Девушка посмотрела на него с недоумением:
— Что вы хотите сказать?
— Этого-то я могу убить или не могу?
Айза повернулась к братьям, взглядом прося о помощи, и тогда Себастьян вмешался.
— Ей же не все на свете известно, — сухо произнес он. — Она не карточная гадалка и не пифия.
Старик повернулся и взглянул на девушку в упор.
— Не давите на нее, — попросил Себастьян.
— Хорошо! Не буду. Но и вы на меня не давите — не учите, как мне следует управляться с делами имения. Я в льяно родился и умру льянеро. Как ты пузо ни втягивай, худышкой не станешь… — заключил старик.
Больше он ничего не сказал, и на рассвете винтовка была смазана и готова сразить выстрелом любого — кого угодно, только не Рамиро Галеона. Впервые за много лет Акилес Анайя не сидел в седле, когда солнце показалось над дальними кронами мориче и драцен на другом берегу реки, а лежал в гамаке на веранде, держа винтовку под рукой, и не сводил взгляда с арагуанеев, которые росли на западе: именно оттуда должны были нагрянуть гости из «Моррокоя».
Вероятно, они отправились в путь затемно, потому что солнце в саванне еще не припекало (позже вспотела бы даже кожа поводьев), когда они показались вдали. Всадники неторопливо ехали по сухой, потрескавшейся земле — месяц назад здесь было стоячее озеро.
Кандидо Амадо казался другим человеком, начиная с блестящей шляпы «пело-эгуама»[48], которую он надевал исключительно на петушиные бои, и кончая сапогами, у которых задник немилосердно натирал; он не надевал их с того дня, как похоронил отца. Он даже причесался, прикрыв лысину волосами, которые росли почти из макушки, и, когда он церемонно поздоровался, сидя верхом на своей замечательной кобыле, недавно вычищенной щеткой, старик управляющий даже не потянулся за винтовкой.
— Добрый день, да пошлет нам его Господь!
— И по возможности прохладнее.
— Давненько не виделись, дон Акилес.
— И правда, я даже унюхать вас не успеваю, когда вы угоняете у меня жеребят в саванне.
— Обычное дело в льяно! Жалко смотреть на таких справных животных, когда они одни, брошены на произвол судьбы и без клейма!
— Они не одни, а с матерями, которые их вскармливают, и не брошены, поскольку в пределах «Кунагуаро» находятся у себя дома, и, если бы их оставили в покое, они бы вполне обошлись без клейма, пока не достигнут подходящего возраста, когда можно будет прижечь им задницу.
— Их часто можно перепутать с моими.
— Редкий льянеро не способен распознать, какой жеребенок родился от его производителя, а какой — от соседских, впрочем, что толку выпрашивать манго у гуайявы.
— Оставим тему?
— Пусть пока постоит в загоне. Чему обязан честью вашего визита?
— Мне сообщили, что моя кузина Селесте объявилась в наших краях, и мне захотелось засвидетельствовать ей свое почтение, познакомиться и обсудить с ней кое-какие насущные дела.
— Значит, вас ввели в заблуждение, потому что ее уже нет в «Кунагуаро». Чтобы с ней повидаться и обсудить дела, советую направиться в главную усадьбу.
— Больно далеко ехать!
— Ну, поскольку ваша кобыла не хромает и если, как я догадываюсь, это дочь Торпедеро от Карадеанхель, которая не по своей воле была приведена в «Моррокой», за шесть дней вы преспокойно туда доберетесь.
Кандидо Амадо нахально увильнул от ответа и, осматриваясь, повел подбородком в сторону Асдрубаля и Себастьяна, застывших в ожидании рядом с входом в конюшню.
— Новые пеоны?
— Вроде того.
— Вчера я видел двух женщин.
— Наверно, они тут были.
— Кто-то на какой-нибудь женат?
— Не в моих правилах спрашивать у людей документы, — с явной издевкой сказал управляющий. — Недаром же говорят: «Сколько стран — столько обычаев». Может, женат, может, и нет.
Тогда Кандидо Амадо кивнул на дом:
— Вы не пригласите меня войти? Начинает припекать.
Старик твердо ответил отказом:
— Это не мой дом, и мне было ясно сказано: входить могут только те, кому дано разрешение.
— Но я же член семьи.
— Еще одна причина. — Он вынул свой мешочек с табаком и бумагу и начал с нарочитой тщательностью сворачивать сигарету. — Вы уж меня извините, дон Кандидо, но я в моем возрасте не могу по вашей прихоти рисковать местом. Никто не предложит мне другое.
— Устроились бы у меня. Управляющим всего имения «Тигр». И получали бы вдвое больше!
— Сдается мне, что вы втираете мне очки, — засмеялся старик, проводя языком по краю бумаги. — Предлагаете мне то, что вам не принадлежит, поскольку, если не ошибаюсь, половина «Тигра» все еще является собственностью моей хозяйки. — Затем он указал на молчаливого Рамиро Галеона, который до сих пор не произнес ни слова и не сделал никакого движения, словно превратившись в соляной столп: — А как бы вы поступили со своим человеком? Разве это награда за столько лет верной службы, а, дон Кандидо?
— Рамиро — это мое дело, — ответил тот, нервничая и злясь. — Почему бы нам не войти и не обсудить мое предложение в прохладе?
— Я предпочитаю этого не делать, тогда у меня не возникнет необходимости искать другое место. Я доволен этим. — Акилес зажег сигарету и, судя по всему, счел разговор законченным, насмешливо добавив: — Кстати, если вы надумаете рвануть в центральную усадьбу, напомните донье Селесте, что она обещала прислать мне краску и деготь для дома. Мы хотим обновить его изнутри и снаружи. — Он прищелкнул языком, издав звук, которым хотел выразить свое воодушевление и восхищение. — Что бы там ни говорили, другого такого в наших краях нет и не будет, вам так не кажется?
Кандидо Амадо закусил губу, и в какое-то мгновение можно было подумать, что сейчас он вынет револьвер, спрятанный под просторным свежевыглаженным лики-лики. Однако, перехватив быстрый взгляд, брошенный Акилесом Анайей на винтовку, он сдержался.
— Ладно! — сказал он. — Если таково ваше гостеприимство, мы уезжаем… Могу я попросить девушку принести мне немного воды? Путь долог, а солнце печет.
Льянеро взял винтовку и, не выпуская ее из рук, вошел в дом, сказав при этом:
— Я сам принесу. Не люблю беспокоить людей по пустякам.
Он не торопясь наполнял кувшин на кухне и, услышав удаляющийся топот копыт, улыбнулся и прекратил наливать воду, повернувшись к Айзе, которая чистила картошку неподалеку от окна:
— Сын причетника приходил к тебе и разозлился, что не увидел. — Старик выглянул наружу, чтобы посмотреть на облако пыли. — И взвился сильнее, чем бобик, у которого клещ в одном месте, извини за выражение.
— Вы нажили себе лютого врага.
— Он всегда был злым и всегда был врагом. И вдобавок недоумком.
Имельда Каморра оторвала взгляд от стакана, который задумчиво рассматривала уже долгое время, и удивилась тому, что ее ночным гостем оказался Рамиро Галеон.
— Что ты здесь делаешь? — недовольно спросила она. — Кандидо еще не пришел, и если он тебя здесь застанет, то рассердится.
— Он уже не придет.
В голосе косоглазого было что-то такое, что заставило женщину прислушаться к его словам.
— Что ты хочешь сказать? — спросила она. — Что-то случилось? Я недавно видела его на галерее, и, судя по виду, с ним было все в порядке.
— Он по-прежнему там. И по-прежнему в порядке. Напивается и все время глядит в сторону «Кунагуаро».
— Это не ново. Он всю жизнь этим занимается.
— Это ново. Положение изменилось.
Имельда пристально посмотрела на великана, который перенес свою длинную ногу через спинку стула, собираясь сесть на то место, которое обычно занимал Кандидо Амадо, и наполнила стакан. Она также позволила, чтобы Рамиро наполнил свой, и, прежде чем выпить, спросила:
— Ты кончишь темнить? Что за хрень происходит?
Рамиро усмехнулся.
— Твой возлюбленный влюбился, — сказал он.
Имельда громко расхохоталась и вытянула руку, сложив ладонь ковшиком.
— Ты с ума сошел! — воскликнула она. — Да Кандидо Амадо будет есть у меня с руки, пока мне будет угодно. Слышишь? Пока Имельде Каморре будет угодно.
— Чушь.
— Что ты сказал?
— Что слышала: чушь, — повторил Рамиро с нажимом и, нарочито медленно сделав глоток, чтобы подогреть ее интерес, добавил: — Хозяин перестал есть у тебя с руки, когда увидел эту девушку.
— Какую девушку?
Хотя Имельда старалась не подавать виду, в ее голосе прозвучала явная тревога.
— Ту, что живет в большом доме. — Рамиро восхищенно присвистнул. — Вот это да! Тебе надо было ее видеть! Клянусь, когда она возникла среди коров с кувшином в руках, у меня глаза впервые за всю мою собачью жизнь стали глядеть прямехонько… Вот это да! — повторил он и вновь присвистнул. — Мне и во сне не могла привидеться такая баба, а вот поди ж ты: молодая, чистая, застенчивая и молчаливая. У хозяина просто ноги подкосились, и так дрожала рука, что, когда стал брать кувшин, он пролил воду себе на грудь.
