Хрипло выдохнув, он потянул на себя рукоятку. Большая глыба породы качнулась, готовая свалиться к его ногам, но, застыв на месте, рухнула в другую сторону и исчезла. Табари несколько напугало, что он не услышал звука падения. Развернув кирку и действуя ее обухом как тараном, а не как ломом, он нанес четыре мощных удара, разворотив стену, – и теперь за дырой с зазубренными краями лежала пустота.
У него пересохли губы, и он с трудом дышал, когда, взяв фонарь, вытянул его перед собой и наполовину влез в проем. Сначала он ничего не увидел, потому что обвалившиеся камни подняли пелену древней пыли, которая закрыла все и вся, но постепенно она осела, и Табари убедился, что его предположение оказалось совершенно верным. Перед ним открывался длинный туннель, пробитый в слоях известняка. Уходивший направо и налево туннель был частично заполнен породой, но потолок, изгибавшийся красивой аркой, продолжал демонстрировать, какую безукоризненную работу проделал в 963 году до нашей эры его предок Табари Джабаал Удод, а потом в 1105 году уже нашей эры ее возобновил другой его предок, Шалик ибн Тевфик по прозвищу Люк. Выломанные камни рушились без звука потому, что падали в толстый слой мягкой пыли, копившейся здесь с того апрельского дня 1291 года, когда мамелюки убили графа Фолькмара и начали разрушать замок крестоносцев.
Так направо или налево? В какой стороне лежит источник? Табари наполовину уже был по ту сторону проема и начал терпеливо собираться с мыслями, чтобы сориентироваться. У него было такое острое чувство земли, пусть даже он был затерян в ее глубине, что смог прикинуть – источник должен лежать справа, то есть к северу от сделанного им случайного пересечения с туннелем. Табари пролез в отверстие, медленно и осторожно поднимая ноги, чтобы не побеспокоить слой пыли. Он двигался куда-то в полную темноту, которая исчезала, как ход времени, когда луч его фонаря падал в пространство, семь веков не видевшее света.
Все эти годы плотная пыль бесшумно сеялась вниз и теперь вздымалась, оживая под шагами живого человека – но только чтобы опасть в непривычном луче фонарика, освещавшего ступни до лодыжек, – и наконец он выбрался в такое место, где все кончалось – и слой пыли, и звук шагов; посмотрев в темную глубину, он не мог даже прикинуть, как далеко внизу струится вода. Отломав кусок свода, он бросил его вниз. Раздался всплеск. Родник семьи Ура был найден – тот чистый источник, от которого все и пошло.
За эти дни Элиав и Табари несколько раз пытались связаться с Кюллинаном в Иерусалиме и рассказать ему об удивительных открытиях, но операторы на линии не могли найти его. Им пришлось самим проявить инициативу. Они подтянули освещение к источнику, и после раскопок на его берегу, где были найдены только осколки керамики времен крестоносцев – кувшины для воды, которые роняли беспечные христианские женщины, – Табари случайно увидел на стене чуть выше уровня глаз какое-то изменение цвета породы, на которое те, кто раньше пользовались источником, не обращали внимания, потому что среди них были или хананеи, или еврейские женщины, как Гомера, или крестоносцы – но не археологи. Но, повинуясь какому-то наитию, Табари принялся раскапывать более темную землю, вышел на первоначальный уровень источника и нашел несколько обожженных камней. На них вокруг первого в мировой истории сознательно разведенного костра сидели люди, и именно между камней Элиав нашел брошенный предмет, который и придал холму Макор его значение памятника доисторического периода: кусок кремня размером с крупную ладонь, слегка выпуклого по краям и заостренного к концу. Это было ручное зубило, произведенное двести тысяч лет назад, в то невообразимо далекое туманное время, когда эти создания ходили на полусогнутых ногах и с простыми камнями охотились на животных, а потом разрывали мясо этими драгоценными ручными зубилами, подобными тому, которое англичанин сфотографировал прямо на месте находки.
– Господи! – вскричал он. – А это что такое? – Его вспышка высветила в темноте какой-то странный блеснувший предмет размером с тарелку, с многочисленными зубцами. Он обнаружил окаменевший коренной зуб слона – все, что осталось от огромного животного, настигнутого охотниками у водопоя, когда в Израиле стоял другой климат, а вади было руслом глубокой реки.
Называть их людьми – тех созданий, которые убили слона, – было еще невозможно, потому что они пока не возделывали землю, не ловили рыбу, не растили фруктовые деревья, не приручали собак, не строили жилища и не прикрывали себя одеждой и с их обезьяньих губ еще не слетали членораздельные слова; но их нельзя было называть и животными в силу того, что они уже обладали кое-какими навыками: они делали орудия и могли держать их в руках, порыкиванием и толчками они могли сбить соплеменников в команду, которая совместными действиями загоняла и убивала такого огромного животного, как слон… и именно поэтому они уже были людьми.
