Бабушка написала мне длинное письмо, подчеркивая очевидное. «Заботься о своей матери, — писала она. — Делай все, что можешь, все, что нужно для нее в этот сложный период. Твоей маме приходится так тяжело, Джей Ар, и кому, если не тебе, следить, чтобы она нормально питалась и находила время отдохнуть». Настоящие мужчины заботятся о своих матерях.
После уроков я сидел у канала в таком напряжении, что мне казалось, я умру. Жаль, что я не умел расслабляться по команде, как Джо Ди в океане, и не мог научить расслабляться маму. Если я был слишком напряжен, я шел в дальний торговый центр на другой стороне канала, под сенью Спины Верблюда. Хотя половина магазинов в торговом центре пустовала и его, похоже, должны были скоро снести, его мрачная атмосфера казалась мне успокаивающей. Темный, похожий на пещеру торговый центр напоминал мне дедушкин подвал. И там тоже был секретный тайник с книгами.
В глубине торгового центра находился книжный магазин с чрезвычайно эклектичной подборкой книг: огромный выбор классики и крайне мало бестселлеров. Там было много литературы по восточным религиям, но всего несколько Библий. Стойка для газет, заваленная европейской периодикой, и ни одной местной газеты. Поскольку денег на книги у меня не было, я их просто рассматривал. Натренировался глотать роман за пять посещений, просматривать журнал за полчаса. Никто никогда не ругал меня за то, что я праздно шатаюсь между рядами, и не пытался выгнать, потому что в магазине никогда никого не было. Место кассира пустовало.
Однажды я разглядывал моделей во французском журнале и, подняв глаза, увидел очередь в кассу, которая тянулась из детского отдела. Покупатели оглядывались в поисках кого-нибудь, кому можно отдать деньги. Подождав, они смирились и ушли. В дальнем конце магазина я увидел пару глаз, похожих на птичьи, выглядывающих из-за полузакрытой двери без надписи. Я поймал взгляд, и дверь с треском захлопнулась. Тогда я прошел в конец магазина и тихонько постучал. Послышался шелест, стремительное движение, и дверь отворилась. Передо мной стоял мужчина в вельветовых брюках и клетчатой рубашке с приспущенным черным галстуком. Его очки были покрыты тем же тонким слоем пыли, что и все в магазине, а в руках он держал незажженную сигарету.
— Я могу чем-то помочь? — осведомился он.
— Я просто решил сообщить вам, что вас искали покупатели.
— Правда?
Мы повернулись и посмотрели на кассу.
— Я никого не вижу, — сказал мужчина.
— Они ушли.
— Хорошо. Спасибо, что сказал нам.
Когда он произнес слово «нам», появился второй. Он был выше первого, более худощавый, и его очки в темной оправе, толстые стекла которых блестели под лампами дневного света, казались намного чище. На нем была тенниска с более широким и более старомодным галстуком, чем у первого. Я никогда раньше не видел, чтобы кто-нибудь носил галстук с тенниской.
— Кто это? — спросил он, глядя на меня.
Я замялся. Мы все переглянулись, будто играя в гляделки, а потом мне пришла в голову мысль. Я спросил, не мог бы я работать за кассой и принимать деньги во второй половине дня.
— Сколько тебе лет? — спросил первый мужчина.
— Тринадцать. Будет четырнадцать в следующем…
— Когда-нибудь работал в книжном магазине? Погоди.
Он закрыл дверь, и я услышал, как они сердито шепчутся. Когда дверь снова отворилась, они улыбались.
— Сможешь приходить к двум? — спросил первый мужчина.
— Нас отпускают из школы в три.
— Ладно. Я составлю тебе расписание.
Мы пожали друг другу руки, и первый мужчина представился как Билл, менеджер, а второй как Бад, помощник менеджера. Билл сказал, что предлагает мне работать двадцать часов в неделю, по два доллара шестьдесят пять центов в час — целое состояние. Я рассыпался в благодарностях и снова пожал его руку, потом подошел к Баду, чтобы пожать руку и ему, но тот скрылся за дверью.
Я побежал домой рассказать маме.
— Боже мой! — воскликнула она, обнимая меня. — Теперь нам будет намного легче!
Я постарался умерить ее восторг, предупредив, что мужчины из магазина довольно «необычные». Я не смог подобрать другого слова.
— Ты им понравишься, — сказала она. — Ты прекрасно находишь общий язык с необычными людьми.
Я не совсем понял, что она имеет в виду.
