай. Ладно, человек вы хороший, пойду навстречу, чего уж.
Она остановилась так внезапно, что он чуть не налетел на нее, резким движением схватила его за руку и вновь поглядела ему в лицо несколько бараньим взглядом.
– Ладонь, – требовательно сказала она, – раскройте же ладонь.
Он только сейчас заметил, что стало совсем темно и что они стоят у крыльца археологического музея. Над входом мерцал одинокий фонарь. Тяжелые резные двери были закрыты, то ли потому, что дело близилось к семи, то ли сегодня у них вообще был выходной. К каменным ступенькам прилипло несколько бурых листьев платана…
Катюша удерживала его ладонь неожиданно твердыми, цепкими пальцами, вглядываясь в нее. И что она там видит, в такой-то темноте… Зачем все это?
– Да, – сказала она наконец, – если я его не уведу, большие неприятности будут. Не у него, у вас.
– Какие?
– Не знаю. Но большие. А уведу его от вас, все будет хорошо. И в Москву переведут на повышение. Вы уж меня тогда не забудьте… Я к вам в гости приеду.
Она хихикнула. Лев Семенович представил себе, что скажет Римма, если увидит в дверях новой московской квартиры Катюшу с чемоданом и в розовом мохеровом беретике с латунной кошечкой, пришпиленной на боку, и ему сделалось дурно.
– Да, – сказал он, – да, конечно. В гости…
По-прежнему держа его за раскрытую ладонь, Катюша двинулась чуть в сторону, и он вынужден был следовать за ней боком, точно краб. Фонарь отбрасывал на землю размытое пятно света, и на границе этого пятна, на границе света и тени маячило что-то бесформенное, огромное, мокрое…
Слепое безглазое лицо надвинулось на Льва Семеновича, и лишь миг спустя он понял, что лицо это вырезано из объеденного временем песчаника… Крохотные ручки были сложены под грудью, тяжелые круглые плечи стекали вниз, как вода.
– Это… зачем? – проговорил он с трудом.
– Так ведь царица же, – строго сказала Катюша, – обязательно надо к царице.
Теперь он рассмотрел на голове у каменной бабы что-то вроде рогов или полумесяца.
– А ты поклонись ей, золотко мое, – певуче сказала Катюша, – поклонись, спина не отломится.
По-прежнему держа его ладонь и не давая ей закрыться, она и сама низко согнулась так, что мохеровый беретик съехал ей на лоб.
– Шляпу-то сними…
Лев Семенович, содрогаясь от ужаса и безнадежности, снял шляпу и теперь стоял, согнувшись, одной рукой держа за руку Катюшу, другой – неловко ухватив шляпу за поля. «Если вдруг мимо кто-то знакомый, – думал он торопливо, и мысли носились в голове, как стая вспугнутых птиц – решат, что я напился, или свихнулся, и неизвестно, что еще хуже…»
– Да ты не бойся, – Катюша выпрямилась и поправила беретик, – не увидит нас никто…
Ознакомительная версия.
