В первый же день он забыл учительскую плетку, предназначенную для того, чтобы вдалбливать знания в головы бестолковых учеников. Это как будто послужило сигналом к тому, чтобы самые разные вещи начали просачиваться сквозь дыру в его голове. Собрав все свои силы, Каштаноголовый вступил в борьбу с этой огромной дырой. Потерпев поражение, он возвращался вечером домой и сразу же, не давая себе времени на отдых, начинал готовиться к завтрашней борьбе. Он составлял перечень всех без исключения вещей, которые могли бы понадобиться учителю, присваивал каждой из них порядковый номер, раскладывал их у изголовья в порядке очередности и только тогда отходил ко сну, а на следующее утро, едва пробудившись, производил поверку, сверяя каждую вещь со своими записями, и несмотря на это, стоило ему сделать шаг из дому, как он замечал в своем списке роковую брешь. Список разбухал день ото дня. Каштаноголовый и сам уже не мог понять, зачем учителю необходимо брать с собой такое несусветное количество вещей. Вскоре список разросся настолько, что ему приходилось вставать посреди ночи, чтобы успеть произвести полный учет собранных вещей. Отныне ему уже некогда было спать. Но Каштаноголовый был человек упорный, к тому же он безумно любил вверенных ему учеников, с которыми ему еще не довелось встретиться, поэтому, несмотря ни на что, он не терял присутствия духа. Сидя под тусклой лампочкой, всю ночь напролет перебирал он необходимые учителю вещи, число которых уже достигло двенадцати тысяч, шепотом молясь о том, чтобы назавтра он смог наконец добраться до классной аудитории. И вот однажды, преодолев уже половину пути в школу, он вдруг обратил внимание на то, что на этот раз ничего не упустил, и затрепетал в предчувствии выстраданной победы. Но и эта победа оказалась мнимой. Достигнув того места, с которого уже было видно здание школы, Каштаноголовый вдруг осознал, что не помнит ничего из того, что должен преподавать ученикам, и что, пока он, не жалея сил, боролся с перечнем вещей, с таким трудом добытые знания испарились без следа. Из глаз хлынули слезы, мир таял, как в тумане. Все же Каштаноголовый не отказался от борьбы, вот только характер борьбы стал уже откровенно другим, не таким как прежде. Полнокровный, загорелый, больше смахивавший на учителя физкультуры, Каштаноголовый вдруг побледнел, спал с лица, отощал, весь ушел в свои мысли, точно какой-нибудь философ. Завидев, как он вышагивает с видом одержимого, местные жители тихо перешептывались: «С ним и заговорить-то боязно. Небось, пытается вспомнить то, что он забыл дома…» — и, не желая мешать бедному учителю, отходили в сторонку, уступая дорогу. Среди жителей деревни ходили на этот счет вполне правдоподобные слухи, говорили, что Каштаноголовый уже окончательно отказался от борьбы, говорили, что в действительности он получает особое удовольствие от того, что все забывает, мол, это уже стало для него смыслом жизни. И только Парзан, записной наблюдатель деревенских нравов, знал, что все это не так. Скорее всего, полагал он, Каштаноголовый интуитивно понял, что, оставаясь в пределах своего плотского естества, никогда не избавится от забывчивости, а потому решил бороться с забывчивостью сверхъестественными методами. Однако сам Каштаноголовый на сей счет отмалчивался и подробности Парзану известны не были. Надеется ли он побороть забывчивость, возвысившись над человеческой сущностью? Или же терпеливо ждет, что его плотское естество разрушится, и тогда его дух сможет дойти, наконец, до школы, ввиду чего ныне он ежедневно десятки раз ходит туда и обратно и запоминает дорогу? Парзан попытался как бы между прочим спросить об этом у самого Каштаноголового, когда тот, выбившись из сил, присел отдохнуть под его гамаком. Но Каштаноголовый только печально покачал головой, не проронив ни единого слова, которое могло бы дать хоть малейший намек.
Допив свой сок и вытряхнув из дырявых, изношенных баскетбольных бутсов забившиеся камешки, он встал.
— Ну я пошел! — сказал он, запрокинув голову и обращаясь к невидимому Парзану. — Забыл дома носовой платок с Микки Маусом. Купил набор из трех платков, два других — с Белоснежкой и Утенком Дональдом — взял, а этот забыл. А носить с собой нужно обязательно все три.
