– Вся вселенная – совокупность ритмов, – размышляла Аманда. – Каждый из нас ощущает необходимость отождествить ритмы своего тела с ритмами космоса. Море – это огромное средоточие ритмов. Вихри ветра, атомные орбиты – ритмичны. Женская матка, сильный мускулистый орган, сокращается при рождении ребенка. Ритмические сокращения – это важный стимул для появления младенца на свет. Именно с ритма все и начинается.
Если игра Джона Пола на барабанах и не пролила свет на тему Плаки Перселла и таинственных монахов, то по крайней мере позволила Аманде вникнуть в музыкальность человеческого поведения. Кстати, к вашему сведению: действия подобно звукам делят поток времени на ритмические отрезки. Большая часть наших действий и поступков происходит регулярно, им не хватает динамизма, и они не акцентированы. А вот случайные поступки, подобные проникновению Плаки Перселла в монастырь Рысьего Ручья, акцентированы в силу их высокой интенсивности. Когда рождается акцентированный ритм, связанный с одним или несколькими неакцентированными, возникает некое ритмическое целое. Ритм – это все, что содержит длительность энергии. Качество человеческой жизни зависит от ритмической структуры, которую он может навязать входу или выходу энергии. Энергия равна произведению массы, помноженной на квадрат скорости света. Эйнштейн прекрасно понимал то, что имел в виду Торо, когда говорил, что человек «слышит бой другого барабана». Обратите внимание, Торо не сказал ничего ни о саксофонах, ни о фисгармонии или казу. Зато обратите внимание на то, что он употребил слово «барабан». Барабанщик имеет дело исключительно с ритмом и таким образом является архитектором энергии. Искусство не бесконечно. Бесконечна только энергия. Барабан для бесконечности – все равно что ноль для бабочки.
Аманда испытывала искушение сравнить Зиллера со своим новым пониманием игры на барабанах, но не стала этого делать. Вместо этого она положила в коробку из-под прокладок немного печенья из грибов, после чего вся семья отправилась запускать воздушных змеев. Когда Аманда пробегала через заросли высокой болотной травы, а ветер трепал ее желтое платье, она крикнула мужу:
– Воздушный змей – это простейшее геодезическое устройство, подобно тому, как барабан является простейшим…
Он убежала дальше, и ее слова потерялись на ветру.
Совокупная электрическая мощность человеческого тела составляет примерно одну двухтысячную вольта.
Этого явно недостаточно, чтобы осветить Бродвей, верно?
Этого, черт побери, недостаточно даже для того, чтобы поджарить на электроплитке венскую сосиску.
Неудивительно, что Господь Бог никогда не присылает нам счета за электричество. Он разорился бы на одних почтовых марках.
В придорожном зверинце постепенно накапливалось счастье. Покончено с заключительными штрихами по внутреннему и внешнему убранству. Хотя животных там по-прежнему нет. За исключением двух подвязочных змей да мухи цеце, мертвой настолько, что ее поместили в саркофаг из искусственного янтаря, и настолько неживой, что она не способна даже разлагаться. Что касается остальных частей «Мемориального заповедника хот-дога дикой природы им. капитана Кендрика», то они процветали. Каждый день к ним прибавлялись один-два новых штриха. На что, как правило, уходило не больше одной двенадцатой продолжительности дня. Оставшееся время можно было посвятить переустройству более личного характера. Хотя и Аманда, и Джон Пол каждый день удалялись на несколько часов в свои святилища, семейный узел затягивался все туже. В свое время Мон Кул чувствовал себя очень неуютно в обществе первой жены Зиллера, а она – в его. («Дорогой, мне не хотелось бы показаться занудой или типичной буржуазкой из Канзас-Сити – в конце концов, я обожаю больше всего именно то, что ты ни на кого не похож, – но взять с собой в свадебное путешествие бабуина, это, ну, я не знаю, от этого у меня просто мурашки по коже!») А вот в обществе Аманды ученая обезьяна чувствовала себя раскованно до такой степени, что непринужденно почесывалась в ее присутствии. Малыш Тор взял привычку расхаживать повсюду в набедренной повязке, с гордостью подражая своему новому папочке. Все вчетвером они играли в различные игры, как дома, так и за его пределами. Они собирали грибы и ягоды, выкапывали коренья и занимались сбором съедобных морских моллюсков, музицировали, занимались работой по дому, уговаривали старое кафе принять новый чудесный облик, и каждый тем временем пытался разгадать… ладно, не будем об этом.
