Но прошло десять лет, а солнце не померкло.
Если читать знак в обратном порядке, он означает начало. Начало ожидания? Не только. Они получили время. От них ждали, что они используют его.
Как именно они должны были его использовать?
Конечно, строя сообщества из новообращенных. Это было совершенно ясно.
Единственное, что настораживало, — то, что Иешуа ничего об этом не говорил. Он полагал, что мир перестанет существовать после его воскрешения.
Но этого не случилось.
Потому…
Дабы разорвать порочный круг, единственное, что от него требовалось, — это верить в то, чего он никогда не видел. Это было самое трудное. Верить и не говорить, что он это видел. Очевидно, его бременем было молчание: он всегда говорил слишком много.
— Не считается.
— Собака!
— Пять, две тройки и единица.
— Две единицы. Тебе выпала собака!
— Я тебе говорил, не считается.
Кефа проснулся от беспокойного сна. Охранники, сидевшие за столом, смотрели с вызовом друг на друга. Один из них встал, хватаясь за рукоятку кинжала:
— Не будь идиотом. Выкладывай деньги.
— Я что, по-твоему, лгу?
— Успокойся. Бросай снова.
Охранник неохотно сел на место и потянулся за костями.
— Я не потерплю, чтобы меня называли лгуном.
— А я не хочу рисковать тремя годами службы.
Стук, стук, стук.
Пауза.
Треск.
Кефа попытался снова уснуть, но сон не шел. В его мозгу теснились обрывочные слова и картины. Он подумал, не началась ли у него лихорадка.
Было время, когда все было ясно. Как он умудрился потерять эту ясность? Она постепенно исчезала, просачиваясь сквозь щели в его сознании.
Вначале, когда Иешуа был с ними, им было необходимо знать лишь то, что они обладают великой истиной и должны распространить ее как можно шире и как можно быстрее. Истина заключалась в правде о связи между Богом и человеком. Истина была не нова: напротив, ее повторяли так часто, что люди перестали слушать. Иешуа вдохнул новую жизнь в старые слова, давно умершие и затертые. А теперь они стали откровением и вызовом: «Вы — дети Господни».
Это изменило мир. Это означало конец бесплодным мольбам и попыткам умилостивить, скрупулезному подсчету грехов и бесконечным ритуалам, призванным заслужить прощение, и горестному пониманию того, что любые усилия безнадежны. Теперь требовалось лишь попросить. Это означало конец подсчетам на будущее: Бог подаст. Это означало конец страху: Бог — отец. Это стирало все сомнения и отменяло все долги: это делало ненужным Закон.
Поняли все это они далеко не сразу: старые предрассудки проросли глубоко. Но когда наконец они прозрели, они поняли, откуда он черпал силы. Это было в них тоже.
А потом случилась первая беда: первое подозрение, что Промысл Божий понять не так просто. Он обещал, что Царствие придет, прежде чем они смогут посетить все города Иудеи. Странствие было долгим и изнурительным; у них в руках была мощная сила, но исцеленные проклинали их, большинство же оставалось безразличными, и это безразличие было хуже ненависти. Они не сдавались, пока задание не было закончено, — но ведь оно не должно было быть закончено!.. Царствие не пришло.
Они возвратились и нашли его бродящим по холмам с опущенной головой. Он направил их по ложному пути.
Все, что так тревожило и ставило в тупик Кефу, заключалось в этом парадоксе: миссия оказалась бесплодной, потому что была завершена. Позднее он даже предпринял попытку проследить последовательность событий после провала. Конечно, это было глупо, но несомненно, что поведение Иешуа изменилось. Он стал отстраненным, подверженным приступам дурного настроения и меланхолии. Он был уверен, что кто-то его предаст.
И тем не менее Кефа понимал, что именно в это время, когда тьма сгущалась, появился ярчайший луч света. Именно тогда он постиг могущественную тайну Иешуа, и как награда за прозрение ему был доверен Ключ.
Это самое странное из всех откровений и случилось странно. Иешуа неожиданно задал вопрос, на который никто из них не знал, как ответить. Бормоча что-то в смущении, Кефа вдруг услышал, совершенно отчетливо, ответ у себя в голове. Это был визгливый голосок юродивого, одного из множества тех, кого излечил Иешуа. Нелепые слова звенели у него в ушах снова и снова, и в них была холодная правда.
«Тот, Кто придет».
Его обуял ужас. Но он произнес это.
А Иешуа…
Реакция Иешуа была такой же странной, как и все остальное.
— Ты сказал то, о чем никогда нельзя говорить, и за это придется уплатить высокую цену.
— Так это правда?
— Об этом никогда нельзя говорить.
— Но почему, если это правда?
— Потому, что это правда, сын дурака. Ты слушал меня все это время и так и не понял? О некоторых вещах нельзя говорить вслух.
— Я не понимаю почему.
— Если бросить жемчуг свиньям, они нападут на тебя, потому что им нужны объедки; а что тогда происходит с жемчугом? Есть еще одно объяснение, о котором ты никогда никому не должен говорить. Есть правда, которая, когда о ней говорят вслух, становится неправдой. Ты понял?
Кефа смотрел во все глаза, онемев от изумления.
— Чтобы достать воды из колодца, никто не спускается прямо вниз, а все вы ходите кругами вокруг него. Теперь, когда ты это знаешь, я даю тебе Ключ от Царствия. Видишь?
Кефа в отчаянии повернул неимоверно отяжелевшую голову. Затем с неожиданной тревогой спросил:
— Какой ключ ты мне дал? — и стал с опаской шарить руками в складках туники.
Иешуа начал смеяться. Это был страшный смех, срывающийся, резкий и безрадостный.
Кефа обхватил голову руками и зарыдал.
Жемчужины.
Создаваемые в темноте на дне моря.
Ближе к концу многое из того, что говорил Иешуа, озадачивало его. Часто ему казалось, что слова не были предназначены ему: словно учитель вел долгий и важный диалог с самим собой, а Кефе было позволено иногда присутствовать.
Долгие годы в молитвах и медитациях он пытался постичь природу Ключа. Естественно, это был не материальный ключ: он быстро понял свою глупую ошибку. Тем не менее он верил, что настанет день, после Судного дня, когда он увидит сияние ключа на своей ладони.
Однако это было не просто обещание. Он уже обладал ключом. Иешуа однозначно сказал об этом. И поскольку он уже обладал им, ключ должен был иметь какое-то значение сегодня. Но какое? Ключ к Царствию, которое еще не пришло?
Ключ предназначен для того, чтобы закрывать и открывать, преграждать и впускать. Царствие еще не пришло, но те, кто туда попадет, живут на земле сейчас. В этом Кефа нашел разгадку своей земной миссии. Она должна быть созвучна его предназначению на Небесах: он должен стать ключником братства, следить за тем, чтобы недостойные не могли проникнуть, чтобы достойные не были забыты.
Он принялся за работу не жалея сил. Он посетил столько общин, сколько был способен, беседовал с их членами, проверял их веру, наблюдал за их образом жизни. То, что он видел в большинстве общин, радовало его. В других, в особенности в одной общине в Самарии, которой руководил Филипп, он был вынужден пресечь вредное влияние. Но за последние годы он понял, что миссия, понимаемая им буквально, не по силам ни ему, ни кому-либо другому. Появлялись все новые общины, проникая по другую сторону гор и восточной пустыни, вдоль побережья Великого моря. Савл…
Кефа застонал от внутренней боли. Скорее всего Савл не будет ничего предпринимать, не посоветовавшись с ними. Но человек он совершенно непредсказуемый, и никто ничего о нем не слышал, после того как он покинул Иерусалим. Что с ним?
— Весь мир, Кефа!
— Это предназначалось только нам! Он так сказал.
— Вот заладили: «Он сказал, он сказал». Вы делаете только то, что он сказал, и никогда ничего не делаете, если он не сказал? Ситуация изменилась: появились новые взгляды. Вы так сказали.
Кефа недовольно посмотрел на него.
— Это жизнь, Кефа, — с жаром сказал Савл. — Жизнь, правда, свобода. Как можно держать это для себя?
— Послушай, — сказал Кефа. Его спокойствие скрывало раздражение, как пена волну. — Наша нация — это священство. Как можно нести нашу весть всему миру, если еще не все священнослужители ее слышали? Это бессмысленно.
— Многие вещи кажутся бессмысленными, — сказал Савл. — Во всяком случае мне. Возможно, ты понимаешь Божий замысел?
Кефа молчал.
— Скажем иначе, — сказал Савл. — Добился ли ты большого успеха со своими… священнослужителями?
— Нужно время. Правду не утаишь.
— На мой взгляд, — сказал Савл, — они вполне успешно это делают. Как заживают твои шрамы?
— Надеюсь, ты не задумываешь обратиться к язычникам, потому что боишься собственного народа?
— В настоящий момент я ничего не задумываю, — сверкнул глазами Савл. — Я просто предлагаю одну идею. Ты и сам это знаешь, если слушал внимательно. И никогда не говори мне, что я чего-то боюсь.
