Не видал я никакого Сванидзе и даже забыл немножко о нем – своих ужасов хватает!
– О да!
Мы, интеллигентные люди, должны поддерживать друг друга, говорить и улыбаться… даже по дороге на казнь! Какая именно меня ждет?
– Прошу вас!
– Благодарю вас!
Она тактично, интеллигентно вышла. Да уж, моей реакции ей лучше не видеть! Трубка-двустволка, отражаясь, лежала на полированном столе. Чем вдарит?
– Аллеу? – вальяжно проговорил я (наверняка подслушивает).
– Здорово, пузырь! – сиплый голос… Господи, да это Иван! Уже легче. Особых бед от него вроде не жду… кроме тех, что уже случились.
– Да… слушаю, – проговорил я строго. Чтобы не поняла дама, что звала меня из-за какого-то пустяка.
– Соскучал я по тебе!
– Я тоже! Куда ж ты пропал? Когда приедешь?! – кричал я.
Отличный разговор, особенно на фоне того, что пугало раньше.
– Да ну, – зевнул Ваня, – надоело мне там!
А как же дети Юга?.. Жгут в его усадьбе костры, слегка приворовывают. Не важно?
– Слышь, у меня дело к тебе…
Я уже радостно, с облегчением сел на стул, вытер счастливый пот… Любое его дело – это не дело!
– Случайно узнал – тут на какую-то премию выдвигают меня…
“Крашеный ангел”, что ли… не слыхал? Ты вроде все знаешь?
Я-то знаю. Но как-то неохота рассказывать ему.
– “Чернильный ангел”, – все же выговорил я. – “За творческий вклад в дружбу народов”.
– А-а-а, – проговорил задумчиво, видимо соображая, когда же он внес этот вклад и куда.
– Так что… поздравляю, – от души сказал я. Измученный борьбой, я и тут подозревал поначалу подколку, подковырку… но раз он со мной простодушен – я тоже.
– Приезжай, выпьем! – сказал я вполне искренне. А что? И выпьем!
Должен же я быть когда-то и буйным!
Вытирая пот, я вышел на улицу… Слава богу – живой!
И тут я увидел, что по переулку, бодро переставляя тоненькие ножки в розовых тапочках, поднимается жена с кошелкой в руке.
– Ты что? В магазин, никак, собралась?
– А как жы! А как жы! – радостно проговорила она.
…И больше я про это лето – теперь давно уже минувшее – ни черта не помню!
Немножко помню только день отъезда – и то лишь в силу его необыденности, особливости.
Жена, радостная, пришла с базара:
– А я насчет машины договорилась, уезжать!
– …На когда? – вымолвил я, отрываясь от машинки.
– А на сегодня! – лихо ответила она.
Она давно уже рвалась в город, тосковала по городской квартирке.
Говорила, мечтательно зажмурясь:
– Неужто я на моей кроватке буду спать? И на моей кухоньке готовить?
– Будешь, будешь, – говорил я. – Но здесь вроде неплохо?
– Тебе везде неплохо! – обижалась она.
Это верно. Неплохо везде. А кому где-то плохо – тому плохо везде.
Она стала, подставив табуретку, скидывать со шкафа клетчатые баулы, главный инструмент “челноков”.
– Какая-то я проныр-ливая! – довольная, проговорила она.
– С кем ты договорилась хоть? – смотрел я на нее.
– С нашим Битте-Дритте… с кем же еще? Встретила на рынке его – и договорилася!
Прям летала от счастья!
– Ну что… уезжаем, я слышал? – улыбаясь, вышел отец.
Мы посмотрели в окошко… Все пожелтело, пожухло. Пора.
– Да, – сказал я ей, пытаясь перестроить свои мысли на городскую жизнь. – С Битте-Дритте договориться – большая удача!
Долго он хорохорился перед нами и, даже когда закончил наконец реставрировать свой “хорьх”, вывезенный им из Германии и предназначенный, как он уверял, лишь для высшего командования… долго отказывался на нем ездить. Тем более невозможно было даже заикаться о поездке на “хорьхе” в город.
– Да там все с ума сойдут, постовые застрелятся, если я на
“хорьхе” в город приеду! – хвастался он.
– Пообещала кое-что ему! Проныр-ливая я! – хвасталась жена.
Что, интересно, она ему обещала? – разволновался я.
– На когда договорилась-то? Собраться-то хоть успеем? – строго спросил я.
– Думаю, сто раз успеем! – проворчал отец.
И фактически оказался прав. Сто не сто – но два раза подряд мы успели упаковаться – первый раз наспех, второй раз – более тщательно.
– Ну что? – Запыхавшись, я присел на громадный бельевой узел. -
Где твой… ездок?
– А вон он, – беззаботно сказала Нонна. – У Надюшки своей торчит!
Так… И сколько же он там проторчит?
На всякий случай я заглянул в гараж: может, главные приготовления уже позади? Но “хорьх”, как и прежде, был задвинут в дальний угол гаража. Голый по пояс Оча – с боевым шрамом на груди, оставшимся на память,- мыл из шланга бетонный пол.
– Битте говорил тебе чего-нибудь… про сегодня?
– Что он может? Бэздэльничает, как всегда!
– Ясно.
Перейдя переулок, я открыл калитку Надюшки, которую Битте когда-то в порыве вдохновения всю изрезал узорами.
Хозяйка сидела в широком кресле, сделанном под старину, полностью заполняя его своими манящими формами. Кресло это ей доставил опять же пылкий любовник, когда он блистал в театре в роли монтировщика.
Битте-Дритте гордо расхаживал перед ней, однако полного счастья у них не было. На низенькой скамеечке у ее ног сидел Савва в пятнисто-болотистой форме (приступил уже, видно, к работе?) и огромным десантным ножом задумчиво строгал прутик, явно намекая на то, что прутик – это так, проба лезвия! Да, сложный завязан узел! Кровосмешение часто чревато кровопролитием!
Савва пренебрежительно отбросил прутик (да, лезвие острое!) и уставился своими мутными очами на негодяя.
– Если уж ты живешь… с ней! – прохрипел Савва (слово “мать” прозвучало бы тут кощунственно – Савва это ощущал). – Так и переезжай сюда, со всем хозяйством… вещи перевози! А так… -
Савва подобрал другой прутик и зловеще начал стругать.
– Какие у меня вещи? Все вещи -… да клещи! – хорохорился Битте.
– Да где у тебя клещи-то? – любовно глядя на Битте из глубин кресла, проговорила Надюшка.
Поняв в очередной раз, что эту преступную связь не разрубить никаким кинжалом, Савва резко, мускулисто поднялся со скамеечки, мастерски сунул нож в ножны и, гулко стукнув калиткой, ушел.
Да, уже осеннее эхо! Все голое вокруг.
– Ты лучше вон… делом займись! – указала Надя в дальний угол двора. – Давно ему говорила: зачини сетку! – Ко мне повернулась:
– Так нет, дождался! Вот в такую дырку, – она сложила колечком пальчики, – хорь пролез… ну прямо как червяк просочился, – и двух кур задушил! А этот все… красуется! – снова влюбленный взгляд на Битте. А говорят, не существует больше любви!
– Какой хорь? Я с людьми на сегодня договорился! – сурово проговорил Битте, кивнув на меня.
Надюшка махнула пышной и все еще красивой рукой.
– Давно этого раздолбая в шею бы выгнала, – доверительно сообщила она мне, – если бы он по ночам со мной такое не вытворял!..
Тут я даже зарделся, впервые за последние двадцать лет. Видимо, зачислили меня уже в летописцы поселка, раз доверили еще одну из его жгучих тайн!
Из бани в дальнем, завалившемся углу двора вдруг вылезло – почти на четвереньках, иначе не вылезти – Третье Тело России, распарившееся, довольное.
– Ух! – присело на топчан.
– Какие вообще планы? – строго осведомился у него Битте.
– На чемпионат еду, в Германию, на той неделе, – доложило Тело.
– Ты там аккуратней, гляди, – инструктировал Битте. – Смотри там… Третьим Телом Германии не останься!
– Слушаюсь! – усмехнулось Тело.
– Пошли! – сказал Битте Надюшке, кивнув в сторону бани. – Через полтора часа едем! – сказал он мне, удаляясь в страну блаженства. Эти полтора часа он отмерил, очевидно, для совершения главного мужского подвига.
Я вернулся к своим.
– Через полтора часа… обещает! – сообщил я жене. – А где батя?
Она кивнула, вздохнув, на гараж… Где, где… Известно уже, где он проводит теперь свободное время. В гараже! Неожиданный поворот.
…Однажды мы сидели на скамеечке с ним, и он уже добивал меня своей лекцией о науке селекции.
– Ну, ты понял хоть что-нибудь? – кипятился он. – Слушай тогда дальше!
Краем глаза я замечал, что Оча высунулся из гаража с отверткой в руке и давно уже с интересом к нам прислушивается.
– А я вас понял! – вдруг лукаво проговорил он.
Отец изумленно вытаращил глаза:
– Ты?! Разбираешься, что ли?
– Я там у себя… сельхозинститут закончил! – гордо проговорил
Оча. И влип.
Теперь его тяжелый механический труд по ремонту автомобилей сопровождается, как правило, сложной лекцией по сельскому хозяйству… иногда эти лекции превращаются в экзамен. И сейчас, похоже, ему нелегко.
– Все эти ваши мерристемы… чушь! – грохотал в гараже батя. -
Так… теория одна! А ни одного сорта так и не выведено – мало ли что можно наплести!
Оча что-то говорил, оправдываясь.
– Чушь! – гремел батя. – Все чушь!
– Надо его вытаскивать оттуда! – сказал я жене. – Что он… последние минуты на даче… проводит в гараже?