Я переживал, как мы поладим с Биллом и Бадом, но в течение первых недель моей работы я с ними почти не встречался. Приходя, я стучался в дверь кладовки, чтобы поздороваться, и больше не видел их, пока не приходило время стучаться снова, чтобы попрощаться. Книжный магазин был частью национальной сети, но я предполагал, что Билл и Бад либо вышли из состава сети, либо главный офис попросту забыл о них. Они управляли магазином как частной библиотекой, заказывая книги и журналы, которые отвечали их видению мира и выражали их взгляды, и почти не выходили из кладовки, которая также служила Биллу спальней. Иногда вечером он засыпал в шезлонге за водоохладителем.
Застенчивые и замкнутые, Билл и Бад были совсем не похожи на мужчин из бара, и эти первые недели в книжном магазине были такими загадочно тихими и одинокими, что мне хотелось уволиться. Потом неожиданно Билл и Бад стали проявлять ко мне интерес, и когда в магазине не было покупателей — впрочем, он пустовал почти всегда, — приглашали меня постоять в дверях кладовки и поболтать.
Сначала я с трудом следил за разговором, потому что был озадачен многочисленными странностями Билла и Бада. Билл, например, оказался заядлым курильщиком, но не покупал пепельниц. Он располагал тлеющие окурки стоймя по краям письменных и обеденных столов в кладовке, оставляя их догорать, будто составляя диораму лесного пожара. Глаза его казались прожженными от слишком большого количества прочитанных книг, а стекла очков были толще, чем любимые им русские романы. Он обожал русских и говорил о Толстом с обезоруживающей фамильярностью, как будто с минуты на минуту ждал звонка от великого писателя. У Билла было два галстука, черный и зеленый, оба вязаные, и когда он снимал один из них в конце рабочего дня, то оставлял узел завязанным и вешал галстук на крючок на стене, как пояс для инструментов.
Когда Бад волновался, то нюхал свой кулак. Нюхал так, будто это редкий сорт розы. Также у него была привычка поправлять усыпанные перхотью волосы левой рукой, начиная с правой части головы, как орангутанг. В процессе этого маневра становилось видно застарелое пятно под мышкой. Он маниакально стриг свои ногти, и повсюду валялись обрезки. Однажды, давая сдачу покупателю двумя двадцатипятицентовыми монетами, я обнаружил, что протягиваю вместе с ними обрезок ногтя в форме полумесяца с большого пальца Бада.
Билл и Бад, похоже, отпугивали людей, всех людей, за исключением друг друга, и поэтому прятались в кладовке. Кроме того, они читали. Непрерывно. Они прочли все, что когда-либо было написано, и фанатично стремились прочесть все, что публикуется сейчас, для чего им приходилось запираться в кладовке, как средневековым монахам. Хотя им было немногим за тридцать, оба жили с матерями и, похоже, не имели ни малейшего стремления жить самостоятельно или иметь свои семьи. У них не было никаких чаяний, кроме чтения, и никаких интересов за пределами магазина, хотя их интерес ко мне с каждым днем возрастал. Они расспрашивали меня про мать, про отца, про дядю Чарли и его компанию и были очарованы моей влюбленностью в «Диккенс». Они расспрашивали про Стива и почему он решил дать бару столь литературное имя, что послужило началом разговора о книгах. Билл и Бад быстро сообразили, что я люблю книги и ничего о них не знаю. Задав мне ряд вопросов для проверки, они убедились в том, что досконально я знаю только «Книгу джунглей» и «Минутные биографии». Они очень разозлились на моих учителей.
— Что вы сейчас читаете в школе? — спросил Билл.
— «Букву Аллы», — сказал я.
Он прикрыл рукой глаза. Бад понюхал кулак.
— Это «Алая буква»,[45] — сказал Бад, — а не буква Аллы. Там даже нет героини с таким именем.
— Тебе нравится? — спросил Билл.
— Нудновато, — ответил я.
— Конечно, — сказал Бад. — У тебя еще нет подобного опыта. Тебе тринадцать.
— Мне вообще-то исполнилось четырнадцать на прошлой…
— Да что ты знаешь про прошлое, ты с трудом справляешься с настоящим, — заметил Бад.
— Ему нужна хорошая доза Джека Лондона, — сказал Билл Баду.
— Может, Марка Твена? — предположил тот.
— Может. Но парень с Восточного побережья — ему нужно читать нью-йоркских писателей. Дос Пассоса. Вартона. Драйзера.
— Драйзера! Ты хочешь, чтобы он превратился в циника вроде тебя? И Дос Пассоса уже больше никто не читает. Дос Пассос стал Досом Пассе.[46] Если он хочет почитать про Восточное побережье, пусть читает Чивера.
