– Пусть будут библиотечные дни… Я оформлю.
До вечера просидел у стола, перекладывая домашнюю картотеку, роясь в статьях. Дважды казалось: видит он объяснение, но тут же построения рушились, нужной ниточки он никак не мог ухватить.
Назавтра с утра съездил в библиотеку – безрезультатно! Лишь еще больше запутался. Разозлившись окончательно, решил: «Отдохну».
Улица встретила его ералашем движения. Этот ералаш, пестрота лиц и одежд, гул моторов, шелест голосов – все это не расчищало мозгов, но и дома было бы сидеть не легче, и он куда-то пошел, а в голове почему-то стучало: «Наркотики бывают разные». Он гнал эту мысль – явный сорняк, – но прогнать окончательно не удавалось, и даже подумалось: «Именно от этой мысли из библиотеки удрал». Усмехнувшись, он сел в трамвай: «Не удалось убежать, так уеду». Однако мысль ехала с ним, и весь ералаш ехал, и даже кое-что поприбавилось – шум колес, мотора и «Будьте любезны, оторвите билет»… Фу! «Наркотики бывают разные» – ну и что? Заведомо разные – что же дальше?
Вагон шел через Яузу, а за мостом, слева, был Лефортовский парк, старые липы вокруг старых прудов. И на остановке Леонид вышел, чтобы походить под этими липами. Ворота парка. Р-раз – и вроде бы одолел звуковой барьер, звуки города были рядом и слышались, но из головы выскочили, остались там, за воротами. Царство детей и нянек, бабушек и внучат, мамаш и младенцев – здорово, в гуще города! Удрал или нет? «Наркотики бывают разные» – нет, не удрал!
Прошел по аллее, глянул на берег пруда. Ба, рыболовы! Символы надежды, изваянные скульптором, не питавшим ни малейшей надежды, – разве же здесь что-либо клюнет? Спустился к воде, остановился возле юного члена ассоциации неисправимых оптимистов. Вот так-так! Клюет! Оптимист был неопытен: рыба тянула, а он зевал, кончала тянуть – выдергивал. И тогда Леонид взял у мальчишки удочку, насадил по всем правилам мотыля на крючок, закинул и изловил верхоплавку. Юнец был счастлив, и Громов, к собственному удивлению, тоже. Снова закинул и снова вытянул, снова и снова… Что-то случилось у него в голове. Глаза теперь видели поплавок, а уши слышали музыку: по радио передавали «Мазурку» Шопена. Не было ералаша, не было ничего, одна-единственная, окрепшая, выросшая, заполнившая все, стояла мысль: «А ведь наркотики-то – они разные!» Он не гнал ее теперь – лелеял, поворачивая и оглядывая со всех сторон, даром что она примитивная, само собой разумеющаяся. К ней и сводились все возражения Шнейдера. Клавиша!.. Точно клавиша перед пианистом, лежала теперь перед ним эта мысль. Ну, а движение клавиши передается на рычаги, в конце же молоточек бьет по нужной струне. Клавиша есть, а рычаг… Он выудил верхоплавку, а вместе с ней выудил справочник по фармакологии – открылся справочник перед внутренним взглядом там, где пишется про наркотики.
– Трудись дальше сам, отпрыск! – Он передал удочку мальчишке и, пройдя вдоль берега, выбрался на аллею.
В голове листались страницы справочника: барбитураты тормозят дыхательный центр, ну, а как гедонал? Разумеется, нет – тут загвоздка… Не по той клавише стукнули? Ну и что ж, что гедонал тоже наркотик? На клавишу можно нажать пальцами, можно ударить по ней молотком – дело не в том, важно выбрать нужную клавишу! Его гипотеза, можно ее и так сформулировать: лечебный препарат лишь средство, чтоб заставить зазвучать нужную струну, пощекотать защитные силы организма.
Он присел на корточки. За общими фразами крылось конкретное, чертовски сложное, и это сложное захотелось выразить, и он присел на корточки среди парка, стал чертить на песке пальцем. Молоденькая мамаша, симпатичная, с белой кожицей, хихикнула в книжку, взглянув на него, а он улыбнулся мамаше и произвел на песке несложный расчет. Так! Мостик! Получается мостик между его гипотезой и наркозной темой. Пока что этот мостик горбат, вроде того, что впереди, на аллее. Выпрямим!
Это уже вопрос техники и труда. Запряжем Семечкина, пусть помогает.
– Выпрямим! – сказал он мамаше и быстро пошел к выходу.
Однако далеко уйти не удалось, он опустился на скамью и снова начал чертить на песке графики. Кривые коробились, лежали на разных уровнях, но по характеру напоминали одна другую. Превосходно!.. Он только сейчас вспомнил, что есть у него блокнот, вынул его – и дело пошло быстрее. Вот вам, товарищ Шнейдер, ответ! Я получил больше, чем ожидал, больше того, на что мог надеяться!
