«Sever: Больше всего на свете я сейчас хочу заняться с тобой любовью. Ни о чем другом думать не могу».
Мне представилось, что хорошо было бы, в порядке черного юмора, отправить ему что-то вроде надписи над вратами Ада: «Оставь надежду навсегда» или хрестоматийно-анекдотическое «У меня голова болит». В аське это бы особенно смешно выглядело. Однако внутренний голос подсказывал, что юмор в этом есть только для меня. Вряд ли кто-то еще будет смеяться.
Не зная, что ответить, я в очередной раз закрыла окно и усилием воли погрузила себя в работу.
Оранжевая плашка замигала через двадцать минут.
«Извини».
Я набрала в ответ: «Ничего». Потом добавила: «Мне в последнее время вообще ничего такого не хочется. Может, климакс?»
Тут же пришел ответ: «Не верю» — и подмигивающий смайлик. Следом, почти мгновенно, появилось следующее сообщение: «Помнишь 8 Марта?» — и снова подмигивающая мордочка.
Я не удержалась и прыснула. Поставила один краснеющий смайлик, а следом рожицу с нимбом над головой. Написала: «Ужас. Это была не я».
«Ты! Ты!» — ответил смеющийся Sever.
И следом еще один пост: «Это мое самое сильное эротическое переживание. До сих пор возбуждаюсь, когда вспоминаю, что мы с тобой тогда творили».
Не отвечать было бы нечестно. То 8 Марта действительно забыть невозможно. Отправила еще один краснеющий смайлик с подписью: «Я тоже».
В углу все это время висела надпись «Sever пишет». Висела она долго-долго, и наконец появилось длинное сообщение.
«Я думал, если встречу тебя где-нибудь случайно, просто пройду мимо. Даже здороваться с тобой не стану. Как будто мы вообще незнакомы. А когда увидел, что ты сидишь и плачешь, у меня сердце сжалось от боли, у самого в глазах защипало. Я стоял, смотрел на тебя и понял, что никого, никогда больше так, как тебя, любить не буду. Когда мы разговаривали, я смотрел на мочку твоего уха, и мне было так хорошо. Раньше, когда ты спала рядом, я уснуть не мог и все разглядывал твое лицо, чтобы каждую черточку запомнить. И страшно обрадовался, что ничего не забыл. У тебя две родинки, одна над другой, на правой щеке. Еще одна появилась возле уха. Раньше ее не было. Возле носа у тебя кожа сухая, она всегда чуть-чуть шелушится, но когда ты не накрашена, этого почти не заметно. Что-то с тобой не так, потому что твоя нижняя губа так потрескалась, что тебе улыбаться больно. На ней внутри темно-бордовая полоса. Значит, ты постоянно сгрызаешь с нее сухую кожу. Переживаешь из-за чего-то. Еще у тебя темные круги под глазами. Я никогда тебя такой измученной не видел. В тебе жизни на донышке. Прости, что я все это пишу… Не надо, наверное, но у меня в груди все болит, когда я тебя вспоминаю. Помнишь, как „Лолита” заканчивается? Когда Гумберт видит ее последний раз? Я сейчас эти строчки вспомнил и заплакал».
Я послала ему унылую мордочку и надпись: «А еще я поправилась смертельно». Потом протянула руку и взяла с книжного стеллажа «Лолиту», хоть знаю ее почти наизусть. Повертела в руках и поставила обратно. Мне стало грустно. Но не от этих набоковских слов (а я знаю, какие строчки имел в виду Сева) о том, что «даже если эти ее глаза потускнеют…» и так далее, а от того, что означает его признание.
Я написала Севе: «А ты знаешь, что в переживаниях Гумберта Лолиты, как живого человека нет вообще? Он ведь любит не ее, а свое вожделение к ней».
Сева ответил не сразу. Но ответил: «О! Узнаю этот мотив! Давай напиши, что ты мне на самом деле безразлична и все мои чувства — это только слова. Я ими упиваюсь, а к тебе это на самом деле не имеет никакого отношения».
Появившаяся в Севе скандальность очень удивляла, но это ему шло. Раньше его бесхребетность доводила меня до белого каления. Однако его заявление все равно взбесило. Нервно грохая по клавишам, я настрочила ему: «И ты хочешь сказать, что я не права? Конечно, мне твои слова приятны, каждому хотелось бы такое услышать, только вот что из этого следует? А следует вот что: десять лет ты маринуешься в собственном соку, даже не пытаясь со мной связаться. Ведешь беседы с виртуальным образом меня, что существует в твоей голове, и так далее. Ты хочешь сказать, что это имеет ко мне какое-то отношение? Нет, Сева! Это имеет отношение только к тебе! Ты сам с собой в пинг-понг играл все это время, потом случайно на меня наткнулся и предъявил счет. А я уже другой человек! Совсем другой! Ты понятия не имеешь, что со мной за эти годы произошло! И заявляешь: “Я тебя по-прежнему люблю, приходи на сеновал!” Лучше б ты и правда мимо прошел!»
Разозлившись таким образом на Донникова, я свернула окно сообщений и вырубила аську. Глупость все это. Ну, встретились, и что? Никто специально этой встречи не хотел. Если бы вместо Севы в той кофейне нарисовался кто угодно из моих бывших сокурсников — это бы ничего не изменило. Сами по себе события нейтральны. Все определяет наше отношение к ним.
