Родители? Господи помилуй, какие там родители… Иногда, правда, кое к кому из детей приезжали матери или бабушки, но редко и на пару часов. А у большинства детей если родители и были, то Юлия горячо надеялась никогда в жизни их не увидеть и уж тем более — не отдавать им в руки ребенка, пусть даже на время. Она прекрасно помнила, какими забитыми зверенышами попадали к ним в Хорусь почти все дети, какие диагнозы висели над их стрижеными головами, и была совершенно уверена, что девяносто процентов всех болезней ребенка — это его родители…
И об этом она тоже рассказывала Виктору, и уже не думала о том, интересно ему или нет, с профессиональной точки зрения уж точно было интересно, вон какие вопросы он задает… В этой своей лондонской клинике такого небось не видал. То есть всякое, наверное, видел — алкаши во всем мире олигофренов рожают. Но вряд ли в престижной клинике может оказаться сразу столько детей, которых с самого рождения загоняли в болезнь если не родные папочки и мамочки, так чужие тетеньки и дяденьки, в руки которых дети попадали Божьим попущением и судебным решением об опекунстве.
А потом от болезней разговор плавно перешел на врачей, и Виктор подробно повыспросил все о докторе Олеге, и Юлия с удовольствием рассказала все, что знала, про себя удивившись, зачем бы это Виктору знать, какого роста доктор Олег и брюнет он или блондин… Но, заговорив о докторе Олеге, никак нельзя было умолчать и о его хозяйственных начинаниях, приносящих интернату доход, без которого — хоть в прорубь головой… А заговорив о доходе, никак нельзя было умолчать и о том, что никакого самостийного дохода не хватит на ремонт старого дома, на мебель, учебники, одежду и медицинское оборудование, не говоря уж о лечении в специальных центрах — чтоб они провалились, какие деньги берут… В прошлом году восьмилетней Наде сделали операцию — у нее заячья губа была. За одну операцию и пребывание в клинике — весь доход от теплицы за год. Ну как вот так жить можно?
— Ты всегда все фотографии с собой возишь? — неожиданно спросил Виктор совсем не по теме разговора.
— Куда вожу? — удивилась Юлия. — Мне некуда их возить… Я вообще впервые за все эти годы из дому уехала.
Виктор смотрел на нее непонимающе и недоверчиво и наконец спросил:
— Почему?
Юлия вздохнула. Кажется, она достаточно всего наговорила, чтобы и так понятно было. Что тут еще объяснять…
— А куда мне ездить? И зачем? Да и дорого все это ужасно.
— Ну как, а отпуск… — Он хмыкнул и пожал плечами. — А потом — что значит «дорого»? По-моему, показатель качества жизни — не дорогие тряпки, а хороший отдых. Сейчас-то ты все-таки смогла путевку купить.
— Еще чего! Да если бы даже могла — все равно покупать не стала бы. Я ее выиграла.
— Как это? — удивился Виктор. — В лотерею, что ли?
— В конкурсе. Главный приз.
— Ой, как интересно. — Он оживился, заулыбался, задрал бровь, весело разглядывая ее лицо. — И что это за конкурс был? Спорим — конкурс красоты!
— Ну, в каком-то смысле, конечно, можно считать и так. — Она улыбнулась ему в ответ, принимая комплимент. — Но вообще-то это был скорее конкурс профессионального мастерства. Тоже в каком-то смысле.
— До чего же ты загадочная, Юлия, — сердито сказал Виктор. — Что хоть за конкурс такой? Или об этом даже говорить нельзя?
Вообще-то ей не хотелось об этом рассказывать. Почему-то она стеснялась того, что приходится выставлять свои тряпочки на продажу… Но еще меньше ей хотелось, чтобы он думал, что она выкидывает тысячи на какой-то дурацкий круиз, в то время как весь интернат копейки считает. И так она себя виноватой чувствовала. Лучше бы главным призом оказалась хорошая швейная машинка.
Виктор выслушал ее неохотные объяснения, повертел головой, вспоминая, с какой жадной завистью таращились бабы на тряпки Юлии, горячо одобрил приказ мамы Нины — непременно ехать в круиз, а потом опять стал спрашивать о доме, об интернате, о детях, о докторе Олеге, о бабе Насте, о Маше-младшей, о ближней рощице, об огороде, о братьях Июлях и о том, чем и как они помогают… Юлия рассказывала и опять радовалась, вспоминая всю свою жизнь в этом замечательном месте, в этой удивительной дыре, в этой сказочной глухомани на отшибе, и, рассказывая, жадно предвкушала возвращение, заранее наполняясь ощущением родного дома, и поэтому сначала даже не поняла, что спросил Виктор.
