Я уже начал впадать в отчаяние из-за огромного количества кассет, которые Сара неустанно обновляла, будучи не в состоянии каким-либо образом объяснить ей, что мне нет дела до этих сентиментальных глупостей, потому что моим умом владеют гораздо более важные проблемы, которые могут ускользнуть от меня, если я не достигну полной сосредоточенности, — как неожиданную помощь оказало мне ее решение перейти ко второй части своего плана.
И вновь она осуществила задуманное так незаметно, что я не смог бы уличить ее в преднамеренности. После окончания какого-то до отвращения слащавого фильма с этой ледяной Гарбо в главной роли, которая Саре почему-то очень нравилась, она не выключила магнитофон сразу, как это делала обычно, а начала переворачивать меня, поскольку я слишком долго лежал на одном боку. Пленка продолжала тянуться перед моими глазами, и после титров фильма на экране появилось изображение, оставшееся после перезаписи на кассете. Мою спальню вдруг заполнили страстные вздохи абсолютно обнаженной пары, находящейся на пике сексуального наслаждения. Почти гинекологическая сцена убивала всякие сомнения — это была порнография в своем жесточайшем варианте.
Хотя Сара, занятая моим перекладыванием, стояла спиной к экрану, буйство экстаза молодой пары никак не могло пройти мимо ее ушей — и все же она отреагировала не сразу. Прошло не меньше пятнадцати секунд, прежде чем она поспешила к видеомагнитофону, чтобы выключить изображение, покраснев до ушей, что ей очень шло, и оставив меня перевернутым лишь наполовину. Это внешне искреннее смущение, как и последовавший поток извинений, — полный негодования в адрес ненормальных из местного видеоклуба, что оскверняют великие любовные фильмы, копируя их на пленки, испачканные подобными мерзостями, — в первый момент обманули меня и я выбросил из головы ее непонятную медлительность при выключении видеомагнитофона.
Вспомнил я об этом лишь на следующий день, но быстро уверил себя, что все это мне почудилось, так же, как и впечатление, что Сара, переворачивая, держала меня непривычно низко — не под плечи, а вокруг бедер. И вообще, что из всего этого следовало? Паранойя еще может иметь какой-то смысл в научных исследованиях, но чаще всего абсолютно бесполезна в обычной жизни. Чаще всего. Правда, то обстоятельство, что вы — параноик, еще никоим образом не означает, что никто на самом деле не ищет вашей погибели…
Сара, к счастью, не искала моей погибели, как выяснилось вскоре, когда окончательно обнаружились ее намерения. С подготовкой было закончено, и события двинулись теперь ускоренным ходом; правда, прошло несколько дней, прежде чем она предприняла следующий шаг. Сначала закончились просмотры кассет, и Сара провела два вечера в спокойном чтении, как в начале ее работы у нас.
Хотя я невольно был настороже, ее сдержанность меня убаюкала, так что я не сильно обеспокоился, когда на третий вечер она вновь включила видеомагнитофон, развернув телевизор ко мне. Несколько секунд, объятый каким-то смутным предчувствием, я пытался угадать, какую кассету она поставит, но когда увидел первые кадры «Касабланки», у меня невольно вырвалось громкое хрюканье, сопроводившееся обильным слюнотечением. «Только не это!» — подумал я безнадежно, но Сара истолковала этот звук явно неправильно, быстро присев на край кровати и посмотрев мне прямо в глаза, как это делают, наверное, только мать и ребенок. Или любовники.
Кусочком марли она стала вытирать слюну вокруг моих губ, а потом убрала волосы со лба и начала водить рукой вдоль моей шеи и груди, будто разравнивая тонкое покрывало. При этом она бормотала что-то, но очень неразборчиво — я разобрал только, что она нечто должна сделать, что ей тяжело, много раз Сара повторила слово «любовь», однажды упомянула «великого физика» и какого-то «ребенка». Взгляд ее остекленел, так что в первый момент я в панике принял его за взгляд сумасшедшей, но затем безошибочно разглядел в нем сияние эротического возбуждения. Казалось, мне должно было стать от этого легче, но не стало.
Когда ладонь Сары добралась до моего пупка, она вдруг вздрогнула, словно коснулась чего-то горячего, встала с кровати и на минуту повернулась ко мне спиной. Я представляю, что ей действительно было нелегко — судя по легкому подрагиванию плеч, в ней, несомненно, шла жестокая внутренняя борьба с неизвестным исходом. Единственной неприятностью было то, что ей вообще было не нужно мое согласие на участие во всем. Мое сотрудничество просто подразумевалось. Но это, к сожалению, неизбежно, когда вас побеждает такая миотрофическая глупость…
Дрожь в плечах наконец утихла, и это означало, что окончательное решение принято. Сара повернулась ко мне с несколько упрямым выражением лица, дотронулась до волос нервным движением руки, а потом подошла к видеомагнитофону, вытащила из него кассету с «Касабланкой» и после кратких поисков в ближайшей куче нашла какую-то другую. В ее движениях больше не было нерешительности, когда она вставляла новую кассету, а потом подошла, чтобы сесть возле меня на край кровати.
Взгляд ее был устремлен на меня, а не на телевизор — она прекрасно знала, что находится на пленке, так что ей не было нужды смотреть. Гораздо важнее для Сары была моя реакция. Я на мгновение смущенно остановил взгляд на ней, а потом направил его на экран.
Я ожидал увидеть что угодно, только не это. Передо мной возникла совершенно знакомая картина — вот эта самая спальня. На экране было изображение моей постели, на которой неподвижно, с закрытыми глазами, лежал я. Снято это было поздней ночью, когда я уже вовсю спал. Но кто это сделал?..
Словно прочитав недоумение в моих глазах, Сара потянулась к спинке кровати и гордо подняла маленькую видеокамеру «Сони», которая, очевидно, могла снимать даже при самом скудном освещении, потому что в кадре не было видно никаких дополнительных источников света. Затем Сара встала с постели, подошла к телевизору и поставила камеру на него — без сомнения, на то самое место, откуда был снят предыдущий кадр. Прежде чем вернуться ко мне, она нажала на камере какую-то кнопку, отчего около объектива загорелась маленькая красная лампочка, сигнализирующая, что идет съемка.
Мне совершенно не по душе была эта двойная съемка, но как бы я мог выразить свое несогласие? Новым хрюканьем и испусканием слюней? Что в этом толку, коли они для Сары означают нечто иное. Итак, выбора не было, и мне пришлось беспомощно смотреть на экран, еще, правда, не зная, чего следует ожидать. Но ждать уже оставалось недолго.
В кадр вошла Сара, но не своей обычной походкой стыдливой девушки, а как-то вызывающе, агрессивно, раскачивая бедрами и пропуская длинные волосы между пальцами. Она делала это страстно, соблазнительно, но мне было неясно, играет она или же ее движения непритворны. Сара подошла к моей кровати и начала склоняться надо мной, изображая страстные ласки, правда, на самом деле не трогая меня, видимо, боясь разбудить. После этих мнимых прикосновений она перешла к столь же мнимым поцелуям; медленно извиваясь, начала с пальцев ног, не пропустив ни одного участка тела, к которому могла приблизиться губами поверх покрывала.
Пока я, не мигая, смотрел на экране эту странную эротическую игру, невольным участником которой был, камера на телевизоре снимала новый фильм того же рода, в котором, правда, я не спал. Руки с длинными ловкими пальцами, на которых я лишь сейчас увидел крикливо накрашенные ногти (были ли они такими раньше?), стали подражать движениям на экране, на сей раз действительно лаская меня, а не изображая это. Я ощущал продвижение ее пальцев по своему телу, мышцы которого, правда, были атрофированы, но зато кожа оставалась чувствительна к прикосновениям, как и раньше, а ведь были и ткани, моторика которых была не мышечной природы…
Если Сара решила повторить сценарий первого фильма, тогда сейчас должны были последовать поцелуи — и действительно, стащив с меня покрывало, она опустилась к моим ступням и начала скользить губами от пальцев ног наверх, одновременно прикасаясь ко мне и теплым языком. Как всегда, я спал голым, чтобы мне было легче помочь в случае чего, и Сара видела меня без одежды бесчисленное количество раз, но видела глазами сиделки, не вызывавшими во мне стыда. Сейчас же во мне одновременно появились два ощущения, которые я ни при одной сиделке не испытывал, — стыд и возбуждение. Но Сара больше сиделкой и не была.
Она продвигалась вдоль меня быстро, чтобы совпасть с ритмом происходящего на экране, но не пропуская при этом ни одной части моего тела. На короткое время подняла голову, дойдя до бедер, где задержалась несколько дольше. Взгляд, который она послала мне оттуда, был полон ликования по поводу достигнутого результата, кроме того, я различил в нем и то особенное заговорщическое выражение, связывающего людей, соединенных грехом.
