Подъехав к отелю «Континенталь», мистер Квигли нарушил молчание.
– Вам нечего смущаться, – сказал он. – Номер, который вы делили с мистером Смитом, все еще числится за ним. Вы можете даже спать на кровати. Я сразу же позвоню, как только что-нибудь узнаю.
Когда я брал ключ у портье, он сказал мне:
– Тут вашему отцу звонили по телефону и оставили поручение.
Я прочел в лифте: «Просьба позвонить в Бюро полковника Мартинеса». Ну, подумал я, полковнику Мартинесу придется долго ждать, пока ему позвонят.
Два непрочитанных письма, лежавших в кармане, не давали мне покоя, и, оставшись один, я первым делом вскрыл то, что было адресовано мне. Сначала из конверта выпали чек и авиабилет, а потом уже письмо. Оно поразило меня своей длиной, а по мере того, как я читал, и содержанием. Капитан столько лет носил это в себе, а теперь что-то побудило его высказаться, и этим «что-то» была, конечно, смерть Лайзы.
"Джим, ты ежедневно врал мне со времени твоего приезда и одному богу известно, почему вдруг перестал. По всей вероятности, ждал, чтобы я нашел тебе работу, устроил тебя и ты продолжал бы жить на мой счет, как жил на мой счет все эти годы. А я ведь содержал тебя ради Лайзы, теперь же Лайза умерла. И я не желаю больше видеть тебя – слишком много связано с тобой воспоминаний о Лайзе. Оставляю обратный билет до Лондона и чек, который поможет тебе продержаться, пока ты не найдешь работы дома, недели две-три – надо только получить по нему до отъезда отсюда. А здесь тебе не место. Но последний мой тебе совет и мой последний долг по отношению к тебе – предупреждаю: держись подальше от этого Квигли. Мне очень жаль, что я попросил его встретить тебя, но он оказался под рукой, а он всегда готов оказать мне мелкую услугу. Таким путем он поддерживает со мной контакт, и за это ему платят его хозяева, черт бы их всех побрал. Они из меня ни на пенни ничего не выудили.
У тебя нет никаких оснований верить мне. Я хорошо это знаю. Я тоже врал, но никогда не врал тебе или – что бы там ни говорил тебе Сатана – Лайзе; врал я только фараонам. Я знаю, это черно-копотная история. Я начал красть не для того, чтобы разбогатеть. Крал без всякой цели. Это была для меня игра, рискованная игра, вроде рулетки. На войне привыкаешь к опасности, начинаешь даже получать от нее удовольствие. В том немецком лагере мне было до смерти тошно от отсутствия риска, а когда я перебрался через границу, было до смерти тошно от мира и покоя, царившего в испанском монастыре. Когда я вернулся в Англию и стал учиться летать, это тоже было очень легко – все равно как учиться вождению. А потом не успел я подняться в воздух – как наступил мир. Никакой опасности. Никакого насладительного волнения. И я начал красть. Это меня забавляло, пока я не встретился с Сатаной и не увидел в больнице несчастную Лайзу, у которой по веленью Сатаны убили ребенка, а она так хотела его иметь. Не знаю, была ли она в самом деле так уж привязана ко мне. Она была девчонка честная, и не думаю, чтоб когда-нибудь стала употреблять слово «любовь», раз она ее не чувствовала. С тех пор я вел опасную игру только ради нее, чтобы она могла спокойно жить, когда меня не станет. Когда ты сказал мне, что она умерла, я понял, что больше ей не нужен. Я никогда не рисковал, – после того, как встретил Лайзу, но сейчас все мои обязательства кончились. Я благодарю Бога, если он существует, за то, что он даровал мне хотя бы это. Я не горюю – ничего плохого теперь уже с Лайзой не случится, она свободна, и я наконец свободен – свободен и от тебя тоже. Я снова бежал из лагеря. Теперь, когда Лайзы нет, я могу сделать кое-что полезное для моих друзей и могу пойти на любой риск. Для тебя я сделал уже достаточно. Я не хочу, чтобы ты писал мне. Ничего написанного тобой я читать не стану. Ты предал Лайзу. После того как получишь это письмо, не дожидайся меня. Уезжай и никогда больше сюда не возвращайся".
Письмо было подписано: «Капитан! Полковник! Майор! Сержант! Сеньор Смит!» – с восклицательным знаком после каждого слова. Интересно, подумал я, почему он не поставил и своей настоящей фамилии, но, наверное, захотел одно из своих имен оставить для себя. В конце-то концов, с той поры, когда он пил джин с тоником и мы ели копченую лососину, мы с ним так и не сблизились. Его интересовала только Лайза, а письмо от нее, которое, пожалуй могло бы подготовить его к тому, что надо ждать смерти, и все вышло бы тогда мягче, чем у меня, пришло слишком поздно. Мне было жаль, что так получилось, но все равно его письмо было нелегко переварить.