— Что ты там делаешь? — подал голос с дивана Валера.
— Ничего, — буркнула я.
— Я так и думал, — вздохнул муж.
[+++]
Лиза захотела обсуждать со мной будущий костюм. Этим мы занимались до позднего вечера, пока наша королевна не начала отчаянно зевать.
— Ой, — я посмотрела на часы. Было полдвенадцатого. — Давай, котеночек, умываться и спать.
— А ты мне почитаешь? — спросила сонная Лиза.
— Обязательно. Только недолго.
— Про Русалочку?
— As you wish.
Лиза учит английский с двух лет, и мы привыкли вставлять в разговор такие реплики. «Русалочку» Андерсена мы читаем и перечитываем раз в тысячный. Понятия не имею, чем нашу дочу так привлекает эта мрачная сказка с несчастливым концом. Когда я подсунула ей более оптимистичную диснеевскую версию, Лиза посмотрела десять минут, а потом с возмущением выключила.
— Не хочу такую «Русалочку», — отрубила она, вытащила диск из проигрывателя, засунула в коробку и зашвырнула под тумбу. Потом, правда, достала, отряхнула и сказала, что подарит Булкиной.
Лиза натянула чистую пижаму, поправила подушку, свернулась калачиком под одеялом и положила под голову обе ладошки. Я открыла книжку.
— Та-ак, где мы с тобой вчера остановились?
— Я уснула на том, когда принц и Русалочка прибыли в замок к принцессе.
— Ага, — я быстро нашла этот момент, потому что знаю истрепанную книжку лучше, чем свою ладонь.
Минут пять я читала.
— «…все были в восторге: никогда еще она не танцевала так чудесно! Ее нежные ножки резало как ножами, но она не чувствовала этой боли — сердцу ее было еще больнее. Она знала, что лишь один вечер осталось ей пробыть с тем, ради кого она оставила родных и отцовский дом, отдала свой чудесный голос и ежедневно терпела невыносимые мучения, о которых он и не догадывался…»
Лиза тихонько посапывала. Решив, что доча спит, я осторожно закрыла книгу и хотела уже встать, как вдруг она неожиданно открыла глаза:
— Мам, а ты от нас никогда не уйдешь?
Сначала я не поняла вопроса, а потом очень сильно удивилась.
— Нет, мой сладкий, не собираюсь. А почему ты спрашиваешь?
— Мы тебя все время обижаем. Папа постоянно злится. Он тебя не выгонит?
— Лиза, папа не злится, он… Помнишь, мы с тобой читали сказку про утят?
— Нет.
— Ладно, я тебе снова расскажу. Жили-были утята с мамой-уткой. Каждое утро мама-утка ходила на пруд за рыбой, а утята оставались дома. Уходя, она говорила им: «Заприте хорошенько дверь и никому, кроме меня, не открывайте!» Дверь была толстая, дубовая, а окошки слишком высоко, чтобы утята могли увидеть в них, кто пришел. Поэтому мама-утка говорила: «Открывайте только тогда, когда я скажу „кря-кря” и вы узнаете мой голос». Так они жили, пока однажды их разговор не подслушал волк. Он понял, что утята остаются одни, и захотел ими пообедать. Он потренировался и научился говорить «кря-кря» в точности, как мама-утка. Дождался, пока она уйдет, подошел к двери, постучал и говорит хрипло: «Дорогие мои утятки, это я, ваша мама, кря-кря! Пустите меня в дом!» Но утята засомневались и говорят: «У нашей мамы голос не такой!» А хитрый волк отвечает: «В студеной воде плавала, вот и осипла. Кря-кря!» Но утята не открыли. Тогда волк закричал: «Дети! Из леса вышел злой и голодный волк! Если вы меня не впустите, он меня съест!» Утята испугались. Вдруг они ошиблись и это на самом деле их мама? Они уже отперли нижний засов, но тут вернулась настоящая мама-утка. «У дверей волк! Не открывайте!» А волк утятам: «Не слушайте! Это волк вас обманывает, чтобы вы меня в дом не пустили! Я ваша мама! Кря-кря!» Тогда мама-утка отчаянно воскликнула: «Не верьте! Я ваша мама! Кря-кря!» Утята совсем запутались, и тогда самый маленький из них, но умный и хитрый, пропищал: «Во дворе стоит бочка с ледяной водой. Кто разрешит мне в ней искупаться — тот и есть наша мама». Волк сразу же ответил: «Купайся, конечно! Сколько захочешь!» А настоящая мама-утка грозно крикнула: «Даже думать не смей! Заболеешь! Горло простудишь! Чтобы даже рядом с этой бочкой тебя не видела!» И тогда хитрый маленький утенок обрадовался: «Вот она, наша мама!» — потому что тот, кто по-настоящему любит, заботится не о своей популярности, а о благе того, кого он любит. Вот так и наш папа. Может, иногда тебе, да и мне тоже, кажется, что папа ругается, но на самом деле он о нас заботится. Он не хочет, чтобы нам было плохо. Понимаешь? Он нас очень любит. Тебя и меня. Он очень много работает и сильно устает. Не важно, что и как он говорит, важно, что он делает. Он может накричать на меня, иногда даже без видимой причины, но если со мной что-то случится — папа все сделает, чтобы мне помочь. Понимаешь?
