Следующий день
Решила идти. Понимаю, что вряд ли дойду до побережья, но хочу попробовать. Сумела вырвать компас из приборной доски. Он вроде работает. Если считать, что солнце действительно всходит на востоке и садится на западе, то компас показывает направление верно. Море должно быть строго на западе. Дневник беру с собой. Я больше не хочу, чтобы он пропал без вести вместе со мной. Мне хочется, чтобы дневник нашли и чтобы знавшие меня прочитали, о чем я думала. Я хотела умереть, но у меня не получилось, тогда я решила жить, но умираю. Это трагично, бессмысленно, но может стать наукой другим. Я последний раз попробую справиться с радио и после захода солнца тронусь в путь. Прежде чем батарея сдохла, я совершенно ясно услышала голос, он говорил по-испански. Я несколько раз произнесла по-английски свое имя и номер, написанный на боку самолета, и сказала, что нахожусь недалеко от моря в Западной Сахаре, это самое вероятное. Полный идиотизм, что я не могу сказать точнее. Я не помню, сколько времени я летела, и не знаю ни скорости, ни дальности полетов этих самолетиков. Я летела умирать, зачем мне было думать о таких тонкостях. Готовясь умирать, человек думает иначе, чем когда он планирует жить. Совершенно иначе. Теперь я точно знаю это. Я вообще узнала много, чего раньше не знала.
Ан Хьюн-Су: Я сожалею, что сделала так, что ни ты, ни я не познакомимся с растущим во мне существом.
Констанции: Я плохо обращалась с тобой, но надеюсь, ты простишь мне это.
Кшиштофу: Больно думать, как иначе все могло бы повернуться, не будь я такой дурой. Я считала, что не похожа на тех, кто балуется со смертью и собирается оборвать свою жизнь, хотя это блажь. Так вот, я и сама такая же, просто я задурила себе мозги больше, чем они. Я надеюсь, ты в Японии победишь всех. Я могла бы полюбить тебя.
Тому, маме и папе: Я уже дважды говорила, что иду к вам, но не приходила. На этот раз я приду почти наверняка. Но в этот раз я не хочу к вам. Вот такая получилась глупость. Я хочу быть здесь. Вместе с другими. Я хочу жить. И хочу, чтобы жил этот малыш. Я неизбежно догоню вас когда-нибудь. Но сейчас очень велик шанс, что это случится вот-вот. Если вы можете вмешаться, сделайте это. Укажите мне путь к морю. Я не хочу умирать. Я хочу выйти к морю. К людям. Я хочу жить.
Всем остальным: Желаю вам всего самого хорошего. Не судите меня слишком строго. Я считала, что поступаю правильно.
Ну вот, солнце садится.
Следующий день
Всю ночь шла на запад, а когда рассвело, легла спать, я закопалась в песок и проснулась от жары. Солнце стояло прямо надо мной. Нигде никакой тени. Засыпала себя песком и несколько часов дышала через крохотное отверстие в песке. Это, оказывается, вполне сносный выход, но воды у меня не больше чем на день, так что если я ночью не дойду до берега, то вряд ли продержусь долго. Солнце скоро сядет. Видела скорпиона. Он случайно попал в узкое поле моего зрения, пока я лежала закопанная в песок. Я подумала, что это наверно хороший знак, что где-то неподалеку есть что-то помимо песка, но с таким же успехом это может быть скверный знак. Я ничего о скорпионах не знаю. Возможно, они шныряют по пескам и очень этим довольны. Доела все печенье. Когда человек закопан в песок и долго так лежит, не шевелясь, у него едет крыша. Я наверно думала, что буду отлично соображать, но не осилила до конца ни одной связной мысли за весь день. Зато я много разговаривала сама с собой и с мелким в животе. И пела песни. Тогда не так одиноко. Терзаюсь, что лишаю мелкого жизни. Которая могла быть хорошей. Или плохой. Этого знать нельзя. Но не мне решать, будет ли у него или нее шанс самому набраться жизненного опыта. Если я выживу, никогда и ничего не буду решать за других. Во всяком случае, ничего важного. Жизнь этого комочка в моем животе могла бы сложиться хорошо или плохо. Как моя. Сперва хорошо, потом плохо. Или наоборот. Я бы предпочла наоборот. Или хорошо, плохо, а потом снова хорошо. Так может еще быть со мной. Но тогда мне надо идти, а море должно быть не дальше нескольких километров отсюда, максимум десяти, ну двадцати. По пустыне очень трудно идти. Какое смешное открытие. Горы песка. Неужели он нам нужен? А для чего? Особенно трудно передвигаться по пустыне человеку, который съел всего несколько крошечных сухих галет и выпил шесть глотков воды. Последняя попытка: дорогой Бог (я сдаюсь и пишу с большой «Б»), дай мне выйти к людям. Не дай мне умереть. Не дай нам умереть. Ты это можешь. Еще как можешь, черт побери! Если не сделаешь, то Ты маленький говнюк. Аминь и присно и во веки веков.
Следующий день
К рассвету я вышла к взгорью. Здесь есть тень. Отсюда сверху я вижу море. Я его вижу, но мне боязно к нему подходить. Боюсь обпиться соленой водой. К тому же, очень хочется спать. Я думала, что море — это спасение. Но я не вижу там никаких домов, ни людей, ни лодок, ничего, чтобы сделать костер. Так что это все-таки конец. Но я не могу дожидаться, пока умру от голода. Это слишком ужасно. Надо дойти до моря и лечь на воду. Поплыву и засну. Но совсем нет сил. Но надо так сделать, пока я еще могу идти.
Я спала, а теперь через несколько часов стемнеет. Собираю остатки сил, чтобы дойти до пляжа. Оставлю одежду и дневник так, чтобы их когда-нибудь нашли, и поплыву. В некоторых комиксах Тома люди уходили в море. На последней странице герой уходил все дальше в море, а на самой последней странице оставалась одна вода. Мне эти концовки никогда не нравились, а Том их любил, а мне не нравилось, что он их любит. Когда я хотела умереть, я чувствовала себя твердой как кремень и непобедимой. А сейчас совсем нет. Но лучше уж что угодно, только не смерть от жажды. Лучше не думать, что буду несколько дней умирать с саднящим горлом и пересохшими губами. Всему есть предел. К тому же я не чувствую себя вправе ныть. Во всем этом идиотизме виновата я сама. Я жалею, что все повернулось так, но ничего не переделаешь, и теперь мне остается только сжать зубы.
В последний раз: Том, мама и папа, я иду.
5 августа
Большие перемены.
Я решила перестать писать, но вот снова взялась за это, причем с серьезным риском впасть в сентиментальность. Это как раз то, чего боялся папа, когда говорил, что такие, как мы, не пишут. Мы не должны обнажать душу, не должны выдавать себя, а быть правильными, твердыми и безупречными, но ко мне это больше не относится. Я давно перешагнула эту границу и вряд ли буду сентиментальнее, чем была, так что я могу смело писать дальше. Я спасена, я живу, и хотя врачи долго думали, что ребенок сильно пострадал за эти дни в пустыне, теперь они говорят, что все вроде хорошо. Я упала недалеко от пляжа, и на следующий день меня нашел ехавший мимо человек. Там была дорога, которая мне с высоты оставалась незаметной. К тому времени меня уже искали. Радиосигнал с самолета засекли и стали прочесывать окрестности. Меня спасли. Естественно, встает вопрос, был ли это Божий промысл или случайность, но с этим я буду разбираться постепенно. Я все еще очень изнурена и здорово побита жизнью. Врачи говорят, что мне нельзя ни читать, ни писать, но это я решу сама. Я сейчас в госпитале в Лас-Пальмасе. Последний раз я писала в дневнике двадцать девять дней назад, и отныне я буду делать запись каждый двадцать девятый день, одновременно с выкладыванием очередного кусочка в мой пазл с близнецами а ля белки. Я соберу этот пазл. И проживу до восьмидесяти лет. То и другое совершенно точно. А со всем остальным посмотрим, как пойдет.
Кшиштоф здесь уже несколько недель. Он смог принять, что я беременна и что не от него. Сначала ему было трудно, но теперь он считает даже прикольным, что я переспала с лучшим бегуном в шорт-треке. Когда меня выпишут, я поеду с Кшиштофом в Гданьск.
6 сентября
Мы живем с родителями Кшиштофа в квартире в панельном доме, но собираемся купить себе дом на деньги, завещанные мной Кшиштофу. В Польше миллион норвежских крон это богатство. Я понемножку работаю в парикмахерской старшей сестры Кшиштофа, Галины, и гуляю с Финч Хаттоном, за которым Кшиштоф съездил в Осло и забрал его у родителей Констанции. Они передавали огромный привет и рассказали ему, что Констанция тоже беременна, она купила себе лошадь и заканчивает норвежскую гимназию на Канарах. Папин коллега снова недавно приезжал, склонял меня еще раз обдумать эту затею с Фондом помощи суицидалам, но я не поддалась. Я не хочу брать деньги за наш дом. Другим они нужнее. Деньги почти не играют роли, а если припрет, я всегда могу, как все нормальные поляки, завербоваться в Норвегию собирать клубнику. Мы не сказали родителям Кшиштофа, что ребенок не его. Если повезет, они ничего не узнают. У Кшиштофа тоже очень темные волосы, но я переживаю, какие у малыша будут глаза. А то нас замучают вопросами. Кшиштоф собирается открыть здесь фирму — плиточный эксклюзив для богатых поляков. Но и для норвежцев тоже, говорит он. Все-таки он ужасно заботливый и милый. Он боится, что я буду скучать по родине, но я не скучаю ни по Норвегии, ни по Канарам. После всего, что я пережила, я чувствую себя дома везде.
