— Странный у тебя голос. Хорошо отмечаете, веселая компания?
Фоновым шумом Галя слышала, что сам Тимур отмечает Новый год бурно. Смех, женские выкрики, музыка, звон посуды…
— Компания на зависть. Пугачева, Киркоров, Орбакайте, Задорнов, Петросян…
— Смотришь телевизор? — догадался Тимур.
— Верно. И одни и те же физиономии на всех каналах.
— Ты одна? — уточнил Тимур. — Где?
— Улица Кирова, дом семнадцать, квартира сорок четыре, код подъезда шесть, шесть, шесть. Число дьявола. Знаешь, кто дьявол?
— Кто?
— Ты. Принесла тебя нелегкая в наш город! Как я хорошо бы жила, если бы не ты!
У Гали брызнули слезы, давно копившиеся, и она нажала кнопку отбоя.
Плакала всласть пятнадцать минут, а потом из детской донесся сонный выкрик то ли Ваки, то ли Таки. Галя бросилась к ним. Посидела немного у кроваток, шмыгая носом и тихо приговаривая: «Баю-баю! Спите, мои крошечки!»
Она вернулась в большую комнату точно в момент, когда раздался звонок в дверь. «Дедушка за бутылкой пришел, — подумала Галя, бросила взгляд на настенные часы. Одиннадцать пятьдесят пять, принесла алкоголика нелегкая».
За порогом стоял Тимур.
— Привет! Успел в старом году или уже в новом?
Галя не удивилась. Вернее, она удивилась так сильно, что будто перепрыгнула в другую реальность, с иными законами, где визит Тимура в чужую квартиру не казался экстраординарным.
— Быстро раздевайся и переобувайся, — велела Галя. — Президент уже поздравляет, осталось три минуты.
Галя, как и все прогрессивное человечество, была рабой привычек, обрядов и ритуалов. Пропустить бой кремлевских курантов, первые звуки гимна — будто надругаться над собственной биографией.
Президент говорил хорошо. Просто и тепло, достойно и умно, точно заглянул в каждый дом и нашел самые правильные слова каждой семье.
Тимур крутил в руках бутылку дедушкиного пойла и, не соответствуя пафосу минуты, спрашивал:
— Это что? Это пьют?
— Не привередничай, — Галя быстренько сбегала на кухню и принесла фужеры. — Разливай, уже куранты бьют!
С НОВЫМ ГОДОМ! — взорвался салют над Красной площадью.
Вместе со всей Россией, раньше Москвы, которая еще в старом году пребывала, со всеми соотечественниками за Уралом, земляками, друзьями, родными и близкими, с теми, кого знали хорошо и с кем имели шапошное знакомство, кого любили и кого недолюбливали, кем восхищались и кого жалели, с учителями и недругами, с соседями и таежными искателями, с бедными и богатыми, со здоровыми и хворыми, молодыми и умирающими, дураками и умными, с альтруистами и пронырами, с безбожниками и монахами — со всеми, имевшими в эту минуту выражение лица детско-счастливое, а в уме — надежды на удачный год, они подняли фужеры, чокнулись и выпили.
— Я помолодел, — крякнул Тимур, — лет на двадцать.
Залпом выпившая Галя посмотрела на него удивленно.
— С пацанами в подъезде, средняя школа. Пили что-то подобное, рвались в мужскую жизнь.
У Гали ноги разбухли горячечно, а голова, казалось, юлой крутилось на шее. Пьяна! В самый ответственный жизненный момент!
И она опять вслух проговорила то, что думала. Какой страшный недостаток — выпаливать что думаешь, когда сильно переживаешь.
— Спокойно! — велел Тимур. — Садись. Ты не безобразно пьяна. Но момент действительно важный. Закусывай.
— Ты тоже, — плохо владея речевым аппаратом, но гостеприимно предложила Галя. — Бери что хочешь.
Скукоженный картофель фри и засохшие лужицы кетчупа смотрелись неаппетитно. Про надкусанные бутерброды Галя пояснила:
— Мои девочки не доели.
— Какие девочки? У тебя есть дети?
— Есть. Така и Вака, Таисия и Варвара, три года, двойняшки… Охламонки, тиранки, временами — заразы, временами убила бы…
— Погоди! — остановил ее жестом Тимур. — Это твои родные дети?
— Да, то есть нет. Крестницы. Настя — их мама, моя любимая подруга. А папашу ты видел. Я с ним на новогоднюю вечеринку заявилась. Он хороший, хоть и смазливый, и Настю любит, а над Такой и Вакой вообще дрожит как придурочный. Но, зараза, не помнит, какие велели продукты купить по дороге с работы…
— Стоп! Стоп! Стоп! Тот Вадим…
— Муж моей Насти, мне как брат. Настя его вырядила во фрак из филармонии, чтобы меня оттенял и соответствовал. Комедия положений. И ты, Тимур, в этой комедии главный виновник.
