Ознакомительная версия.
Этим ранним, хмурым и колючим московским утром его нигде не ждали. Митя нервно сдавил руль и не без зависти вспомнил своего легкомысленного дружка Сашку. Тот бы сейчас усвистел куда-нибудь. В Питер или к себе в тверскую деревню. И думать бы не стал. Прогулял бы всю «командировку» и еще хохотал бы потом, довольный.
И Митьке почему-то так легко стало от этой мысли, что на развилке из Шереметьева, руки сами собой, бездумно крутанули руль в сторону области. И он поехал из Москвы. Почему он так сделал, он не знал. Наверное, потому что всегда ведь можно повернуть назад. Вскоре он уже и пожалел, и подумал, что надо разворачиваться, но разворот был где-то впереди, а мысль о Москве, хоть и была правильной, но совсем не грела. Он там был никому не нужен.
Митя свернул на обочину и остановился. Закурил. Вокруг было темно и пусто. Все еще спали. Единственное место, куда ему сейчас хотелось, была Сашкина изба. Прямо в глазах стояла — маленькая, в глуши, в снегах, на берегу замерзшей лесной речки. Но вот так, взять все да и бросить, он не мог. Он понимал это, морщился и пускал дым в щелку. Хотя бы на пару дней… и чтобы никто не дергал. Приехал бы, печку затопил. Повалялся, книжку почитал. Там у Сашки грибы сушеные — суп сварю. Нечаянно, будто сосулька с крыши, вспомнилась заспанная подруга в прозрачной сорочке и облаке духов… и муж, который должен вернуться часа через три. Он нахмурился и выехал на дорогу. И так ему захотелось запаха сушеных грибов в теплой избе, что он утопил педаль до пола.
Дорога была пустая. Машина легко полетела по шоссе.
Деревушка, куда он ехал, была совсем маленькой, всего восемь дворов. Дальше — вообще никаких дорог: леса да клюквенные болота. Серенькие, доживающие свой век избы рассыпались по косогору, не близко друг к другу, смотрели окошками на речку, на другой ее берег с зеленым сосновым бором. Зимой там никто не жил, и речку и всю деревню по самые окна заносило снегом, и она казалась заброшенной. Только в одном доме должны были жить дед с бабкой. Митя не был здесь лет шесть.
За Бологим асфальт перешел в грунтовку. Дорога запетляла сосновыми лесами. Митя, угадывая нужные повороты, вспомнил, что последние восемь километров никогда не чистились. Решил, что бросит машину и пойдет пешком, но, подъехав к развилке, увидел дорогу — тракторными волокушами возили сено. Он аккуратно миновал заснеженное поле. Колея была такой кривой и глубокой, что даже странно было, как он не застрял — но он не застрял, а за полем начался лес. Снега стало меньше, он ехал смелее, с удовольствием глядя по сторонам. Окошко открыл, втягивая в себя забытый запах зимнего сосняка.
На полпути дорога вышла к речке, и Митя остановился.
Когда-то давно, двадцать лет назад, студентами еще, они часто здесь бывали. Пешком ходили, и тут, в старом сосновом бору, на берегу реки всегда перекуривали. А однажды, вчетвером, кажется, Сашка, Леха, Варламыч и он, — на радостях, что деревня уже рядом, так наклюкались, что еле дошли. Он и теперь заволновался, давно не был, вдруг что-то уже не так. Вышел из машины. Даже в такую хмурую промозглую погоду здесь было хорошо. Тяжелый мартовский ветер давил по вершинам, шумел, гнул мохнатые ветви, а внизу, среди кряжистых, с обломанными суками стволов, было тихо и спокойно. Московские дела вдруг мелькнули. Все сразу. Скопом. Мелькнули и исчезли, как порыв ветра. Митя улыбнулся и завел мотор. Не было никаких дел. Вот только эта белая, подмерзшая гусеничная колея с клоками сена, в которой никак нельзя застрять.
До дома он не доехал, тракторный след перед самой деревней свернул в сторону, и дальше по улице лежал нетронутый снег. Не было стариков. И дымом не пахло, и тропинки не набиты — может, уже и померли… Вспомнилось, как милый и скромный дядь Жора всегда приходил с картошкой, солеными грибами и брусникой. Потоптавшись неловко, присаживался поговорить. Он бы, наверное, и сейчас пришел. Хорошие были старики. И Митя действительно хорошо про них думал, но еще больше радовался тому, что деревня пустая. Никого сейчас не хотелось.
Митя закрыл машину, взял сумку с «итальянскими» вещами и пошел. Сашкина изба стояла на краю деревни, и он набрал полные туфли снега, пока лез по сугробам, но когда издали еще увидел знакомую крышу, старую развесистую березу у крыльца, невольно заулыбался. Он осторожно перебрался через занесенную снегом калитку, но у самого дома ухнул почти по пояс, дернулся было вылезти, и не смог. Рассмеялся, достал сигареты. Ногам было мокро и холодно, а он сидел по уши в снегу и сладко курил.
Замок оказался сорванным. Митя зашел в сени. С непривычки в темноте не сразу нашел дверь в горницу. Включил свет. Здесь все было как и раньше — просторная комната с низким потолком и бревенчатыми стенами. Большая русская печь с лежанкой, за вылинявшей занавеской полки с простенькой посудой. Диван раскладной. Стол под клеенкой. Над ним рыжий абажур. Старый, выцветший… Митя с нежностью потрогал его рукой. Выпивали под ним, спорили о смысле жизни.
Сейчас здесь было холодно и неуютно. Кто-то «погостил». Одно окошко со стороны речки разбито, в него задувал ветер, и за зиму намело целый сугроб. Митя достал с печки подушку и заткнул окно. «Все путем, — сказал он вслух. — Сейчас переоденемся». Он вынул из сумки сухие носки, нашел на вешалке старые Сашкины штаны и фуфайку и засунул ноги в холодные валенки. Все тут было хорошо. Просто отлично! Ему все здесь хотелось делать. Митя щурился довольно, оттягивая удовольствие и прикидывая, нет ли у Сашки где стекла.
В середине горницы была еще одна, маленькая печка — она нагревалась быстро. Митя принес сухих поленьев, сложил возле раскрытой, черной и холодной пока дверцы. Выбрал полешко без сучков, наколол щепочек и встал на коленки. Ну давай, милая, погреемся, замерзла за зиму. Слабенький огонек зацепился за щепочку, за другую, затрепетал, полез выше. В комнату пошел дым. Митя прикрыл дверцу, дождался, пока разгорится, и осторожно подложил большие поленья.
Теперь надо было что-то делать с сугробом, от него так и тянуло холодной улицей. Митя не нашел деревянной лопаты и стал бросать снег в окошко тазиком. Нагребал полный, с горкой, и аккуратно вываливал. Быстро управился. Остатки замел под лавку у порога — само растает. Подмел весь пол. Прибрался. Поставил поближе к печке маленькую скамеечку и сел.
В печке уже хорошо трещало, и над ней начал оттаивать потолок. Большие капли падали на чугунную плиту, шипели. Митя открыл дверцу и глядел на огонь. Вот ведь и все. Уже и хорошо. Сейчас тепло станет. А больше ничего и не надо. Можно просто так вот посидеть, на огонь посмотреть, тишину, треск поленьев послушать. Он представил себе длинный список дел, который всегда лежал у него в кабинете, справа на столе. Митя каждое утро переписывал его, исключая сделанное, но ничего конкретного из него, как ни силился, не вспомнил. Вот черт! Он улыбнулся и закрыл печку.
Была половина пятого. Давно уже хотелось есть, но ничего не было. Только бутылка водки. Подумал, что надо было купить что-нибудь по дороге, но он почему-то не купил, и теперь стоял, вспоминая, как уехал сюда, про сушеные грибы, которых тут, конечно, не оказалось. Ни грибов, ни их запаха. Их не было, но все же Митя с благодарностью о них думал.
На кухне нашлось подсолнечное масло, соль, немного сухарей и пакет насмерть замерзшей картошки. Митя пошел на задний двор. Знал, что у Сашки всегда есть заначка. Обыскал поленницу, мастерскую, и, уже бросив это дело, случайно нашел тайник. Под верстаком в мусорном ведре лежало несколько банок тушенки и рыбные консервы, прикрытые щепками. «Гуляем, — обрадовался Митя, — сварганим тушеночки с картошкой».
Он поставил на раскаленную печку снег в кастрюльке и в чайнике, сам вышел на улицу и стал расчищать крыльцо и дорожку до калитки. В этом не было никакой нужды — за калиткой все равно было по пояс. Нужды не было, но был смысл, и он, улыбаясь самому себе, с забытым детским удовольствием резал штыковой лопатой снег на большие куски, вытаскивал их руками и отбрасывал в сторону. Вскоре дорожка была очищена. Митя подровнял стенки, получилось даже красиво. Постоял у калитки. Руки покраснели, замерзли и теперь отходили. На душе было тихо.
Прищурившись, довольный, смотрел на избу. И она как будто улыбалась — крыльцо чистое, из трубы дымок — будто спасибо говорила.
Он по-хозяйски поднялся по ступенькам в сени, обмахнул веником валенки и, нагнувшись в низкую дверь, вошел в избу. Было уже не холодно. Митя снял фуфайку и остался в свитере. На печке кипела вода. Он перелил чайник в кастрюльку и бросил мороженую картошку в кипяток — знал, что так она не будет сладкой. Промерзшую насквозь тушенку открыл топором, поставил на плиту, и, взяв чистое ведро, вышел на крыльцо.
Присел на лавочку, закурил. Через дорогу, на березе сидела серая ворона и удивленно крутила головой.
— Что, кума, бичуешь тут? Голодная? — ему почему-то захотелось накормить ее, как собаку.
Ознакомительная версия.