Заглядывали к ним и нечастые посетители, главным образом незнакомцы. Их либо привлекали исходившие от кафе вибрации, либо до них просто доходили слухи. Это были проезжающие, молодые мужчины и женщины. По пути из Калифорнии в Канаду. Или наоборот. Они много улыбались, некоторые из них носили свои пожитки в потертых гитарных футлярах, другие – несли свои головы забинтованными. Со свободными и молодыми теперь обходятся не всегда милосердно. Таких посетителей хорошо, вкусно кормили и желали счастливого пути.
Остроту жизни в зверинце прибавляли письма Перселла. В них повествовалось о злодеяниях консервативно настроенных монахов, которые те выполняли по приказам, в свою очередь, исходившим из консервативного ядра Ватикана во имя защиты Церкви от протестантов, от зацикленных на налогах правительств и либеральных тенденций. В них также сообщалось о приспособлениях для заказных убийств, искусных заговорах и ситуациях, в которых человек часто находится на волосок от гибели. А также о страданиях монашеской плоти от отсутствия плоти женской, точнее, вполне определенной ее части. Письма были необычны по природе содержавшейся в них информации, необычны по своему маскулинному настроению, это были письма, которые можно перечитывать не один раз. Читать в соответствии с определенной церемонией. В сопровождении барабанов и ладана. Таким вот образом безмятежно, почти экстатически, тянулись один за другим дни в ноябре. А потом пошли дожди.
А потом пошли дожди. Они пришли со стороны гор и залива. Дожди проливались болезнями. Дожди проливались страхом. Дожди проливались запахом. Дожди проливались убийством. Дожди проливались опасностью и бледными яйцами зверя.
Дождь падал на города и поля. Он падал на сараи, в которых стояли трактора, и на лабиринты болот. Дождь падал на поганки, и папоротники, и мосты. Он падал и на голову Джона Пола Зиллера.
Дождь лил не переставая несколько дней подряд. Началось наводнение. Затопило колодцы, и они наполнились рептилиями. Подвалы наполнились окаменелостями. По сочившимся влагой полуостровам бродили поросшие мхом психи. Капли влаги сверкали на клюве Ворона. Древние шаманы, вымытые дождем из своих домов в пнях мертвых деревьев, позвякивали похожими на раковины моллюска зубами среди затопленных дорог, ведущих в лес. Дождь с шипением обрушивался на автострады. На рыбацкие лодки. Он пожирал старые тропы войны, рассыпал чернику, пробегал подорожным кюветам. Он все вымачивал. Распространялся во все стороны. Повсюду проникал.
И дождь принес дурное знамение. И отраву принес. И краску. И принес лихорадку.
Дождь поливал китайские острова. Падал на череп, в котором обитали сверчки. Обрушивался на лягушек и улиток в канавах. Хлестал по неправдоподобно огромной сосиске, умиротворяющей и уязвимой. Барабанил по окнам больницы, куда привезли Аманду. Кровь, стекавшую по ее ногам, смыло струями дождя.
Дождь почти заглушал стоны боли, которые она издавала, лежа в кустарнике возле мышиных норок. Дождь хлестал по лежавшему рядом плоду, появившемуся на свет преждевременно в результате выкидыша. Лежавшему среди грязной полевой травы. Дождь струился по глазам потерявшей сознание Аманды, как хлестал и по окнам больницы, где она лежала уже одиннадцать дней, временами на грани смерти.
Больничный коридор блистал тишиной. Восседавшая на санитарном посту медсестра – с приветливым лицом, хотя вся какая-то тощая – оторвала взгляд от журнала «Ридерз дайджест», в котором с огромным удовольствием читала статью под названием «Как стать хорошим президентом» пера покойного президента Дуайта Эйзенхауэра. Посетителей начнут пускать только через сорок минут, так что она не ожидала никого из тех, кто приходит навестить пациентов. Честно говоря, она и не думала, что кто-нибудь придет в эту пору. О боже! Это ж надо! Высокий, с уксусного цвета лицом мужчина, с шаром перекати-поля вместо волос, одетый в накидку-дождевик из шкуры питона, из-под которой у него виднелась… лишь набедренная повязка.
«Наверное, какой-нибудь псих, – подумала сиделка. – Что же ему надо? Как я с ним справлюсь? Да, это вам не генерал Дуайт Эйзенхауэр! Из такого президент, как из меня…»
Увы, ход ее мыслей был вскоре прерван.
Незнакомец оказался вежливым. В его намерения, видимо, не входило ограбление или изнасилование. Он пришел в больницу проведать жену, ах да, та самая бедняжка, у которой случился выкидыш. Он знал, что время приема посетителей начнется позже, но пришел ненадолго, потому что дома остался малолетний сын под присмотром его доброго друга – дрессированного бабуина. Все врачи находились на обеде, поэтому сиделка извинилась и тут же скрылась в стерильно белом коридоре. Через пару минут она вернулась и объявила:
