Но ничего не получилось. Индийское путешествие заканчивалось для него в суете и спешке. Корабль, как оказалось, отходил на двенадцать часов раньше, чем ему сказали, и у Моргана не осталось времени ни на что, запланированное ранее: посетить остров Элефанта, поесть манго и купить пирожных для Саида. Он даже не смог нормально упаковать свой багаж. Морган второпях погрузился на корабль и даже не заметил толком, как береговая линия, оставшаяся за кормой, уходит все дальше и дальше.
В конце концов, после того как он столько пережил и встретился со столькими людьми, провожал его на пристани только Бальдео – непостижимый человек без возраста, который даже был симпатичен Моргану, хоть и не слишком. Они помахали друг другу – только разок, не выражая особых эмоций; потом корабль отошел, и разошлись их жизненные пути – Моргана и слуги-индийца.
Морган привез подарки матери, главным образом отрезы дорогой роскошной материи, которые в первое же утро после прибытия выложил на столе среди горящих палочек ладана. Когда он позвал Лили и слуг, те закричали от восторга, и на мгновение он увидел, как в их глазах играли всеми цветами радуги разложенные на столе шелка. Здесь было все – ароматы, цвета, пробужденное видение дальних стран. Но потом все было убрано; ткани сложены и запрятаны в коробки, чтобы никогда вновь не являться на свет.
Некоторое время Морган чувствовал себя потерянным. Старые ритуалы и привычки не помогали. Ничто не было достаточно ярким или красивым, все слишком известно и пресно. Он постоянно думал об Индии, был одержим этими мыслями; но никто из знакомых не разделял его интереса, и это было хуже всего. Туда он постоянно возвращался мыслями, весьма произвольно выбирая и впечатления, и события из воспоминаний о своей поездке. В самых безудержных своих фантазиях он представлял, что влюбился в каждого из миллионов обитателей этой страны.
Но, по сути, значение для него имел только один. Он ужасно скучал по Масуду и страстно желал вновь с ним увидеться. Однако он по-прежнему был на него сердит. Время и расстояние смягчили остроту боли, но Масуд явно не желал быть прощенным, поскольку писал всего раз в несколько месяцев и не сообщал о себе ничего нового. Он знал, что чувствует Морган, поскольку тот выражал свои чувства, не смягчая, но, похоже, ни на что больше не был способен. Либо молчание, либо пустословие – вот и все, что он мог предложить в ответ.
Но в одном из своих писем, которое Морган получил вскоре после возвращения, и, вероятно, руководствуясь чувством вины, Масуд сделал искреннее признание. Он подошел к нему, двигаясь окольным путем, не сразу говоря то, что имеет в виду, хотя то, что он хотел сказать, было вполне ясно. Его отец, как он полагал, принадлежал к меньшинству.
Но, как ни странно, сюрприза не получилось – Морган был готов к этому признанию – по тому, каким тоном Масуд говорил о своем отце, по историям о его удручающем поведении. Отец Масуда всегда выглядел несчастным, словно испытывал невыразимые мучения, подавляемые алкоголем. Но теперь, когда слова оказались закрепленными на бумаге, они вызвали в Моргане шквал эмоций, который разом осветил и его собственную жизнь – до самого ее начала.
Он подумал о своем отце. То, что он знал об Эдварде Форстере, он почерпнул главным образом из историй и анекдотов, рассказываемых Лили. Но и этих сведений было достаточно, чтобы возник тревожный вопрос, недостаточно ясно и четко сформулированный, чтобы его можно было произнести. В голосе Лили, когда она упоминала о своем муже, всегда звучали ноты неприязни и разочарования, и направлены они были на некие странности или слабости его характера, в целом не вполне мужского. Морган рано почувствовал эту тональность и постарался приспособиться к ней.
Но теперь ему открылось кое-что еще – то, что он знал, но над чем не удосужился как следует поразмыслить. У Моргана был гувернер, некий Тед Стритфилд, очень близкий друг его отца – настолько близкий, что даже сопровождал Лили и Эдди в их свадебном путешествии в Париж. Лили упомянула об этом лишь однажды, много лет назад, когда Морган был ребенком. Язвительность в ее голосе его расстроила, но он не догадывался почему. А потом лицо матери стало бесстрастным, тема была закрыта и к ней никогда не возвращались. Однако вскоре после смерти отца, еще до того, как Морган смог хорошенько узнать Теда Стритфилда и запомнить его, тот исчез из их жизни, и имя его уже не упоминалось.
Что тут можно сказать? Конечно, Лили он расспрашивать не мог. Это была как бы личная ее печаль, нечто потаенное, куда ему не было доступа. И тем не менее он тревожился – словно некое привидение, запечатанное в конверте, явилось из Индии, чтобы одновременно и приблизить, и отдалить от него его друга.
Масуду он о своих домашних проблемах ничего не сказал. Их жизни уже не были настолько связаны, как прежде. И никогда это не проявлялось так отчетливо, как в тот день, когда, явившись к Морисонам, Морган узнал о предстоящей помолвке Масуда. Ему было горько узнать о ней именно таким путем, хотя письмо от Масуда и пришло через несколько дней. Тот собирался жениться на Зорах, женщине, о которой он говорил, – дочери адвоката, знакомого Моргана по Алигару.
Ему пришлось ответить, хотя это было нелегко. Он писал: «Добрые вести, которые ты прислал, тронули меня. Славно, что все устроилось, и я счастлив. Я всегда этого желал. Полагаю, что я действительно люблю тебя, если так хочу, чтобы другой человек – не я – вошел в твою жизнь. А я действительно желаю этого всем сердцем».
В его словах соседствовали правда и ложь. После объявления о помолвке, которое ему, вероятно, было непросто сделать, Масуд на некоторое время замолчал. Письма не приходили, и Морган пребывал один на один со своими желаниями, настолько острыми иногда, что он мог рассыпаться или сойти с ума.
Он внезапно обнаружил, что в том, как он ведет себя, заключается потенциальная опасность, хотя он толком даже не знал, чего хочет добиться. Пару раз он околачивался в общественном туалете, надеясь, что ему поступит какое-нибудь предложение. Открытые пространства, особенно пространства Гайд-парка, казалось бы, таящие некие возможности, возбуждали его. Случайно брошенный взгляд, неосторожное столкновение – все развязывало его бурную фантазию. Действовать исключительно из похоти, не заботясь о неких сопровождающих ее нежных чувствах, было менее опасно, чем стать объектом разрушительного желания, не знающего выхода. Он отправился смотреть Нижинского, который практически обнаженным танцевал в «Послеполуденном отдыхе фавна» Дебюсси, и этот тотальный отказ от человеческого тела одновременно и встревожил, и обрадовал его – как воплощение того, что незаметно кипело и бурлило внутри. Потом ему страшно захотелось опоздать на поезд домой и отдаться приключениям где-нибудь в густой листве, хотя он и не представлял, где таковую найти.
Его неспособность к продолжению рода была для него очевидна, и скоро, как он чувствовал, она станет очевидна и другим. Как ни странно, эта перспектива его не расстроила. Его влекла идея поддаться своей странности и превратиться в одно из тех отдалившихся от мира бесплодных существ, которые настолько погружены в собственное одиночество, что нормальные люди начинают их ненавидеть. Он уже повидал таких.
* * *
Через месяц после приезда Морган писал Масуду: «Я не уверен, что смогу написать про Индию, – как только я начинаю, все вы начинаете меня разочаровывать. Но материал действительно ждет великого романиста. Произведи на свет его сам».
Это заявление было столь убедительным, что вскоре Морган с удивлением обнаружил себя за письменным столом на своем чердаке, превращенном в кабинет.
Он выбрал зеленые чернила – цвет, которым никогда до того не пользовался, – чтобы показать, хотя бы себе самому, что книга эта принципиально отличается от всех его прочих книг. И вот первые зеленые строки начали покрывать белый лист бумаги решительным ритмичным потоком. Хотя многое, как Морган понимал, оставалось пока еще не до конца продуманным.
Все последние недели своего индийского путешествия, и особенно по пути домой, он начал обдумывать характеры, а также обстановку, в которой они будут существовать. Место действия должно было напоминать Банкипор. Река, грязь, ужасающе угнетающая обстановка – все это будет присутствовать в романе; но еще и зеленый массив, видимый с крыши, и аккуратно разлинованный улицами сорок восьмой округ Триссура. Роман стал способом повторно вернуться туда, хотя бы в мыслях, и вновь соединиться с Масудом… В целом же место действия, вымышленный Чандрапор был создан из множества маленьких городков, через которые он проехал в течение тех шести месяцев.
И люди, которых он представлял себе, также были вылеплены из того материала, из тех людей, что он встретил в Индии. Никто в точности не воспроизводил конкретный прототип; характеры создавались на основе различных черт, осколков, мимолетных впечатлений. Когда он писал свои первые романы, то научился одному трюку: если, прищурившись, долго смотреть на знакомого человека внутренним зрением, вскоре в нем проблеснет иная, новая личность, и похожая, и отличная от оригинала. А как только общий контур будет найден, можно заполнять его деталями, подмеченными и заимствованными в других местах, у других людей.