Когда Кюллинан наконец вернулся в Макор, на левом глазу у него была черная повязка, и он объяснил ее появление, односложно буркнув: «Больница». Затем добавил:
– Медсестра сказала, что вы пытались дозвониться до меня, и понял, что вы нашли нечто выдающееся, но я ничего не мог сделать.
Он спустился к первому карману с костями, потом к источнику и обгоревшим камням. Он даже не надеялся на такую находку. Она была больше того, что мог ожидать любой археолог. Когда Кюллинан выполз обратно на солнечный свет, он собрал свою группу и сказал:
– Мы еще годами будем работать здесь, а когда Илан Элиав станет премьер-министром Израиля, скажем году в 1980-м, мы пригласим его и вручим поздравление в связи с окончанием работ. – Кибуцники встретили его предложение радостными возгласами, после чего, подняв над головой кремневое орудие, Кюллинан сказал: – Пусть даже вы считаете, что Израиль развивается слишком медленно, помните, что наши предки пользовались такими орудиями двести тысяч лет, прежде чем сделали следующее крупное изобретение. Небольшие кусочки кремня, заостренные на конце, которые могли служить грозным оружием.
Первый год раскопок увенчался заслуженным успехом.
Оставшись наедине с ближайшими сотрудниками, Кюллинан сказал:
– Завтра мы должны послать образцы из уровня XIX для радиоуглеродного анализа в Швецию и Америку. И хочу, чтобы все молились, дабы они оказались датированы не позже чем за тридцать тысяч лет до нашей эры.
Наступило молчание, которое решился нарушить фотограф:
– В каждом шоу должна быть эффектная концовка. Где вы раздобыли такой фингал, босс?
Кюллинан не засмеялся.
– В субботу утром. Я ехал в такси на дружескую встречу с министром финансов. Договориться о переводе оставшихся у нас долларов в Чикаго. И вдруг откуда-то появилась банда подростков и молодых людей в меховых шляпах, длинных сюртуках и с пейсами. Они орали нам «Шаббат!» и кидали камни – не осколки, а настоящие камни. Таксист заорал «Пригнись!», но я не понял иврита, а когда он повторил, я уже получил камнем в глаз. Врачи считали, что я мог потерять его.
– Я не читал об этом в газетах, – как бы оправдываясь, сказал Элиав.
– Правительство не хотело публичности. Таксист сказал, что это обычное дело. Ортодоксальные евреи настаивают, чтобы в Шаббат на улицах Израиля не было ни одной машины.
– Значит, они снова взялись за камни, – простонал Элиав.
– Я чуть не потерял глаз. Полиция никого не арестовала. Они сказали, что в таких случаях им приходится воевать с раввинами, которые говорят, что Талмуд требует забрасывать камнями тех евреев, которые нарушают Шаббат.
– Это твои проблемы, – сказал Табари Элиаву. – Ты же теперь член правительства.
– Пока еще не совсем, – возразил еврей. – Но когда войду в него, то сделаю все, что могу, дабы покончить с этими штучками Микки Мауса.
– С чем? – переспросил Кюллинан.
– Дурацкая фраза, которую где-то услышал, – буркнул Элиав. – Надо от нее отделаться.
– В этот Шаббат молодые хулиганы разбили много окон в такси, – сказал Кюллинан. – Таксисты начинают бояться работать по субботам.
– Чего и добиваются религиозные группы, – объяснил Элиав. – Они считают, что Израиль может существовать, только если вернется к законам Торы… во всех мелочах.
– Какая чушь! – сказал Кюллинан.
– Как католик, ты считаешь это чушью, – засмеялся Табари, – и я, как мусульманин, тоже. Но евреи так не считают, и даже член кабинета министров Элиав в этом не уверен. Потому что очень скоро ему придется лицом к лицу столкнуться с этой проблемой.
– Пока я был в больнице, – сказал Кюллинан, – меня не покидало мрачное чувство, что в один из дней всем нам придется столкнуться с какими-то моральными проблемами. Чего нам явно не хочется. У меня был долгий разговор с чиновником из итальянского правительства. Он приехал договариваться с иорданцами о допуске католических паломников в Вифлеем. Он рассказал, что итальянские избиратели были вот-вот готовы избрать коммунистическое правительство. Объяснил, что для этого было бы достаточно минимального перевеса голосов. Он спросил: «А что, если бы это случилось? Что тогда было бы делать Ватикану? Неужто перебираться в Россию? Или в Соединенные Штаты? Или уединиться в своих стенах и беспомощным оставаться в Италии?» И ведь придет день, когда всем нам придется решать такую проблему.