Я вскрыл то, которое он теперь уже никогда не прочтет. Лайза не любила писать длинные письма, а это и вообще было совсем короткое. Она писала.
"Дорогой Капитан, доктор и сестра мне этого не говорят, но я знаю, что скоро умру. И вот я пишу то, что всегда стеснялась сказать. Я люблю тебя с того дня, когда ты пришел с Сатаной ко мне в больницу. У тебя тогда на рубашке не хватало пуговицы, а башмаки надо было почистить. Такого доброго человека, как ты, я никогда не встречала.
Лайза".
Это письмо удивило меня. Значит, между ними все-таки была любовь. Каким бы ни было это чувство, оно, видимо, было куда более прочным, чем те случайные радости в постели, какие выпадали на мою долю. И, лежа на диване в номере Капитана, дожидаясь, когда наконец ко мне придет сон, я почувствовал укол ревности. То, что Лайза после стольких лет и необъяснимых отсутствий помнила, что у Капитана не хватало пуговицы на рубашке, было выше моего понимания, и меня захлестнуло чувство собственной неполноценности. Я был снова отщепенцем, амаликитянином. Тем не менее я сохранил письмо. Оно может доставить удовольствие Капитану и смягчить его гнев, если он вернется, но, засыпая, я все же злился на них обоих и на этот непонятный мир, в котором они жили. Мне приснился странный сон: я долго шел по дороге к большому темному лесу, который по мере моего приближения все отступал и отступал. Мне почему-то было необходимо попасть в этот лес, но сил у меня становилось все меньше, и тут меня разбудил визг телефона у кровати Капитана. Снимать трубку мне не хотелось. Я боялся услышать голос Капитана, но звонил мистер Квигли.
– Это Джим?
– Да.
– Я так долго звоню. Уже четыре с половиной минута. – Вечно эта точность в цифрах. Возможно, это качество присуще всем финансистам.
– Я спал.
– Мне звонил полковник Мартинес. До сих пор он ни разу мне не звонил. Должно быть, что-то важное. Он хочет видеть вас. Он посылал за вами в ту гостиницу, куда я вас поместил, но вас там не нашли. Вы меня слушаете?
– Да. А откуда ему известно, где я ночевал?
– Это вы его спросите. В его обязанности входит знать все. Сейчас за вами едет Пабло. Ничего ему не рассказывайте.
– Пабло?
– Нет, нет. Полковнику Мартинесу, конечно.
В дверь постучали, и я положил трубку на рычаг. Надоел мне этот мистер Квигли. Я открыл дверь, и на пороге был Пабло.
Часовые стояли, казалось, на каждом шагу, и всем им Пабло должен был показывать свое удостоверение: у ворот штаба национальной гвардии, у входа в здание, у двери в приемную, куда нас провели. Все это время Пабло молчал и молча сел рядом со мной. Его револьвер больно тыкался мне в бок, и я начал терять терпение.
– Полковник Мартинес, – сказал я, – похоже, занятой человек.
Но Пабло не реагировал.
Когда наконец подошла моя очередь, Пабло расстался со мной у двери в кабинет, и я с любопытством увидел перед собой полковника, сидевшего в другом конце комнаты. Ни один полицейский не сказал бы, что это человек с военной выправкой. У него было доброе бледное взволнованное лицо, и, когда он поднялся, чтобы со мной поздороваться, я увидел, что он низенький и бочкообразный.
– Извините, что заставил вас ждать, мистер Смит, – сказал он, медленно и тщательно выговаривая слова по-английски, но с типично американской гнусавостью, по всей вероятности приобретенной за долгие годы жизни рядом с Американской зоной.
– Бэкстер, – поправил я его.
Он опустил взгляд, передвинул какие-то лежавшие на столе бумаги и поправился:
– Мистер Бэкстер.
За этим последовала долгая пауза. Он что, забыл, зачем меня вызвал, как забыл и мое настоящее имя? В любом случае он мне нравился куда больше мистера Квигли. В нем было какое-то прямодушие, которое, на мой взгляд, никак не вязалось с военной формой… или же полицейской.
– Садитесь, пожалуйста, мистер Бэкстер, – сказал он. – Мы немного беспокоимся по поводу мистера Смита – его неожиданного отсутствия. Он должен был выполнить для нас одну небольшую работу и вдруг взял и исчез, словно растворился в воздухе. – Он слегка закашлялся, что было очень вовремя и помогло мне промолчать. – Мы, конечно, знаем, что вы дружите с мистером Квигли. – Слово «мы» в его устах, казалось, охватывало всю национальную гвардию, и я на секунду удивился, зачем им понадобилось вести наблюдение за каким-то маленьким иностранцем, но тут я вспомнил про Пабло. Конечно же, он обо всем докладывал. Я сказал:
