"пиар".) Потом я взялся считать общее количество пальцев на руках упырей в Президиуме – там были трех- четырех- и восьмипалые члены: количество перстов на правой и левой руках зачастую не совпадало; в зависимости от суммарного количества пальцев каждому упырю назначался базисный ранг. Я мог разглядеть даже их бородавки, даже лиловые наколки "ВАСЯТКА", или "КОЛЯН", или "ЗАМОЧУ ЗА МАРУХУ" со времен их мелкоуголовного прошлого; я видел даже желтые, искрошенные тюремным грибком ногти блатарей… Я загадал, что если получится чет, то… а если нечет…
Но вот действо наконец завершилось.
Дошел черед до меня.
Через невидимый громкоговоритель, от звуков которого зазвякали люстры, мне было велено пройти в другой конец зала – и встать в определенной точке между боковыми частями П-образного стола. Я двинулся по красной дорожке, от ужаса путая цифры гэдээровских молочных надоев с их же показателями по мясу и яйцам. Я шел и шел, – но казалось, не сдвигаюсь с места и нет конца этой дорожке, словно одновременно с моим прохождением ее откручивали и откручивали назад…
Наконец я все же достиг указанного мне места – и застыл там в специальной, предусмотренной ритуалом позе ("С Верой в Идеалы"). Но члены Ареопага, включая членов Президиума, находились от меня по-прежнему так далеко, что для задавания мне каверзных вопросов
(которых я ожидал в изобилии) и для моих затравленных ответов нам следовало бы общаться по телефону.
Председатель, уже облаченный в домашний шелковый халат с кистями, уютно покряхтывая, приставил к трибуне стул, вскарабкался на него – и с проворностью карлика сел на трибуну, свесив с нее, как тряпичная кукла, свои ножки. Он бросил вполне человеческий взгляд вниз, к подножию трибуны, на сверкающий златом прибор для курения наргиле (поднесенный ему дружественной восточной делегацией), и принял предписанную церемониалом собрания Непринужденную Позу.
Поскольку он восседал теперь сзади меня, это невольно усугубило мою неловкость и подставило под удар спину: на протяжении последующей процедуры я (с отчаянием понимая, что только ухудшаю свое положение – если его еще можно было ухудшить) крутил головой туда и сюда, как дурак, как задохлик-птенец в присутствии смакующего свою неторопливость кота.
Семейно улыбнувшись на три стороны и болтая тряпочной ножкой,
Председатель приступил к зачтению моей Смиренной Цедулки. (Здесь я изменяю свои "ф. и. о." – потому что даже сейчас, находясь совсем в ином времени и пространстве, нестерпимо хочу быть еще дальше.)
"Поступило заявление… от дерзателя второго курса, Штрейкбрехера Иуды
Иудовича… рожденного шестнадцатого февраля тысяча девятьсот пятьдесят пятого года, в городе Красносодомске…"
В конце каждого смыслового отрезка он, вздымая глазки от бумаги, пытливо вглядывался в членов Ареопага, дабы удостовериться, что они готовы выдержать уготованные им Небом удары. После зачтения пунктов
"ф. и. о." он медленно проследил адекватность реакции. Реакция была адекватной: каждый из авгуров состроил рожу, изрекающую: "Ну и что?
Ничего особенного: у меня есть знакомый с похожей фамилией, но он хороший человек", – и одновременно было отчетливо видно, что при команде "Пиль!" все они сурово, но справедливо разорвут меня в клочья. Сейчас они ждали последней улики. Перед ее прочтением
Председатель сделал выразительную паузу – и, резко (как участник капустника, изображающий Иоанна Грозного) вздыбив бровки к самому темени, закончил: "…еврея по национальности".
Собрание остолбенело.
Кабы безногий позволил себе заползти в Имперскую Академию балета, он произвел бы гораздо меньший шок на тамошние эфиро-зефирные шедевры природы.
Насладившись эффектом, словно глотнув свежей, безо всяких там консервантов да презервантов крови, Председатель продолжил:
"Прошу разрешить мне поездку в дружескую Алеманию… на Лейпцигскую книжную ярмарку… продолжительностью с ^17 6 августа по 1 сентября… – тут он сделал паузу в духе "И. Грозный планирует замочить своего сына" и тяжко закончил: – Вклю-чи-тель-но".
Собрание еще не оправилось от предыдущего потрясения, а тут – на тебе! – новый удар.
"Как будем решать, содомляне?.."
Содомляне безмолвствовали.
"Обратите внимание! – сказал Председатель. – Дерзатель второго курса
Штрейкбрехер намеревается провести в Алемании день 1 сентября. В то время как 1 сентября для всех наших прочих дерзателей, наших рядовых дерзновенных дерзателей, – это обязательный учебный день. Более того, 1 сентября – это традиционный День Дерзаний. Данное намерение, – он сделал ударение, разумеется, на втором
"е", – дерзателя Штрейкбрехера… Кстати, как у вас обстоят дела с академической успеваемостью, Иуда Иудович?" – "Хорошо… – хрипло выдавил я. – У Вас есть… выписка из Ведомости…" – "Тем не менее этот план – этот замысел дерзателя Штрейкбрехера, – заключил
Председатель, – мне видится бесспорно и однозначно чреватым. Такова моя личная точка зрения. Решайте, содомляне, на ваше усмотрение".
Слюна хлынула с сизых языков упырей. Они ждали приказа, дрожа от нетерпения, сдерживая себя из самых последних сил.
"Приступим к прениям, – встал Секретарь Президиума. – Кто хочет высказаться, содомляне?.. – В этой мгновенной тишине он вдруг дернулся – сильно, страшно, как мертвец, пробитый гальваноразрядом, – и диким голосом взвизгнул: – Пиль!!!!!.."
И – взорвалось: День Дерзаний как можно пропустить День Дерзаний целый учебный день да еще не простой а День Дерзаний он просто плюнул нам в душу содомляне он намеренно плюнул в душу всем дерзателямидее дерзания как таковой он сознательно плюнул в душу носителям идеи дерзать и еще раз дерзать он плюнул в душу тем кто…
"Содомляне!.. – с ласковой влажной улыбкой постучал карандашом
Секретарь Президиума (резко обмякший и размягченный, как после эпилептического припадка или оргазма). – Не нарушайте регламент.
Попрошу высказываться по одному".
И упыри начали высказываться по одному.
Говорили о ком-то, кого я не знал, причем мерзавцев было много, целая банда: подонок, выродок, предатель, прихлебатель, прихвостень, выкормыш, идолопоклонник, низкопоклонник, сатанист, сионист. Я слегка расслабился и снова, глядя на лозунги, принялся было играть в анаграмму… Председатель, ласково улыбаясь, курил кальян… "Это тебя, тебя касается!!" – истерически дернув плечом, крикнул Секретарь
Президиума. От ужаса я рухнул в обморок.
…Меня отливали водой из Резинового Шланга династии Сунь-Вынь. Вода шла толчками, плевками, была ржавой. Я лежал в луже. Затем встал на четвереньки. Подняться я уже не мог. Пытаясь вытереть лицо рукавом, я случайно взглянул на часы. С начала процедуры (включая мой позорный обморок) прошло всего двенадцать минут.
"…Считать поездку дерзателя второго курса Штрейкбрехера Иуды
Иудовича в дружескую Алеманию нецелесообразной. Кто за?.. Кто против? Кто воздержался? Единогласно".
…Они поступили со мной гуманно: дали мне казнь на выбор. Как
"живущий в обществе и несвободный от общества (раб)" я должен был проползти сквозь строй Всесветлого Презрения и Осмеяния. А как
"свободный гражданин свободной страны" (диалектика казуистики – казуистика диалектики) – мог выпить чашу с ядом. Я выбрал, разумеется, чашу. Сделав это, я вспомнил слезливых учеников
Сократа, которые, разнюнившись, взялись наматывать сопли на кулак, плаксиво отговаривая своего Учителя от не вполне разумной, с их точки зрения, затеи. Однако Сократ твердо сказал: "Но мне же будет подарен сон! Сон, понимаете? А что может быть слаще сна?.." Что может быть слаще сна, ни тугодумы, ни даже самые пытливые из его последователей не знали. Поэтому, хорошенько высморкавшись, они согласились.
…Когда ко мне, стоящему в луже на четвереньках, медленно приблизился жрец Приводимого в Исполнение Приговора – седовласый упырь, несший в унизанных перстнями перстах просторную золотую чашу (в ней, когда он склонился ко мне, всплеснулась смарагдовая, разящая клопомором жидкость), – и только в тот миг я с некоторым удивлением узнал в нем профессора этики и эстетики. "Повезло же мне!" – подумал я под конец. С этим смешанным чувством удивления и нечаянной радости я проследил, как он бережно ставит передо мной, в лужу, бесценный фиал с освобождающей навек аквой-тофаной, и, приникнув, жадно вылакал все до конца.
ЧАСТЬ III
ВОСПОМИНАНИЯ О БЕРЛИНЕ, ПОТСДАМЕ – И В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ О ПЕТЕРБУРГЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ. АУТ
"МЫ ПРОЛЕТАЕМ НАД ТЕРРИТОРИЕЙ ПОЛЬШИ…"
Салон самолета…
Я спал?
"МЫ ПРОЛЕТАЕМ НАД ТЕРРИТОРИЕЙ ПОЛЬШИ…" – повторяет голос пилота.
Я гляжу в иллюминатор… Голубой воздух абсолютно прозрачен… Видно все до самого дна… Сверкает солнце…
Наверное, это и есть клиническая смерть.
Или биологическая – one way ticket^18.