— Обо мне во втором действии. А дальше?
— Что «дальше»? Ты все видел. И не ешь, не угощаешься. Да и нечем. Вообще я прилично готовлю, люблю на кухне покудесничать. Штрудель венский, сырная закуска в листьях китайского салата с оливками… Знаешь, начальничек! Мне иногда кажется, что все наши заморочки на фирме не стоят доброго вечера, когда ты с толком и расстановкой детей интеллект развивала, а потом готовила ужин для усталого и любящего мужа. Ты не понимаешь! Биологически не можешь понять, что ублажать любимого — трудно, сложно, интересно и, главное, почетно. Вам нужно, чтобы мы — в горящие избы, коня на скаку, нейролингвистическое программирование, хрен собачий… Ой, если бы ты знал, какие мне Вадик во время танца анекдоты рассказывал для счастливого смеха! Это просто ментальная дефлорация. Почему я должна тебя завоевывать? Ответь мне! Почему не наоборот?
— Потому что я не хрен собачий, как ты выразилась. И меня молотило по полной программе. И я карабкался, кожу сдирал, улыбался подобострастно тем, кто по мозгам не стоит моего мизинца, научился морду лица держать. Самое противное! Знаешь, самое противное — пресмыкаться перед ничтожеством.
— Это гордыня. — Галю речи Тимура отрезвили. — Называть кого-то, главенствующего, ничтожеством — плебейская гордыня, провинциальное честолюбие, сама им страдаю. Тимур, но ведь есть и другая, личная жизнь, — не удержалась Галя от вопросов, которые более всего ее волновали. — У тебя жена на загляденье красавица…
— Звенья одной цепи. Честолюбие коротышки. Схватить, заполучить самую красивую и эффектную. По большому счету — купить, какие бы высокие слова во время сделки не произносились. Жена как деталь интерьера или экстерьера.
— Ты жалуешься?
— Отнюдь. У меня все в ажуре.
— Почему тогда приехал?
— Га — ль-я, — каждую букву ее имени он прокатал в языке, — ты мне очень нравишься. Нет, не точно. Я тебя люблю. Думал, просто нравишься, на вечеринке понял — люблю безумно. Даже сейчас, когда ясность внесена, умом понимаю, что Вадима просто использовали, но убить его, отца двоих детей, все равно подмывает. Я же видел, как он щекотал тебя во время танца, как ты смеялась! Если не хочешь, не готова, не отвечай мне сейчас, подумай. Только помни — я думаю о тебе каждую минуту. Мечтаю, чтобы все у меня с тобой было по-серьезному, семья, дети, штрудели и сыр в листьях…
— Тимур! Я сначала опьянела от дедушкиного портвейна, потом протрезвела, а сейчас снова будто под градусом. Мне и думать нечего. Я давно тебя люблю, и чувство мое как… как, — не могла подобрать Галя слова, — как зараза.
Така и Вака, босые, во фланелевых пижамах с веселеньким рисунком, стояли утром перед диваном, на котором у стеночки спала тетя Галя, а с краю — незнакомый дяденька.
— Эй! — принялись они трясти его за плечи.
Тимур открыл глаза и уставился на маленьких лохматых девочек.
— Ты Дед Мороз? — спросила одна.
— В общем, целом… — плохо соображал Тимур.
— Давай подарки! — потребовала вторая и начала стаскивать с него одеяло.
— Стойте! Подождите! Не тяните! — испуганно закричал Тимур.
Проснулась Галя:
— Така, Вака? Встали? Ну-ка быстро умываться, чистить зубы!
— А подарки? — в один голос капризно возразили близняшки.
— Будут подарки, — заверила Галя. — Но только чистым, умытым, переодетым девочкам. Шагом марш в ванную!
Близняшки подчинились и только вышли из комнаты, Галя и Тимур вскочили, с реактивной скоростью принялись одеваться.
Когда они завтракали, позвонили родители из дома отдыха. Трубку захватила Така и радостно сообщила:
— А нам Дед Мороз подарил красивых кукол!
Вака наклонилась к микрофону и добавила:
— И он голый с тетей Галей спал!
Дарья была не первой, у кого разошлись родители. Когда учились в пятом классе, отец Мишки Купцова сделал семье ручкой. Через два года мама Наташи Суворовой влюбилась в хирурга, который удалил ей бородавку, и ушла жить к бородавочнику. Мишка и Наташка очень переживали. У Мишки появился тик, дергался глаз и прозвище Моргало приклеилось. Наташа закурила, яростно и много смолила — назло врачам и всему минздраву, который предупреждает.
Они сидели на бульваре. Наташа, задрав голову, практиковалась в пускании колечек дыма. Мишка чертил прутиком на дорожке. У него эта привычка с детства. Даша помнила, как он рисовал кораблики и танки, а теперь его абстрактные художества сильно смахивали на женский торс.
