Хорхе Борхес - Книга сновидений (антология)

Так вот, когда все души выбрали себе ту или иную жизнь, они в порядке жребия стали подходить к Лахесис. Какого кто избрал себе гения, того она с ним и посылает как стража жизни и исполнителя сделанного выбора. Прежде всего этот страж ведет душу к Клото, под ее руку и под кругообороты вращающегося веретена: этим он утверждает участь, какую кто себе выбрал по жребию. После прикосновения к Клото он ведет душу к пряже Атропос, чем делает нити жизни уже неизменными.

Отсюда душа, не оборачиваясь, идет к престолу Ананки и проходит через него. Когда и другие души проходят через него, они все вместе в жару и страшный зной отправляются на равнину Леты, где нет ни деревьев, ни другой растительности. Уже под вечер они располагаются у реки Амелет, вода которой не может удержаться ни в каком сосуде. В меру все должны были выпить этой воды, но, кто не соблюдал благоразумия, те пили без меры, а кто ее пьет таким образом, тот все забывает. Когда они легли спать, то в самую полночь раздался гром и разразилось землетрясение. Внезапно их понесло оттуда вверх в разные стороны, к местам, где им суждено было родиться, и они рассыпались по небу, как звезды. Эру же не было дозволено испить этой воды. Он не знает, где и каким образом душа его вернулась в тело. Внезапно очнувшись на рассвете, он увидел себя на костре.

Платон, «Государство»

Погрузившись в усталое и рассеянное раздумье при виде ковра перед собой (узор которого никогда не повторяется), можно вообразить, что он являет собой схему земного бытия; изнанка плетения основы — это другая сторона мира (уничтожение времени и пространства, либо хулящее или восхваляющее превозношение и того и другого), сама же основа ковра-сны. Снилось это Моисею Неману в Тегеране, который ткал ковры и продавал их в своем магазине напротив площади Фердоуси.

Гастон Падилья, "Записки ничтожного человека" (1974)

После разгрома войск Франции в Канаде в 1753 году французские агенты пустили среди индейцев слух о том, что король Франции, который спал в течение нескольких лет подряд, только что проснулся и первые его слова гласили: "Необходимо сейчас же изгнать англичан, вторгшихся в страну моих краснокожих сыновей". Новость эта разнеслась по всему континенту и стала одной из причин знаменитого восстания Понтиака.

Х.Девинь Дулитл, "Разбросанные мысли о мировой истории"

Образы наших снов (пишет Колридж) воспроизводят ощущения, а не вызывают их, как принято думать; мы не потому испытываем ужас, что нас душит сфинкс, — мы воображаем сфинкса, чтобы объяснить себе свой ужас. Если так, то в силах ли простой рассказ об увиденном передать смятение, лихорадку, тревогу, страх и восторг, из которых соткался сон этой ночи? И все же попробую рассказать; быть может, в моем случае основная проблема отпадет или хотя бы упростится, поскольку сон состоял из одной-единственной сцены.

Место действия — факультет философии и литературы, время — вечер. Все (как обычно во сне) выглядело чуть иным, как бы слегка увеличенным и потому — странным. Шли выборы руководства; я разговаривал с Педро Энрикесом Уреньей, в действительности давно умершим. Вдруг нас оглушило гулом демонстрации или празднества. Людской и звериный рев катился со стороны Бахо. Кто-то завопил: "Идут!" Следом пронеслось: "Боги! Боги!" Четверо или пятеро выбрались из давки и взошли на сцену Большого зала. Мы били в ладоши, не скрывая слез: Боги возвращались из векового изгнания. Поднятые над толпой, откинув головы и расправив плечи, они свысока принимали наше поклонение. Один держал ветку, что-то из бесхитростной флоры сновидений; другой в широком жесте выбросил вперед руку с когтями; лик Януса не без опаски поглядывал на кривой клюв Тота. Вероятно, подогретый овациями, кто-то из них — теперь уж не помню кто — вдруг разразился победным клекотом, невыносимо резким, не то свища, не то прополаскивая горло. С этой минуты все переменилось.

Началось с подозрения (видимо, преувеличенного), что Боги не умеют говорить. Столетия дикой и кочевой жизни истребили в них все человеческое; исламский полумесяц и римский крест не знали снисхождения к гонимым. Скошенные лбы, желтизна зубов, жидкие усы мулатов или китайцев и вывороченные губы животных говорили об оскудении олимпийской породы. Их одежда не вязалась со скромной и честной бедностью и наводила на мысль о мрачном шике игорных домов и борделей Бахо. Петлица кровоточила гвоздикой, под облегающим пиджаком угадывалась рукоять ножа. И тут мы поняли, что идет их последняя карта, что они хитры, слепы и жестоки, как матерые звери в облаве, и — дай мы волю страху или состраданию — они нас уничтожат.

И тогда мы выхватили по увесистому револьверу (откуда-то во сне взялись револьверы) и с наслаждением пристрелили Богов.

