Желая оценить обстановку я взобрался по крутым металлическим ступеням на площадку остановки. Обстановка меня обрадовала. Если двигаться вдоль полотна к туннелю, получается, что не так уж и далеко до дороги. А более всего меня обрадовало то, что сразу же за насыпью, на крутом, поросшем березами холме начинались сады.
Сразу же дал знать о себе голод, глушимый до этого постоянной болью в ноге. Во рту у меня, если не считать вчерашней смородины, уже почти два дня ничего не было. В самом деле, подумал я, отчего бы мне не попробовать самому — какова нынче уродилась морковка? И при мысли о морковке у меня сладостно закружилась голова.
Одолев чертову гору я изрядно выпачкался, но я её, так и раз этак, сделал! Стоя на её вершине я стал понимать альпинистов, мотивы, которые гонят их на неприступные горы и скалы. Раньше я к альпинистам относился с изрядной долей скепсиса, руководствуясь в их отношении изречением: ты альпинист до той поры, пока не грохнешься с горы, — теперь же начинал переживать какие—то новые ощущения. Уж больно щемящим душу, тешащим самолюбие, вселяющим уверенность в своих силах и увеличивающим самоуважение была радость от овладения с горой. И хотя гора была — тьфу, шиш на ровном месте, но я её покорил! Подмял под себя, цепляясь за камни и корешки, вволок на неё себя самого, избитого, раненного, и в полуобмороке от голода. Это вам, братцы, не в тапки гадить. Это в моем случае многого стоит.
Сады превзошли все мои ожидания. Был удивительно безлюдный понедельник. Дачники, эти странные существа, по всем изученным наукой и зафиксированным ею же повадкам уже вовсю должны были хозяйничать на своих клочках, подвергая задницы в дырявых трусах сомнительным солнечным ваннам, но пока ни одного из них не встретилось. Оно и к лучшему. Не испытывая судьбу я выбрал участок с краю и принялся исследовать состав посадок. В первую очередь нашел грядку с объектом моих грез и вожделений — морковкой. Что сказать — у морковки явно еще не вышел срок. Расти бы ей да расти, но на безрыбье… Надергал я её увесистый пучок, тут же, в кадке с дождевой водой вымыл и съел. Потом обнаружил грядку с огурцами. Эти, как вор, ел прямо с грядки. Всёж не в земле растут, что их мыть—то. Я вообще в последнее время стал жутко неромантичен — есть еда, пихаю в рот. И никакого этикета.
За огурцами настал черед ягод. Но этим добром чтобы наестся — нужно полдня меж грядок ползать. Закинул несколько в рот, походя, для мимолетного лакомства.
Хотя я голод далеко не утолил, но планка борзометра у меня уже ощутимо поднялась. Я решил обследовать домик. Вдруг там найдется что—либо, хозяевам без особой надобности, а мне, как вору, в самую пору. Курево например.
Домик оказался архизамечательным. Этакий классический дачный кособокий загашник из разнокалиберных досок вперемешку с фанерой. Была даже верандочка. Дверь правда выглядела сурово. Судя по косяку и наружным петлям, открывалась она наружу, так что мысль высадить её плечом я откинул сразу. Да и хозяевам не хотелось причинять особых неудобств. Поразмыслив, я решил на веранде поискать ключ, и на удивление быстро, отыскал.
Из дома я прихватил коробок спичек, ржавый, явно лагерного производства выкидной нож, брусок для заточки, старую наволочку, солонку с солью, банку тушенки, банку консервов «завтрак туриста», несколько пакетов чая и сахар в коробке, алюминиевую кружку, пластырь, кое—какие таблетки, свитер и брезентовую куртку — штормовку. Куртку сразу же напялил. Остальное покидал в старый брезентовый рюкзак. Больше в домике ничего полезного не оказалось — ни сигарет, ни завалящей мелочи.
Внимание привлекла стопка газет. Неплохо было бы их проштудировать на предмет информации по моему делу, но… «в этом мире я гость непрошеный». Прессу я прихватил с собой. В наволочку надергал молодой картошки и ретировался от греха подальше. Простите меня, неизвестные добрые люди, выпадет случай — все верну сторицей.
Уже через полчаса на взгорке в березнике я пек картошку и жадно поглощал консервы. Наволочка тоже сгодилась — я располосовал её и сообразил на ноге тугую повязку. Таблетки же оказались средством от тли — развести пол таблетки на 5 литров воды и тщательно опрыскать кусты — прочел я на упаковке и швырнул ее в костер. Наевшись, вскипятил воды из лужи и напился крепкого и сладкого чаю. Газеты, все кроме одной, где было объявление о моем розыске, сжег. Оставшуюся бережно убрал во внутренний карман штормовки, как сувенир. Как мог, затушил костер, устранил следы пребывания и двинул в сторону автодороги.
И вот теперь я сидел у обочины, точил о брусок ножик, и ждал неведомо чего.
Неведомо что вскоре появилось в низине и окруженное сизым облачком выхлопа, трясясь на кочках, натужно рыча, принялось штурмовать взгорок. По приближении в нем угадывались очертания грузовичка, дряхлого и древнего как дорога, по которой он ехал, и страшного, как моя жизнь. Он упорно карабкался в гору, цепляясь за неровности дороги сношенными шинами, как жучок цепляется лапками за мокрый лист.
Я вышел на дорогу и стал голосовать. Грузовичок остановился, как испустил дух. За рулем сидел водила — масляная, в кудряхах харя, выпученные глаза, жидкие черные усики над губой — точь в точь кот. На пролетария, зарабатывающего на жизнь баранкой, он походил мало, скорее был каким нибудь фермером или скупщиком сельхозпродукции. Отчего—то я сразу приклеил к нему характеристику «мироед».
Я распахнул дверь и вскочил на подножку.
— Подбросишь, — спросил я у водителя, не уточняя впрочем куда, и более даже, опасаясь этого вопроса с его стороны.
— Докуда, — мрачно оглядывая меня поинтересовался водитель.
— А докуда сам едешь? — нашелся что сказать я в ответ.
— Денег сколько дашь?
— Нету у меня денег.
— Раз денег нету, пешком ходи, говорят для здоровья полезно — процедил мироед и начал крутить стартер.
Грузовичок, извергая из себя какие—то свои механические проклятья, обдавая все вокруг удушливым дымом с бессчетного раза завелся и тихонько тронулся.
А была, не была, — решил я, уцепился руками за задний борт, подтянулся, и вполз в кузов набирающего ход грузовика. До куда нибудь, да доеду. Но не успел я осмотреться, как грузовик, скрипя и щелкая нутром, затормозил и остановился.
Хлопнула дверца и разъяренная водительская харя подалась ко мне через борт. Водила тряс монтировкой и орал.
— Ты тихо понял меня что ли, мудила — нет денег ходи пешком. Вылезай, урод комнатный. Вылезай кому говорю. Совсем бомжи ошалели.
— Да, ладно, не ори, — отбрехивался я от мироеда, — ну не получилось, чего орать—то. Сейчас вылезу. Убыло от тебя что ли?
Я подошел к борту, к тому краю что был подальше от психованного водилы, и стал тихонько, чтобы не ударить больную ногу слазить.
— Не, ну я с людей нынче вообще поражаюсь, — опять задергался водила, — залез в мою машину, да еще не спеша так, с ленцой вылазит. Резче давай, а то огребешь монтеркой!
— Ты, можно подумать, в аэропорт спешишь. Или на тещины похороны. — сострил я. — Не видишь, нога у меня больная.
— А башка у тебя не больная, по чужим машинам лазить?
Я к этому времени уже стоял перед ним на земле и отряхивался от белесой, неведомо откуда налипшей пыли.
— А ты сам посмотри. — И я наклонил голову.
— Ой—ё!
— Одни только руки, почитай, более менее и целы — я показал ободранные ладони.
Мироед насторожился.
— Побегушник что ль?
— Ага, побегушник, ты б по этой дороге проехал просто так, да? Тебя бы под каждой елкой солдатики с овчарками до трусов досматривали, да шайтан—кибитку твою по винтикам разбирали.
— Это верно. А что тогда? — задал он мне чисто одесский вопрос.
— А нифига! — усмехнулся я, — бегу вот себе, только не из заключения, а от себя самого, что ли. Сам себя держу, сам у себя из рук вырываюсь, видишь изодрался как.
— Ну, раз так, поехали тогда, что уж, — смягчился вдруг водитель, — подкину тебя от тебя же подальше, может фору выиграешь. Да подсобишь мне заодно в одном деле.
В нагретой, гремящей кабине грузовичка было очень уютно. Да еще, добавляя комфорта, заколыхался, защекотал ноздри сигаретный дымок. Курить мне хотелось до головокружения, до дрожи в суставах, до, казалось, неминуемой, если не закурю тотчас, потери рассудка. Но просить у прижимистого куркуля—водителя не хотелось. Итак удалось едва—едва сменить его гнев на милость. Однако дымок манил.
— Дай сигаретку. — Набравшись смелости все же попросил я мироеда.
