Ознакомительная версия.
– Алик! – представился тот, что заплатил. – Можно Саша. Это Гедрюс. А это – Донатос, – представил он своих спутников. – Мы из Прибалтики. Студенты.
– Людмила! – чинно представилась Людка. И тут же зачем-то соврала: – Я тоже студентка.
– Если вы не против, мы проводим вас домой, – предложил Алик.
Людка не была против.
На следующий день она показывала прибалтийским студентам город.
В субботу наврала родителям, что идёт на целый день на пляж – последние деньки бархатного сезона всё-таки! – а сама отправилась к Алику. Вернее, сперва на Дерибасовскую, где они договорились встретиться и немного погулять, а затем к нему, в кемпинг. Или даже так – в Кемпинг. Потому что в те времена в том южном приморском городе был только один кемпинг – и по этой причине был именем собственным. Прибалтийские студенты снимали пару домиков – вот такие шикарные, видимо, у прибалтийских студентов стипендии. Впрочем, кто в восьмом классе, даже выглядя как студентка, задумывается над тем, откуда у студентов деньги на единственный в городе шикарный Кемпинг. Об этом, увы, и далеко не каждая студентка задумывается.
Алик предложил выпить. Она не отказалась. Папа уже наливал Людке дома по полрюмочки коньяку. В ответ на укоризненные взгляды своей жены-медсестры поясняя:
– Пусть дома узнает, что это такое. Чтобы ни один мудак потом мою дочь не мог ничем таким-эдаким удивить!
Что спиртное обжигает и косит, Людка уже знала.
– А где твои эти… Гдонатос и Бедрионис? – спросила она через полчаса заплетающимся языком.
– О, у них дела в городе. Не беспокойся!
Людка не беспокоилась. И то, что у прибалтийских студентов сейчас почему-то дела в её южном приморском городе, а не занятия в институтах-университетах своей Прибалтики, её тоже ничуть не удивило. Честно говоря, сейчас её более всего беспокоило вовремя вернуться домой. Потому что папа. Алик шикарно довёз её на такси до самого двора. И ничего больше почти целомудренных поцелуев в том самом такси себе не позволил. Людка ему на самом деле очень нравилась.
Целую неделю Людка после школы гуляла со своим Аликом, и они уже строили планы совместной жизни. Он говорил, что перевестись из вуза в вуз не проблема! Особенно если печать в паспорте, и всё такое. Людка вдохновенно завиралась, в очередной раз не давая себе труда задуматься о том, как она из всего этого неэлегантного вранья выберется.
На следующие выходные мама с папой укатили по Крымско-Калымской, как в том южном приморском городе в то время называли Крымско-Кавказскую линию следования круизных лайнеров. Людкины родители сильно удивлялись, что дочь наотрез отказалась пойти с ними. Совершить круиз по КК для советской медсестры, советского мента и их советской дочери-школьницы было всё одно, что для человека из страны менее счастливого детства – кругосветное путешествие. Откуда же начальнику районной уголовки такое счастье, если основной контингент тех круизов составляли жёны командного плавсостава, артисты, деловары, фарцовщики, чиновники средней руки, валютчики, барбутчики[7], бандиты и другие простые труженики? Ну, в приличных домах Лондона и Бердичева о таком не спрашивают. В конце концов начальник районной уголовки очень условно может быть отнесен к чиновникам средней руки. Путёвка у него была на троих. И он очень сильно удивлялся Людкиному категорическому отказу – иди-знай, когда такой счастье в следующий раз выпадет.
– Имей стыд! – орал Людкин папа.
– Так я его имею, папа! – скромно потупившись, отвечала дочь. – Я же пропущу почти две недели занятий. В начале девятого класса, папа!
Людкин папа-мент очень сильно удивлялся такой вот внезапно проклюнувшейся у дочери тяге к знаниям. Она училась хорошо, от случая к случаю даже отлично, но чтобы его малышка упустила случай профилонить школу?
– Отстань от неё. Ну не хочет – и не хочет! – сказала Людкина мама-медсестра. – Мы с тобой так редко бываем вдвоём… – И она многозначительно посмотрела на Людкиного папу-мента.
И тот от Людки отстал.
А Людка, как только папа с мамой отчалили, тут же попрятала учебники-тетради в диван и пригласила к себе домой Алика, соблюдая все правила конспирации. Потому что соседи дворика на Молдаванке… Но Людка всё-таки дочь мента. Потому соседи двое суток присутствовавшего в доме Алика не заметили. Музычка. Только привычный всем соседям милиционера-меломана музыкальный фон. Больше никто ничего не слышал.
Остальное время она моталась к любимому в Кемпинг, однажды даже прихватив с собой задиру-отличницу. Секретом своей «взрослости» и «почти замужности» просто необходимо было хоть с кем-то поделиться. Чтобы не разорвало.
– Только скажи, что ты студентка! – строго напутствовала Людка задиру-отличницу.
– Ладно! – пообещала задира-отличница. И хотя ей претило врать, но любопытство было сильнее. – Слушай, а что ты папе скажешь и этому своему Алику?
– Да после того, как мы распишемся, всем уже будет всё равно. Ну, папа поскандалит для проформы.
– Людка, ты совсем отупела, да? Весь твой интеллект был сосредоточен вот в том, что ты потеряла с этим своим Аликом? – скептически воззрилась на неё задира-отличница.
– В смысле?
– Ну точно, отупела! Людка, чтобы подавать заявление в ЗАГС, нужен паспорт! А его у тебя нет. Потому что тебе четырнадцать с небольшим хвостиком! И почему ты вообще так уверена, что этот Алик на самом деле хочет на тебе жениться, а? Поматросит и бросит, вот увидишь. Что ты о нём вообще знаешь, кроме того, что он Алик-студент-из-Прибалтики? Фамилия? Отчество, там. Адрес. Хоть какое у него полное имя, а? Алик звучит как кличка! Да и к тому же ты что, совсем долбанулась – замуж идти в неполные пятнадцать лет?! Короче, Людка, хорош уже арапа запускать![8]
– А! – махнула Людка на задиру-отличницу, вечно ковыряющуюся не там, где надо. – Глупая! Главное – любовь! Всё остальное приложится!
– Да-а-а… – протянула задира-отличница. – Гормон шибко звезданул по макитре.
Прибалтийские молодые люди задире-отличнице не понравились.
– Они такие же студенты, как я – губернатор острова Борнео! – сказала она Людке на следующий день. – Нет-нет, всё чинно-благородно. Но они – дядьки, а не студенты! Я студентов видела. Я в «Юном медике» занимаюсь. А это – дядьки. И то, что я школьница, они вычислили на раз. Уж не знаю, как можно не вычислить этого по тебе, будь ты сто раз уже с формами наперевес.
– Ты всегда столько всего говоришь вокруг того, вокруг чего не надо говорить! – насупилась Людка.
– Дело твоё. Но мне просто жалко этих молодых людей. Если они с тобой до сих пор ничего такого не сотворили непотребного, то уже и не сотворят. К тому же Алику этому ты и на самом деле нравишься. Это видно. Но это ему не поможет, если обо всех твоих этих неподотчётных похождениях узнает твой папа-мент. Поверь мне на слово, если не веришь в мой ясный аналитический ум, не траченный пока никаким слишком ранним половым созреванием и практическим его применением!
Задира-отличница и Людка были чуть дружнее, чем все девочки, которых переплело макраме. И хотя официально задира-отличница дружила в основном с серой мышью хорошисткой, а еле-еле троечница с конским блондинистым хвостом толщиной в руку была как бы просто при ней, но и с Людкой задира-отличница дружила. Серая мышь хорошистка была добрая и умная и никогда не ревновала задиру-отличницу к Людке, хотя обычно девичьи дружбы очень яростны и кровавы. А женские – те вообще бывают смертоносны. Что знают о ревности мужчины?! Ха, не смешите женщин! Мужчины прощают нам всё – даже измену. И даже не единожды. Взрослая подруга взрослой подруге измены не простит никогда. «Пила кофе с Соней, а меня не позвала?! Ну, я ей устрою…» – думает какая-нибудь сорокалетняя Елена Павловна о сорокалетней Юлии Гавриловне, попившей кофе с сорокалетней же Софьей Альбертовной. И ведь устроит. Не будет, как тот глупый муж, орать, собирать вещи, уходить навсегда, чтобы, спилив рога, вернуться навечно и никогда не поминать. Нет! Женщина будет улыбаться, заглядывать в глаза, ядовито-приторно интересоваться, как дела у Софьи Альбертовны? Всё такой же серый нездоровый цвет лица? Ах, бедняжечка… Да и самой Юлии Гавриловне достанется, когда Елена Павловна пригласит на кофе Софью Альбертовну. Нет в женщинах мужской непосредственности прощать и детского беспамятства забывать. А есть женское извилистое многоходовое иезуитство и зрелая жестокость напоминать. И в этом женщины тренируются с самого раннего детства.
Но в данной компании было всё немного не так. Как-то ни в ком из них – ни в еле-еле троечнице с конским блондинистым хвостом толщиной в руку, ни в крепкой серой мыши хорошистке, ни в задире-отличнице, вечно недовольной необходимыми и достаточными знаниями большинства учителей, ни в яркой брюнетке, дочери мента – не угадывалось ничего женского. Во всяком случае, пока они ещё были девочками.
Ознакомительная версия.
