Медсестра приготовила обед. Они поели, выпили вина.
— Эвридика, — произнесла Медсестра.
— Почему ты это сказала? — спросил Кляйнцайт.
— Так, захотелось вдруг, — сказала она. — В той истории Орфей оглянулся и потерял Эвридику, но я что‑то сомневаюсь, что так было на самом деле. Наоборот, это Эвридика посмотрела вперед и потеряла Орфея. Думаю, ей не нужно было смотреть перед собой.
— Ну что ж, — начал Кляйнцайт. Он хотел рассказать ей об Орфее, но все, о чем он мог подумать, была лишь слепая голова, плывущая к берегам Фракии, одна в ночном океане, освещенная светом луны. Все остальное выглядело чересчур детализированным. — Ну что ж, — повторил он, покачал головой, замолк.
Они выпили кофе с фруктовыми булочками.
— Не могу избавиться от этой мысли, — произнесла Медсестра. — Я вижу, как они выходят наружу, Орфей ведет за руку Эвридику, а Эвридика гадает, что теперь будет, сможет ли все остаться как прежде. Она не перестает спрашивать Орфея о том, что будет, Орфей отвечает, что не знает, но она продолжает спрашивать. И наконец он произносит: «Что за черт, да забудь же об этом!»
— Я не знаю, что будет, — сказал Кляйнцайт. — Я знаю только, что Орфей собрал себя.
— Как? — спросила Медсестра. — Я не знала этой части истории.
Кляйнцайт рассказал ей.
— Где ты об этом прочел? — спросила Медсестра.
— Мне рассказал об этом специалист по Орфею, — ответил Кляйнцайт.
— Звучит здорово, — заметила Медсестра. — Но как ты это сделаешь?
— Орфей вернулся туда, где его разодрали, — сказал Кляйнцайт.
— Или туда, где он попросту распался, — сказала Медсестра.
— Что бы там ни было, — сказал Кляйнцайт, — он вернулся туда, где это произошло.
— А где это?
— Не знаю. Я подумаю об этом в другой раз. Раздевайся.
— Ты себя погубишь, — забеспокоилась Медсестра. — Еще позавчера ты не мог усесться.
— Мы сделаем это лежа, — отвечал Кляйнцайт.
Ах, выдохнула желтая бумага, когда Кляйнцайт взял ее в руки. Ах, я так рада, так рада, что ты вернулся. Она повисла на нем, задыхаясь от рыданий.
Что такое? — сказал Кляйнцайт. Ты действительно тосковала без меня?
Ты никогда об этом не узнаешь, отвечала бумага.
Кляйнцайт перечитал свои три страницы, начал писать, написал одну, две, три страницы сверх того.
С тобой прямо какое‑то волшебство, определила желтая бумага.
В этом нет ничего волшебного, ответил Кляйнцайт. Это просто героизм, вот и все, что требуется. Это, знаешь, как афиняне и лакедемоняне, все эти парни из античных времен. Тонкая красная линия гоплитов и все такое.
Да, сказала желтая бумага. Я тебе верю. Ты — герой.
Просто прилагаю все усилия, скромно ответил Кляйнцайт. Вот и все.
В двери вошла Смерть, села в углу.
Где ты пропадала? — спросил ее Кляйнцайт.
Ну, у меня, знаешь ли, тоже есть работа, ответила Смерть.
О! — сказал на это Кляйнцайт. Он начал четвертую страницу, устал, остановился, встал со стула, медленно обошел квартиру. На кухне появились разные специи, кастрюли и сковородки, все эти новые вещи, которые принесла Медсестра и которые властно заявляли о себе на каждом шагу. Одежда Медсестры висела в шкафу. Она ушла, чтобы купить чего‑нибудь к обеду. На той неделе она возьмет несколько отпускных дней, чтобы побыть с ним. Он вытянулся, вздохнул, почувствовал облегчение. Боли не было.
Он вернулся к своему простому столу, погладил его, любовно посмотрел на желтую бумагу, погладил и ее.
Ты и я, сказал он.
Покойник, сказала желтая бумага.
Что ты сказала? — переспросил Кляйнцайт.
Спокойно, ответила желтая бумага. Я сказала, оставайся спокойным.
Зачем?
Так ты дольше протянешь.
Ты говоришь уже не так, как совсем недавно, произнес Кляйнцайт. Ты говоришь непонятные вещи.
Разве? — усмехнулась желтая бумага.
Да, сказал Кляйнцайт. Говоришь.
Желтая бумага пожала плечами.
Кляйнцайт перечитал те три страницы, что он написал сегодня, и те три, что он написал до этого. Сейчас, когда он читал их, слова, казалось, лежали на бумаге, словно перхоть. Он потряс бумагой, и они слетели с нее. Ничего не осталось. Просто черные значки. Чернила на бумаге, и больше ничего. Ничего.
Что происходит? — недоуменно спросил он.
Ничего не происходит, ответила желтая бумага. Почему бы тебе не сделать так, чтобы что‑то произошло? Герой.