Хорхе Луис Борхес

Ему снилось, что настойчивая боль внизу живота, которую он скрывал, чтобы не докучать другим, а может, чтобы его самого не изводили, перестала его мучить. Боль исчезла, будто ее вовсе и не было. Ему снилось, что кухарка Эустолия (ох, он унаследовал ее от матери, старуха была помешанной) отправилась жить к своей племяннице и, наконец-то, ему было позволено есть по-человечески. В доме перестало вонять чесноком. Ему снилась нежданная встреча с Лавинией, его незабвенной Лавинией, оказавшейся свободной. Бракосочетание прошло тихо и скромно. Ему снилось, что он составил обширную антологию о бесполезности литературной апологии. Одобрение критиков было единодушным. Ему приснился выигрышный номер в рождественской лотерее. Стоило трудов его отыскать, но зато будущее его состояние было обеспечено. Ему снились победители всех скачек на предстоящих бегах на ипподроме Палермо. Однако он ненавидел скачки, его дядя покончил с собой, и т. д и т. д. Ему снилось, что он просыпается. Но он не проснулся. Вот уже несколько минут, как он был мертв.

Элисео Диас, "Заметки о случайностях" (1956)

От латинского глагола somnio. Существует некая фантазия, что здравый смысл отказывает во время сна, ей не следует придавать значение; лишь те сны обладают определенным правдоподобием, по которым врачи судят о настроении больного, и здесь в расчет не входят святые и божественные откровения, сказанные Богом Иосифу и другим святым. "И снилось слепому, что он видит, и снилось ему то, чего он желал". А вот чем обернулся сон собаки: снилось собаке, что она ест кусок мяса и вгрызается в него зубами, и глухо урчит от удовольствия. Хозяин же, увидев это, хватает палку и начинает избивать ее, и здесь она просыпается, избитая и без мяса.

Себастьян де Коваррубиас Ороско, "Сокровище кастильского, или испанского языка" (1611), 1943

Готфрид Келлер на смертном одре признался своему другу, что несколько дней тому назад он увидел во сне двух рыцарей, облаченных с ног до головы в доспехи, кованные из чистого золота. Две эти фигуры бесстрастно застыли рядом с маленьким шкафом, стоящим между двух окон. Снова и снова писатель возвращался к этой теме, но ему никак не удавалось описать то чудесное сияние, которое, по его словам, пронизывало всю эту картину.

Ибрахим Саид, «Маргиналии» (1932)

Я получил стипендию Колледжа Мехико и 18 марта 1949 года ступил на мексиканскую землю. Меня встретили друзья (среди них была и Соня Энрикес Уренья) и отвезли в студенческий пансион, там мы распрощались. Разложив свои скудные пожитки, включавшие, между прочим, латинский словарь, я собрался лечь спать. Дорога — целых тридцать четыре часа — была крайне утомительной.

Мне приснилось, что прошло несколько месяцев. Накануне моего возвращения в Буэнос-Айрес Альфонсо Рейес пригласил меня на выходные к себе в отель в Куэрнаваку. И там он на прощание читал мне свой перевод первых девяти песен «Илиады», это был тот самый перевод, анонс которого я видел каждую субботу в те незабываемые вечера в нашей обители "Капилья Альфонсина" на тогдашней улице Индустриас. Альфонсо Рейес читает мне, мне одному, Гомера, а вокруг нас плато Анауак! (Не утверждал ли Педро Сармьенто де Гамбоа, что он обнаружил на мексиканской земле следы подошв Одиссея?) Я подарил Рейесу издание полного собрания поэтических произведений Лугонеса, где были его переводы из Гомера.

Утром я проснулся очень рано. Колледж находился на расстоянии чуть более квартала от улицы Неаполь, в доме номер пять. Двери были еще закрыты, когда я пришел. Я купил «Новедадес» ("Новости") и принялся читать. Вскоре появился Раймундо Лида. Мы поднялись с ним на второй этаж, в зал филологии. Спуся час Раймундо Лида сказал мне: "Вас ждет дон Альфонсо". Я спустился вниз, где меня встретили словами: "Рой, дайте пожать Вашу руку. Отныне это Ваш дом. Садитесь". И сразу же, без всякого перехода: "Расскажите мне о Педро". Я начал говорить, однако не слишком связно, — воспоминания удручали меня. Рейес (а он был самым близким его другом — неважно, находился ли он рядом или вдалеке — в течение долгих сорока лет) не скрывал своих чувств. Память о Педро Энрикесе Уре-нье, ясная как свет звезды, непреходящая как крепкая дружба, объединила нас. Прошли месяцы. За несколько дней до моего возвращения в Буэнос-Айрес Альфонсо Рейес пригласил меня на выходные к себе в отель в Куэрнаваку, вместе с доньей Мануэлей. Я хорошо представил себе, что там должно произойти, — и захватил томик Лугонеса. Два дня подряд (о, Боже, для меня одного!) дон Альфонсо читал свой поэтический перевод первых девяти песен «Илиады».