Старые липы бросали на дорожки пятнистые тени, разрисовывая песок причудливыми узорами. Кружилась за деревьями карусель, пенсионеры вколачивали костяшки домино в стол, ребячьи голоса, трамвай за забором, блеск стекол большого дома, стрела крана над стройкой, «вира-майна» рабочих, – город с размеренной его жизнью, стройными шумами входил постепенно в него, вовсе не раздражая теперь.
«Те-те-те! Уже шесть часов, а во рту с утра ничего не было!»
Веранда, а на веранде столики. Люди едят сардельки, а в стаканах коньяк, – местечко не очень чтоб привлекательное, однако не все ли равно? Выпил стакан коньяка, съел две сардельки. На душе стало легко, а навстречу ему теперь шли сплошь красивые женщины. Выбрался на улицу, поймал такси, назвал адрес Елизаветы.
– Ой! – Увидев его, Котова всплеснула руками. – Пьяненький! От тебя пахнет так, что мне захотелось закусить!
– Ага! – ответил он ей. – И мне почему-то тоже.
Она побежала на кухню опустошать холодильник, а он пошел следом за нею. И пока колдовала она возле плиты, рассказывал про то, что наркотики разные, что он перекинул мостик, и теперь наркозная тема тоже работает на гипотезу, и нервная система очень даже при чем, ибо дыхательный центр в продолговатом мозгу – ее часть, да и вообще – все отлично!
– Перекусим и сядем считать!
– Ну, уж дудки! Сегодня ты насчитаешь… Поведете меня в кино, ясно вам, дорогой товарищ?
Пришел Шаровский, сказал:
– Возмутительно! Через три дня в Киеве открывается конференция, а они только сейчас изволили прислать приглашение! Будто Шаровский может поехать туда без доклада! Ни малейшего понятия об элементарной этике!
Шеф был обижен, шеф явно жаждал сочувствия и именно за ним прибежал. Будь Громов на месте, он нашел бы нужные слова, поговорил бы, «как академик с академиком», Шаровский успокоился бы и пошел работать. Но Громова не было. Елизавета же:
– Иван Иванович, ведь это чудесно! Киев осенью! Вам ехать нельзя. Но мы, мы…
– Что – вы?
– Мы, Громов и я… Мы не видали Киева. Громов поедет и скажет: «Шаровский – это Шаровский! Разберитесь в научной этике!» О, Громов скажет!..
Шаровский ушел, ничего не ответил. Хлопнул он дверью или нет – это еще предстояло выяснить. Елизавета подождала минут двадцать и отправилась на «Олимп». Иван Иванович сидел, склонившись над какой-то бумажкой. Он показал на стул, и Лиза села на краешек, опустив глаза, – само смирение.
Шаровский думал: «Послать этих двух? И вежливость была бы соблюдена и демарш сделан: вы жаждете профессора для представительства? Не умеете приглашать – пеняйте на себя: вот вам два младших научных сотрудника! А кроме того, Громов при свежести суждений обладает достаточной эрудицией. И он действительно скажет: «Шаровский – это Шаровский». Вежливо, но твердо».
– Вот что… Пожалуй, вам в самом деле полезно съездить, – говорит, наконец, Иван Иванович.
– Михайлов тоже едет на конференцию. Представляешь, там собирается вся гоп-компания! А Мелькова… О, Мельковой даже приглашения не прислали. Забыли! – Елизавета ликует.
Леонид хотел было заказать по телефону билеты на поезд, но Лиза запротестовала:
– Лететь! Только лететь! Я даже вблизи не видела самолета – могу ли я упустить возможность слетать в Киев?
…И вот они уже в аэропорту, ожидают посадки.
– Степик, золотце! – атакует Елизавета Михайлова. Сегодня она особенно оживленна. – Степик, золотце, ведь ты же поэт, а поэты все влюбчивые, и почему бы тебе в меня не влюбиться? Ведь ты ж не такой сухарь, как эта плохо обтесанная жердь – Громов. Степик, золотко, выдай стихи! Быстренько, Степик! Мне посвященные…
Чтоб отвязалась, Степан «выдал» экспромт: «Сижу я рядом с королевой, она в середке, я – налево». Экспромт Лизе понравился: «Ха, он даже звучит по-котовски!» И вообще она сегодня счастлива: солнечный день, серебристый лайнер вот-вот взлетит в небо, впереди Киев, днепровские кручи в осеннем убранстве, золотые купола Лавры, Крещатик, рядом же Леонид, а Мелькову – Мелькову забыли пригласить на конференцию!
Назавтра в гостиничном номере, где поселили Леонида, Степана и какого-то радиобиолога из Свердловска, в шесть утра зазвонил телефон.
Злой спросонья, Леонид снял трубку.
– Кому не спится?
Это была Елизавета. Леонид не сказал бы, что голос у нее был веселый:
– Поднимайся! Тут сюрпризик… Прихвати с собой Степку.
Он разбудил Степана, они оделись, вышли в коридор и увидели: навстречу им идет Лиза, а с нею Раиса.