После чего зашагал к месту своей борьбы, которой, по-видимому, было не суждено когда-либо закончиться. Провожая по шевелению кустов удаляющуюся фигуру, Парзан подумал, что его «забывчивость» всего лишь одна из разновидностей неисцелимого недуга, поразившего всю Пингвинку, недуга, который от того, что никто не распознает в нем недуга, становится все более запущенным. А может забывчивость — спасительное средство, состряпанное инстинктом для того, чтобы уберечь Каштаноголового от недуга? А ну как само это спасительное средство в свою очередь одна из разновидностей недуга, в таком случае не все ли равно, которым из них страдать?.. Его мысль была прервана тем, что на смену окончательно канувшему в чаще Каштаноголовому, с другой ее стороны появился измученный хронической бессонницей доктор Марсилито. Обливаясь потом, он шел, согнувшись в три погибели под тяжестью взваленной на спину поклажи. «Опять вознамерился что-то создать!» — Парзан почувствовал к доктору Марсилито жалость. Для доктора Марсилито создать что-либо значило отобрать у профессора Норимаки Сэмбэя свое собственное изобретение, которое, как он был убежден, у него стащил профессор. Каждый раз, когда профессор Норимаки Сэмбэй начинал создавать в своей лаборатории что-то новенькое, доктор Марсилито следил за ним через бинокль или подглядывал в замочную скважину. Доктор Марсилито видел там то, что ему было предопределено создать самому. Содрогаясь от ярости и отчаяния, он возвращался в свою примитивную лабораторию, расположенную в палатке посреди чащи, и создавал то, что ему удалось только что подсмотреть в замочную скважину. По мере того как созданные профессором Норимаки Сэмбэем устройства расползались по швам, устройства, созданные доктором Марсилито, также приходили в упадок. Но у доктора Марсилито не было времени об этом сожалеть. Сейчас, в эту самую минуту, доктора Марсилито обкрадывали, и для того, чтобы восполнить утрату, ему не оставалось ничего другого, как разглядеть через замочную скважину устройство, изобретенное профессором Сэмбэем, и соорудить точно такое же.
Это случилось давным-давно с одним из жителей деревни, так давно, что имя его уже позабыто. Проснувшись как-то раз утром, он заметил, что на веке у него дрожит слеза, а грудь сдавила приятно ноющая тяжесть. На следующее утро — то же, на следующее утро вновь — слеза на веке и ноющая тяжесть в груди, и только на четвертый день этот человек осознал, что каждую ночь во сне ему является девушка невиданной красоты и что он влюблен в нее по уши. Этот деревенский житель, погрузившись в пучину любви к приснившейся красавице, вскоре уже не только по ночам, но и средь бела дня, наяву, стал видеть сны, и однажды, спасая во сне красавицу, упавшую в колодец, прыгнул в настоящий колодец и тем завершил свою призрачную жизнь. Этот случай будто положил начало эпидемии сновидений, которая поражала жителей Пингвинки одного за другим. Вначале сновидения донимали их по ночам, затем они стали постоянно видеть сны и днем, бодрствуя. Но самое странное во всем этом было то, что снившееся пингвинцам, хоть и называлось сном, было ужасно близко к реальности: вещи, с которыми они соприкасались, места, в которых они жили, друзья, с которыми они при встрече во сне разговаривали, ничем не отличались от бывших в реальности, так что среди жителей деревни нашлись и такие, которые вообще не замечали, что они видят все это во сне. Обсуждая друг с другом содержание своих снов, пингвинцы поняли, что деревня, являвшаяся им во сне, это не что иное, как их родная Пингвинка. «Вот только та Пингвинка получше будет, чем эта!» — думали они про себя, боясь в том признаться. В какой момент пингвинцы окончательно погрузились в Пингвинку сновидений, этого они и сами не знали. Двух жителей, идущих по улице и обсуждающих погоду, окликнули, когда они, неожиданно замолчав, направились за пределы деревни, и только тогда обнаружилось, что в действительности оба они одновременно погрузились в сон и там вели дискуссию о смерти и бессмертии. Или еще: утром некий чиновник, разложив перед собой документы, собирался поставить на них печать, но в этот момент ему вдруг начало грезиться, что он сочиняет любовный роман, и чиновник пребывал в таковом заблуждении до самого вечера, когда поставил печать на последний документ… Каждый раз, выслушивая подобные истории, Парзан начинал подозревать, что и сама деревня Пингвинка уже вся ушла в сон.
Будучи одним из немногих в Пингвинке, кому не снилась Пингвинка, Парзан, развалясь в своем гамаке на высоком дереве, расспрашивал пингвинцев, что им снилось и каким образом они попали в тот или иной сон. Один рассказал, что смотрел телевизор и вдруг в какой-то момент обнаружил себя среди членов семьи, выступавшей в передаче, при этом он испытал такое удовольствие, какого не выпадало на его долю никогда прежде, а когда очнулся, передача уже кончилась, и на экране бушевала песчаная буря. Другой, выйдя из дому, сразу же спустился в метро, но, к несчастью, по дороге случилась авария, и он опоздал на работу, однако, рассказывал он, немножко подумав, я сообразил, что в деревне никакого метро нет, следовательно все произошло во сне, а когда Парзан с недоверием покачал головой, добавил, что в том же поезде, который ему приснился, кроме него ехало еще девять человек односельчан и все они опоздали. Таким образом, снящаяся Пингвинка полностью совпадала с Пингвинкой реальной, они окончательно срослись, и вскоре пингвинцы обнаружили, что не в состоянии отличить одну от другой.
