Именно так все и случилось. Услышав, как захлопнулась дверь восьмой палаты, я единым духом спустился по потайной лестнице. Девочка узнала меня, но нисколько не удивилась. Я засмеялся, и она, посасывая палец, рассмеялась в ответ.
— Быстрее. Где вещи?
— Вещей никаких нет.
— Нужно переодеться.
— И переодеться не во что.
Пальцами ног она подцепила валявшуюся на кровати пижаму. Какие длинные, стройные ноги — даже не подумаешь, что у нее болезнь костей.
— Ладно, надень хоть пижаму.
Девочка, не вставая, послушно стала просовывать руки в рукава. А я тем временем осмотрел тумбочку у кровати. Два банана, разрезанная пополам папайя, фен со щеткой, две шариковые ручки, два иллюстрированных журнала для девочек, начатое кружевное вязание, красный кожаный кошелек с колокольчиком. Кошелек был раскрыт, и его содержимое высыпалось на пол. Денег — шесть тысяч тридцать иен, бирка с обозначением группы крови, регистрационная больничная карточка, крохотная позолоченная фигурка лисы, золотое кольцо с маленьким камешком цвета запекшейся крови и прочие мелочи. Расстелив полотенце, я поставил на него умывальный таз, сложил туда все вещи и завязал крест-накрест. Узел можно будет повесить на плечо, а обе руки останутся свободными, если придется нести девочку.
— Сможешь идти?..
Девочка только что надела пижамные штаны и села, свесив ноги с кровати. Слегка наклонив голову набок и опираясь на руки, она стала сползать на пол. Выпрямилась было, но взмахнула руками и едва не упала. Я протянул ей руку и помог устоять на ногах, она радостно улыбнулась, сверкнув зубами. Опираясь на мою руку, сделала шаг, высунув от усердия кончик языка.
— Ой, как высоко…
— Что?
— Я как будто смотрю из окна второго этажа.
— Ты не пробовала ходить сама?
— Я раньше была такая толстуха.
— Нет, сама ты идти не сможешь.
— Я вдруг стала расти, нервы поэтому вытянулись, и я очень быстро устаю.
Медлить больше нельзя. Если в кабинете на третьем этаже есть еще один вход, то заместитель директора уже обнаружил открытую панель и все понял.
— Селектор включен?
— Нет, выключен.
Повесив узел на шею, я взял девочку на закорки и вышел в коридор. Сперва я думал, что привлеку всеобщее внимание, но в клинике все шиворот-навыворот — странные, казалось бы, вещи никому не бросаются в глаза. Никто даже не глянул в нашу сторону. Нам помогло и то, что было лишь восемь часов утра.
Однако спускаться на лифте показалось рискованным. Девочка прилипла к моей спине, как живая резина, тяжести ее я пока не ощущал. Бегом спустился по лестнице и начал уже пересекать приемную, направляясь к выходу, но вдруг непроизвольно остановился. Спасло чутье. Несколько человек ожидали лифт. Среди них была секретарша. Она, несомненно, разыскивала меня. Толпившиеся у лифта нетерпеливо уставились на стрелку указателя этажей. Наверно, в лифт грузили какие-то тяжести, и он продолжал стоять на месте. Каблук секретарши нервно постукивал по полу. Хорошо бы она, потеряв терпение, решила подняться пешком. Ведь это она затеяла убийство человека, чья дочь прильнула сейчас к моей спине. Озираясь в поисках спасительной лазейки, я вдруг нашел выход. Лестница вела отсюда в подвальный этаж. Я не заметил ее раньше из-за груды деревянных ящиков.
С трудом я протиснулся за ящики. И, стараясь ступать как можно тише, стал спускаться вниз. Я вышел в темный коридор, где, кроме слабого света, проникавшего сквозь щели между ящиками, никакого другого освещения не было. Потягивал сквозняк, воздух был пропитан затхлым запахом старья.
— Куда мы идем?
— А куда ты хочешь, чтобы мы шли?
Вряд ли стоило отвечать ей: куда глаза глядят.
— Если вы устали, давайте отдохнем и съедим по банану.
— Но мы ведь только начали свой путь.
Коридор повернул направо, стало еще темнее. Но потом глаза привыкли и можно было разглядеть, что делается под ногами. Коридор тянулся бесконечно. Я стал припоминать планировку здания, но толком ничего не вспомнил. Решил: если нам и удастся выбраться из коридора, то где-то далеко впереди. Больше не было ни поворотов, ни комнат. Возможно, это не коридор, а подземный переход, ведущий в другое здание.
— Может, вернемся?
— Нельзя.
— Мы же забыли судно.
— Ничего, я куплю тебе новое.
— Куда мы идем?
— А куда ты хочешь, чтобы мы шли?
— Где посветлее.
