Потом Лига сделала вторую основополагающую глупость: приняла «Закон о разделе общественной собственности во имя справедливости в своем отдельном мире». А наутро фундамент нашего общества был заново забетонирован – теперь у нас уже были свои легитимные собственники. Многие из них родились сразу в шелковых сорочках и с бирками на лапах. Эти пресловутые бирки гарантировали им самый лакомый кусок общественного пирога в любое время года и правления. Надо ли объяснять, что Лига и здесь была в авангарде!
Потом началась тонкая ручная работа – по созданию оппозиции. (Скажу по секрету, эта оппозиция была совсем не страшна, более того, она была весьма забавна и совершенно кукольна, по этой причине не имела ни малейшего шанса когда-либо победить.)
В реформах непреложно действовал закон четности. Так это обычно бывает – если начинают либералы, то кончать будут монархисты. Поэтому с первых же дней своей власти правители стали готовить легитимную смену собственного курса. Для этого довольно успешно провели несколько игрушечных путчей. Правда, кровь лилась настоящая.
Ну а пасюк… стал теперь именоваться со строчной буквы, ибо он, со своими идеалами гармоничного общества, самоорганизующегося по зову будущего, не имел ни малейших шансов на успех.
Зов будущего теперь доносился вполне отчетливо – наши крысы летели прямым курсом в тартарары…
Все бывшие соратники Пасюка (не считая Кенти – он умер, и меня, но я тоже был скорее мертв, чем жив!) стали жуткими либералами.
Не обошлось, как это часто бывает в истории, без эпидемии некро – филии. Особенно ею были поражены верхние слои общества. В новых пометах рождалось много детей-вурдалаков. На кладбищах приходилось выставлять пикеты народной милиции, для охраны могил, но доблестные вояки, как только стемнеет, дружно прятались в кусты – наверное, они таким способом охраняли спецоружие от похищения…
И было чего бояться! Лишь только тени расползутся, и на небо выкатит луна, как тут же захрустят кости под оградой – хрум-хрум-хрум!.. Чав-чав-чав! – ответит, дожевывая полуистлевшую плоть, товарищ вурдалака…
В иных, особо продвинутых, семьях званым гостям подавали на ужин целые трупы. Особенно были в чести трупы членов Лиги и прочих знаменитостей, имевших немалый вес во вчерашнем обществе. Господи, с каким аппетитом обсасывалась каждая косточка! С каким причмокиванием пожирался тлен! И это наши крысы!
Вурдалаки буквально произвели фурор в моде – самые фасонные дамочки пудрились пудрой только трупного цвета, а самой дорогой новинкой парфюмерной фирмы «Амбре-шарман» стал хит сезона «Пуа-зон номер пять», и это был самый сильный яд. В моде у подростков были дезодоранты с сильным запахом помойки.
И только одно было по-прежнему неизменно в нашем легально загнивающем обществе – молчание обывателя. Он всегда молчал – и раньше и теперь. И завтра он тоже будет молчать.
Словно к устричной раковине, был он прикреплен к своему миленькому уюту, равнодушный ко всему на свете, кроме собственного тесного мирка.
Возмездие не замедлило явиться – в образе собственных детей. Не поняв, в силу своей молодости и плохого образования, откуда так тянет тленом, молодая поросль по тайному, а затем уже – и без всякого стеснения проводимому науськиванию набросилась на своих престарелых родителей, призывая молодых реформаторов на грандиозный каннибальский пир.
Как задушевно морочили головы новые идеологи нашему простодушному в своей дикости молодняку! Вот примерно такие высказывания: «Мир спасут очкарики!»
Столь явно небескорыстые заигрывания с молодняком переходили всякие границы. Теперь они, эти несмышленыши-сосунки, были – сверхновая элита! И этими младенческими устами теперь провозглашалась истина…
Эти желторотые с большим пристрастием проверяли дела и выносили приговоры. Энтузиазм этой «нашей» юной поросли был беспределен. С невероятной пронырливостью они докапывались до самых сокровенных дум и мечтаний старшего поколения – и железной метлой расчищали новое политическое поприще.
И бесполезно, и даже небезопасно было говорить не только с высоких трибун, но и в кулуарах, о том, что льстить молодым также отвратительно и подло, как и – заискивать перед богатыми.
Но у нас делали и то, и другое – безо всякого стеснения.
Можно было лишиться права публичных выступлений на весь подписной сезон за подобные речи.
Скажи иной крысе хотя бы шепотом, на самое ушко: «Остановись! Пройдись по мысли!». Она лишь застрекочет мелким горошком из модных цитат и поскачет себе кушать сыр на халяву, навевая под нос «хэпи бёздэй ту ю!» И уж совсем пустое дело говорить этой крысе, где обычно бывает такой сыр!
Но что это было за время для настоящих талантов! В годовщину введения Нового Порядка Лига приняла поистине революционное решение: «Ввиду того, что развитию таланта более всего способствует обострение всех чувств, творческим организациям предписано: для строжайшего исполнения усиленно и повсеместно создавать экстремальные условия для крыс, отмеченных печатью нетривиальности – под их творческие проекты авансов не давать, произведения, если таковые будут всё же созданы, не публиковать. Если же в них будет обнаружено нечто, что хоть в каком-то виде может быть полезно Новому Порядку, опубликовать после смерти с обязательным послесловием, и оную (т. е. смерть), по возможности, ускорить, желательно, по причине бытовых обстоятельств».
Повсюду, над входами в творческие союзы, висели лозунги: «Несанкционированное вторжение талантов строго воспрещается!»
И эти новые правила соблюдались повсеместно с большим тщанием – ведь на страже стояли всеми уважаемые в прошлом престарелые мэтры, коих все желающие для собственного развлечения кормили из рук, в том числе, и новые власти.
Если вы думаете, что это «куча грязи», а не беспристрастный анализ нашей скудной действительности, вы глубоко заблуждаетесь. А уже если вы вдруг решили, что это – «подкоп под реформы», то заблуждения ваши просто фантастичны!
Всё дело в том, что наш наивный народ всё ещё думает, что там, наверху, всегда хотят – как лучше.
Но не всегда знают – как, поэтому и получается – как всегда.
Преодолеть это печальное заблуждение не представляется возможным в ближайшие несколько новых эпох.
Жизнь идет своим чередом. Хотя кое-где ещё порой и кричат тихими голосами про корни, и означает это совсем не то, что вы подумали – это всего лишь приглашение погрызть кое-что из старых запасов.
Когда кричали о чувстве хозяина, это означало, что ещё не всё пустили с молотка.
Конечно, как и всегда в лихие времена, более других преуспевали торговцы совестью, изготовители затычек для особо говорливых теперь назывались народными целителями, и тоже чувствовали себя неплохо.
Единственным обязательным предметом в народных школах был секс. Кто не сдавал эту науку на «отлично», тут же вносился в списки неблагонадежных и лишался права голоса до конца своих дней.
Такова правда о нашей жизни, и это далеко ещё не всё. К двум общеизвестным нашим бедам добавилась ещё и третья – теперь дураки указывали дорогу.
Ну, ясное дело, в «Сатиру» мы пошли с Милевым. Над сценой висел транспорант – «Королю эпизода 60 на 90».
Когда я увидел это сообщение, я вдруг чуть-чуть взгрустнул по своей Елене…
Но только здесь это иной смысл – 90 – от роду, из них – 60 на сцене.
Я огляделся. Опа-на! В зале вся Москва – высоко сортировочная. То есть, вы уже научились понимать наш секретный язык? – все сорта нашей славной элиты. Да и само чествование вышло вполне на славу. Тут и мои братья по крови – цыгане. И балерун в дамском. И просто бурый медведь собственной персоной, но на привязи. И ещё бог знает кто…
Веселье закончилось заполночь. Король, порядком захмелевший от винных паров, густо клубившихся над сценой, уснул на своем троне, счастливо улыбаясь. И его унесли на руках за кулисы. Это было так мило и трогательно, что я даже перестал злиться на, не в меру болтливого, Милева и его пахнущую дешевой пудрой подружку.
Мы двинули на стоянку такси. Безлошадных было немало, и это вышел не самый правильный поступок за этот, и без того полный всяких казусов вечер.
Мы затеяли сначала вялую, а потом вполне похожую на перепалку, беседу. Фразы, как воллейбольный мяч у игроков-любителей, монотонно кочевали туда – сюда, иногда просто менялся порядок слов в них, а мысли, тем более, новой, могло и вовсе не быть, но мы продолжали сотрясать воздух, наверно, опасаясь неуютной черноты нашего красноречивого молчания.
Милев, то и дело, вставлял свои излюбленные галлицизмы – си-лянс! Мон анфан! Же ву при! И прочее.
Когда настала моя очередь сотрясать пустоту, я, в наглой честности, признался – мне говорить больше ничего не хочется, потому что – нечего. На самом деле, я просто хотел посмотреть, как он выкрутится в режиме возвратного монолога. Поначалу он справлялся неплохо, и это меня лишь подзадорило. Он сказал, улыбаясь, как человек из рекламы: «И из ничего можно сделать нечто».
