Уже почти ночь. Я сажусь на край какой-то могильной плиты, чтобы наконец спокойно выкурить сигарету. Та самая собака, которая давеча лаяла, бродит вокруг относительно недавних могил, там, где цветы посвежее. Это большой черный пес. Я почти не вижу его. Собственно, я вижу только тень пса — перемещающуюся тень. Зато я слышу, как пес обнюхивает землю, слышу шорох цветов, раздвигаемых его мордой. Потом наступает тишина. Пес присаживается и какает прямо на одну из могил. Я абсолютно в этом уверен клянусь!
Я нарочно шаркаю ногами по гравию, чтобы его спугнуть, но он не уходит. Он спокойно, не отвлекаясь по пустякам, какает. Тогда я беру надгробный фонарик, зажигаю от него сигарету, а сам фонарик швыряю в том направлении, где сидит пес. Свечка на лету гаснет, я слышу звук падения, но уверен, что не попал в идиотского пса.
В этот момент мне приходит в голову мысль, что пес, может быть, накакал на могилу Томаса Манна, я вскакиваю и бегу туда, куда бросил фонарь. Пластмассовый фонарик валяется на земле, однако черный пес исчез. Я подхожу к надгробию, ощупываю надпись пальцами, но на ощупь, по крайней мере, непохоже, чтобы там было выгравировано имя Томаса Манна. Жаль. Спичек у меня больше нет, а то бы я охотно посмотрел, кто там похоронен.
Поскольку стало по-настоящему холодно, я застегиваю мой твидовый пиджак на все пуговицы, сую руки в карманы брюк, снова прохожу через кладбищенские ворота и начинаю спускаться с холма вниз, к озеру. Я думал, что путь будет короче. Дорога, как мне кажется, все время петляет, уводя меня не туда, куда нужно.
Время от времени мимо проносится какой-нибудь автомобиль, ослепляя меня фарами, и я заслоняю глаза рукой. Справа внизу я вижу маленькую железнодорожную станцию, перехожу через рельсы. Потом, миновав пару магазинов и сельскую пивнушку, выхожу наконец на шоссе — и я у озера. Вдалеке, на другом берегу, мерцают огни.
Некоторое время я просто сижу у кромки воды. Справа от меня пристань для прогулочных пароходов, но в такой поздний час никакие пароходы, конечно, уже не ходят. У причала в весельной лодке сидит какой-то человек и курит. Каждый раз, когда он затягивается, на конце его сигареты вспыхивает красная точка, которая отражается в озере. Я довольно долго — минут десять наблюдаю за тем, как он курит, как стряхивает пепел и как столбики пепла с шипением падают в воду. Когда он кончает курить, я к нему подхожу.
Лодка слегка покачивается на мелких волнах. Я говорю: добрый вечер; человек поднимает голову и смотрит на меня. Я расправляю плечи, чтобы казаться более уверенным в себе, и спрашиваю, не отвезет ли он меня на другую сторону озера, за двести франков. Он несколько секунд обдумывает мои слова и потом говорит: да, могу отвезти.
Я спускаюсь в лодку и сажусь на деревянную скамью, а он вставляет весла в такие металлические фиговины, не знаю, как они называются, и отчаливает. Скоро мы будем на середине озера. Уже скоро.
О Кристиане Крахте, авторе "Faserland", известно очень мало. Он родился в 1966 г., в Швейцарии, детство провел в США, Канаде и на юге Франции, какое-то время жил где-то в Центральной Америке, кажется, в Венесуэле, а сейчас — в Бангкоке. "Faserland" — его дебютная книга, впервые опубликованная в 1995 г. и переиздававшаяся уже пять раз. Критики встретили ее по-разному: кто-то возмущался, кто-то находил "вполне нормальным скучным повествованием от первого лица" (отзыв в еженедельнике "Штерн"), многие отмечали пристальность авторского взгляда, своеобразие стиля, сопрягающего в себе юмор и меланхолию. Грегор фон Реццори, например, писал: "Такой точности восприятия мира, который сплошь состоит только из фирменных товаров, такой трезвости взгляда посреди пустоты, такого неприятия коллективных банальностей при сохранении тонкости распознающих способностей — всего этого, да притом в столь кристально-чистом отображении, мне еще никогда не доводилось встречать. Поздравляю автора и издателя!"
Мне тоже сразу понравился тон повествования, его лаконичность и присутствующая в нем недоговоренность. Но какие-то вещи казались даже не столько непонятными, сколько как будто намекающими на что-то, чего я не знала или не могла вспомнить. Прежде всего, почему роман называется "Faserland"? Первое, что приходит в голову, — перевести это слово как "Отечество", предположив, что рассказчик использует не немецкий термин (Vaterland), а его английский аналог (Fatherland), только записанный фонетически, так, как его воспринимают на слух немцы. Но ведь можно понять то же слово и по-другому, буквально: "Волоконная страна" (faser — волокна, в том числе используемые в волоконной оптике, Faseroptik, которая, например, применяется в медицине — для просвечивания внутренних органов; в физике для регистрации треков ядерных частиц; в вычислительной технике — там лазерные волокна выполняют функции ячеек памяти; и во многих других областях). Имеет ли такое толкование хоть какое-то отношение к сюжету?