— Скоро доберемся туда.
Я устал. Наверно, шел уже довольно долго, но сколько — не мог даже представить. Двигался я медленно, так что ушел не так уж и далеко.
— Где твой дом?
— Раньше — третий корпус… До того, как мама превратилась в одеяло.
— Превратилась во что?
— В одеяло… простое ватное одеяло, им укрываются, когда ложатся спать.
— Почему это произошло?
Вдруг девочка за спиной стала еле слышно жаловаться, что у нее все болит. Наверно, долго находиться в одном положении она не может. Я быстро опустил ее, сел на пол, прислонившись к стене, и положил ее на колени. Обессилевшая девочка прильнула ко мне, я обнял ее за плечи, поглаживая по щеке тыльной стороной ладони. Не нужно бояться. Выступы грубой бетонной стены больно врезались в спину. Пол сырой — неуютно. Но я никак не мог заставить себя идти дальше. Вернуться нельзя и вперед идти бесцельно. Кажется, ты заплутался, едва пустившись в путь.
— Тебе легче?
— Да.
— Почему твоя мама стала одеялом?
— Знаете такую болезнь «извержение ваты»?
— Нет.
— Это когда из пор извергается вата.
— Наверно, не вата. Какой-нибудь переродившийся жир или что-то в этом роде.
— Нет, вата. В лаборатории долго исследовали.
— Странно.
— Сначала на руках, вот здесь… — Девочка взяла мою руку, которой я гладил ее по щеке, и показала пальцем. — Я была совсем маленькая, но хорошо помню. Как в страшном сне — лезет и лезет вата без конца… На руках открылись огромные дыры, даже кости видно. Мама говорила, что ей совсем не больно, но папа заволновался, решил сделать ей переливание крови. Только вата, она сразу впитывает кровь — так ничего и не вышло. Целая бутыль вмиг опустела. Руки стали как красные перчатки. На свету так красиво просвечивали кости. На другой день ее положили в клинику, но было уже поздно. Шею, ноги, уши, даже грудь забила вата. Врач сказал, пока вата не разошлась по всему телу, нужно побыстрее удалять ее, они вместе с отцом каждый день занимались этим. Мамины руки и ноги стали как набитые костями перчатки и чулки, это было ужасно. Когда мама пролежала в клинике полгода, даже сердце ее превратилось в вату, и она умерла; я так ее жалела. Ватой набили целых три ящика из-под керосиновых плит и потом сделали из нее одеяло. Я хотела им укрываться, а отец сказал, это — дурная примета, и отдал в музей клиники. Думал, наверно, получить похвальный лист. Оно и сейчас там, правда-правда, одеяло из моей мамы.
Едва договорив, девочка задышала размеренней. Заснула. Боясь нарушить ее сон, я сидел не шевелясь, как ни изводили меня корявая стена и мокрый пол.
Опасаясь слежки, я решил каждый раз возвращаться другой дорогой. Через дренажное отверстие в дне водоема (теперь пересохшего), у бывшего хлева, рядом с музеем, я нырнул под землю. Подземный переход бесконечен, малейшая невнимательность — и заблудишься. Зато полная гарантия безопасности. Я и в день праздника думаю воспользоваться этим путем, так что не мешает заранее познакомиться с ним как следует. В одном месте дорогу мне преградила груда обрушившихся кирпичей. Отгреб их в сторону, чтобы можно было провезти кресло-каталку.
Я смотрю вниз со двора музея, как раз напротив меня будет проходить праздник. В парке, у фонтана — чуть подальше от дороги — под истошные вопли своего темпераментного руководителя репетирует ансамбль рок-музыки, за ним наблюдают несколько больных, больше вокруг ни души — праздником даже не пахнет. Может, никто не знает о нем? От больничных корпусов по дороге, огибающей парк, двое стариков, с виду муж и жена, тащат рекламную платформу. Один из них страдает, наверно, трофическим гастритом, другой — водянкой; оба с отсутствующим видом, точно во сне, толкуют, что, мол, каждый год бывает точно такой же вздрюченный дирижер и такой же психованный ансамбль.)
Кажется, я тоже заснул. Разбудил меня голос девочки:
— Что это за звук?
— Жуки, наверно.
— Говорят, на кладбище есть жуки, которые едят покойников, это правда?..
— Но сейчас покойников сжигают.
— Да?
Все тело мое ныло. Скрещенные ноги затекли. Я попытался сесть по-другому. Девочка вскрикнула и тоном взрослой просительно сказала:
— Мои кости понемножку расползаются, как желе. Когда я меняю положение, меняется и центр тяжести. Значит, и кости расползаются по-другому, а нервы от этого натягиваются и болят.
— А как тебе удобней всего?
— Я быстро привыкаю, как ни устроюсь, так что не беспокойтесь…