Так он это и назвал: ГЕРОЙ. На первой странице так и стояло чернилами — ГЕРОЙ. Кляйнцайт зачеркнул надпись.
Что это? — снова спросил Кляйнцайт.
Желтая бумага в ответ ни слова.
Черт бы тебя подрал, произнес Кляйнцайт. Что это? Почему мои слова осыпались с бумаги, словно перхоть? Скажи же мне!
Нет никаких «твоих» слов, ответила желтая бумага.
А чьи же они? — спросил Кляйнцайт. Я их написал.
«Я», передразнила желтая бумага. Это что, шутка такая? «Я» не может написать ничего, что осталось бы на бумаге, глупыш.
А кто тогда может? — спросил Кляйнцайт.
Ты начинаешь меня утомлять, отозвалась желтая бумага.
Проклятье, выругался Кляйнцайт, ты моя желтая бумага или нет?
Нет, сказала желтая бумага.
А чья ты? — продолжал допытываться Кляйнцайт.
Слова.
Что сейчас происходит?
Сейчас может произойти что угодно.
КАК — Я — МОГУ — ОСТАВИТЬ — СЛОВА — НА — БУМАГЕ? — произнес Кляйнцайт очень медленно, словно разговаривал с чужеземцем.
Они останутся там, если ты их туда не поставишь, ответила желтая бумага.
Как мне сделать это?
Ты это не делаешь, это само происходит.
Как это происходит?
Ты просто должен найти то, что находится там, и сделать так, чтобы это было, произнесла желтая бумага.
Найти что где? — спросил Кляйнцайт.
Здесь, сказала желтая бумага. Сейчас.
Кляйнцайт взял чистый лист, уставился в него. Ничего, сказал он. То есть абсолютно.
Что за шум? — спросила Смерть, заглядывая ему через плечо.
Ничего не могу найти на этой бумаге, пожаловался Кляйнцайт.
Чепуха какая, сказала Смерть. Все оно там. Я вижу это довольно отчетливо.
О чем там говорится? — спросил Кляйнцайт.
Смерть что‑то прочла очень тихим голосом.
Что? — переспросил Кляйнцайт. Ты что, не можешь говорить громче?
Смерть сказала что‑то чуть громче.
Ни слова не могу понять из того, что ты говоришь, сказал Кляйнцайт. Он ощутил непреодолимое сожаление по поводу мерцающего морского света в аквариуме и улыбки фарфоровой русалки, которых было уже не вернуть. А потом внезапно он почувствовал себя так, будто бы был рукавицей, из которой внезапно выдернули руку. Совсем пустой, и тотчас же все вокруг мягко и совершенно беззвучно растворилось.
Пик–пик–пик–пик, раздавалось над ухом Кляйнцайта. Занавески были задернуты, у его постели сидела Медсестра в своем халате и глядела ему в лицо.
Под кроватью Смерть, напевая себе что‑то под нос, чистила свои когти. Они никогда не бывают по–настоящему чистыми, разъяснила она. Работенка у меня вонючая, но чего зря жаловаться. Я бы хотела, конечно, вместо этого быть Юностью или Весной или чем там еще. Ну, может, не Юностью. Сопливая пора, к тому же не успел ты узнать человека как следует, а он уже перескочил в следующий возраст. Весна почитай то же самое, да и работа это женская. Вот Действием было бы быть действительно здорово.
Где‑то в тюремной камере лежало Действие, курило и бесцельно смотрело в потолок. Ну что за жизнь, произнесло оно. Вечно сидишь в кутузке. Почему я не Смерть или кто там еще. Постоянная работа, надежная.
Одна в неотапливаемой комнате, Весна, завернувшись в стеганое одеяло, пыталась починить свои кисейные одежды и нашла, что ее пальцы слишком окоченели, чтобы держать иглу. Она бросила взгляд на холодную плиту, взяла в руки газету, прочла о забастовке газовиков.
Юность, перемахнув через канаву, услышала лай собак, идущих по ее следу, отдышалась и бросилась бежать дальше.
У Госпиталя жалоб не было. Сытно позавтракав, Госпиталь закурил сигару, выпустил большое облако дыма. Оооо! — вздохнул он. Ммм! А ну, подъем! Всем пить чай.
Все поднялись, принялись пить чай. Кляйнцайт открыл глаза, увидел Медсестру. Она поцеловала его. Он увидел монитор.
— Черт, — произнес он. — Опять это пиканье. Что произошло?
— Я нашла тебя на полу, когда пришла из магазина, — сказала Медсестра. — Так что я решила, что мы можем пойти на дежурство вдвоем.
— А! — вырвалось у Кляйнцайта. — Я как раз пытался прочесть то, что было написано на желтой бумаге. — Он пошарил слабой рукой под кроватью Ты здесь? — спросил он.
Здесь, там, везде, ответила Смерть. Как домовой.
Ну что ты все хитришь? — устало спросил Кляйнцайт. Почему бы тебе не встать и не биться, как мужчина, или хотя бы как шимпанзе, а не устраивать все эти фокусы.