На возможность того, что под внешним "будничным" слоем повествования скрывается какой-то иной смысловой пласт, как будто указывали эпиграф из Беккета, многозначительные названия баров, клубов, пляжей и улиц — бар "Один" (Один в германской мифологии — хозяин Вальгаллы, последнего прибежища погибших героев), клубы DJ Hell ("Ди джей Ад") и Purgatory ("Чистилище"), "райский" пляж Super Paradise Beach, — наконец, появляющиеся в начале и в конце романа странные черные собаки…
Можно предположить, что этот тайный код как-то связан с фантастическим романом Эрнста Юнгера "Гелиополис" (Юнгер несколько раз упоминается в "Faserland", хотя рассказчик и уверяет, что сам его не читал). В "Гелиополисе" есть такая вставная новелла: некий опустившийся человек встречается с дьяволом или посланцем дьявола (якобы окулистом, "доктором Фэнси"), который дает ему выпить темно-красного эликсира ("блэкберри-бренди"), а затем отводит в свой врачебный кабинет (где стоит ящик со стеклянными глазами) и закапывает ему особые капли. После этого бродяга как бы прозревает и начинает воспринимать мир так, словно живет "с микроскопом на глазах среди людей, даже не подозревающих о существовании такого прибора". Он видит "силы, определяющие ход событий, зародыши нарождающегося счастья и несчастья". Он становится сказочно богатым, но не хочет и не может быть пособником злой силы, и в конце концов "доктор Фэнси" отнимает у него волшебный дар, возвращая к обычной человеческой судьбе…[43] Если прочесть "Faserland" так, чтобы сквозь его страницы "просвечивал" текст "Гелиополиса", то, пожалуй, и название прояснится, и некоторые знаки просто совпадут (вспомним, что в самом начале и почти в самом конце рассказчик встречается с Карин, девушкой с линзами на глазах, и ее спутником Серхио, который перед тем, как расстаться с героем, приносит ему бокал бренди — не считать ли этих двух персонажей преемниками "доктора Фэнси"?).
Отсылкой к мотиву "встречи с дьяволом" в современной жизни можно, при желании, считать и упоминание Томаса Манна, написавшего "Доктора Фаустуса", и даже эпиграф (потому что аналогичный мотив, в своеобразной трактовке, есть и в беккетовском "Безымянном": "…кто мог сюда прийти, дьявол, может быть, я не в состоянии представить себе никого другого, это он показал мне все, здесь, в темноте, и как говорить, и что говорить, и немного природы, и несколько имен, и внешнюю видимость людей, имеющих тот же образ, что и я, на которых я, возможно, похож, и их способ жизни, в комнатах, в сараях, в автоприцепах, в лесах, и как они приходят и уходят, я уже забыл, и кто ушел и покинул меня — знавшего, что я был искушаем, знавшего, что я пропал, независимо от того, поддался искушению или нет; я не знаю, это уже не я, вот все, что я знаю, с того дня я уже перестал быть собой, с того дня никого больше нет, я, наверное, все-таки поддался искушению. Это все только гипотезы, которые помогают продвигаться вперед…"[44]).
Впрочем, количество аллюзий и литературных параллелей не ограничивается Юнгером и Манном. Вспомним,что встречей с борзым псом открывается не только "Faserland", но и "Божественная комедия" Данте. Похоже, отдельные эпизоды у Крахта не только в определенном смысле соответствуют эпизодам "Божественной комедии", но и выстроены в том же порядке. Не останавливаясь на этом подробно, приведу лишь самую общую схему подобных соответствий, какой она представляется мне: преддверие ада — остров Зильт, охарактеризованный в "Faserland" как нечто среднее между Германией и Англией; первый круг (отверженные) и второй круг (вожделеющие) — портовый город Гамбург с его проститутками и всяческим сбродом; третий круг (обжоры) — самолет компании "Люфтганза"; четвертый круг (скупцы и расточители) — Франкфурт, банковский центр ФРГ; пятый круг (несдержанность, злоба, буйное скотство) Гейдельберг, город студентов и интеллектуальной элиты; шестой круг (ересиархи и еретики) — поляна рейвов под Мюнхеном, на которой устраивают свои сборища неформалы; седьмой круг (насильники) — Мюнхен, где рассказчик встречается с неонацистом Уве Копфом; восьмой круг (льстецы и дурные советчики) и девятый круг (предатели) — имение миллионера, отца Ролло, на Боденском озере. Примечательно, что в последний раз рассказчик видит своего друга Ролло на самом берегу озера, когда тот плачет. У Данте девятый круг ада описывается так (Песнь тридцать вторая, 22-24): "Я увидал, взглянув по сторонам, / Что подо мною озеро, от стужи / Подобное стеклу, а не волнам". Это дантевское озеро называется Коцит (по-гречески "Плач").