— Что ты сказал? — растерялась она.
— Что-то другое, — нетерпеливо повторил он. — Что-нибудь получше. Ты не пробовала поискать? С твоими данными можно найти работу гораздо престижнее. И, уж конечно, перспективнее. Ты что, всю жизнь в этой деревне собралась сидеть?
— Да, — помолчав, спокойно ответила Юлия. — Всю жизнь.
— Не понимаю. — Виктор растерялся и, кажется, рассердился. — Что тебя там держит? Что тебя там ожидает? Почему?..
Не понимает он. Чужой. Лондон он понимает. Ресторанную солянку за восемьдесят рублей понимает… Впрочем, что ей далась та несчастная солянка? У него вон ботинки за триста долларов и часы за полторы тысячи. Это он понимает. И престижная работа в престижной клинике, куда престижные не наши алкоголики за большие деньги помещают своих неудачных отпрысков, — Катька много чего ей об этом рассказала. Перспективная, стало быть, работа. Ее ожидают люди, без которых она не может жить. Ее семья, вот что ее там держит. Интересно, а его-то что ожидает? Ладно, наплевать. Не объяснять же всем и каждому, что да почему…
— Потому что там мой дом, — сказала Юлия с таким видом, будто была уверена, что он все равно не поймет.
Ну, вычислил он Юлию, ну и что? Легче ему от этого стало? Исчезла эта ее необъяснимая, почти мистическая власть над ним? Черта с два! Как бы не наоборот. Ко всему прочему возникло еще что-то вроде сочувствия, даже, можно сказать, жалости, хоть она всем своим невыносимо надменным видом всячески давала понять, что вот как раз в чьем-либо сочувствии, не говоря уж о жалости, нуждается меньше всего. Конечно, не такой он дурак, чтобы обнаруживать перед ней это сочувствие. Боже упаси. Взглядом заморозит и в землю втопчет. Но он-то знал, как ей было тяжко жить все эти годы в этом якобы СВОЕМ ДОМЕ. Должно было быть тяжко… С ее-то воспитанием, образованием, внешностью, с ее привычкой — с самого рождения, между прочим! — к совсем другому окружению, к совсем другому уровню… Он же видел фотографии этих ЕЕ ДЕТЕЙ. Ему и в анамнез смотреть не надо, чтобы понять, что с ними такое. Не со всеми, конечно. Но все равно, разве это работа для такой женщины, как Юлия? Безусловно, она жутко страдает. Конечно, никогда в этом не признается. С ее-то гонором! Впрочем, теперь понятно, откуда сам этот гонор взялся. Комплексы все это. Защитная реакция. Ах ты бедная моя девочка, за что же судьба с тобой так по-хамски себя ведет?
Но вот ведь что еще странно — почему Юлия не пытается ничего изменить? Виктор знал с десяток женщин, которые достигли очень даже заметных успехов — для женщин, конечно. А ведь никто из них не был и наполовину так красив, как Юлия, и на десятую часть — так умен. Хотя насчет женского ума — кто его знает, тут он не эксперт. Один его бывший однокурсник говорил, что наличие у бабы ума определить невозможно, поскольку если баба красивая — плевать, что там у нее в голове, а если баба страшная — тем более плевать… Наверное, это где-то как-то в какой-то степени не лишено… Но к Юлии не относится.
Или она все-таки пробовала вырваться из своей глухомани, но не сумела? Или там ее что-то держит, о чем она не говорит? Ну вот, пошли догадки по второму кругу. Расшифровал, называется.
Чертов круиз. В другой обстановке, наверное, было бы легче. А тут она вечно в толпе — просто невозможно протолкаться сквозь толпу всяких Гиви со товарищи. Впрочем, Гиви совсем неплохой пацан, только слегка избалованный. Да и вообще, Гиви ему не соперник. А кто ему соперник? А никто.
Тоже загадочно и даже ненормально. То есть это хорошо, что никто ему не соперник. Плохо то, что и он не соперник никому. Юлия абсолютно одинаково абсолютно не замечает абсолютно всех. Ну не то чтобы не замечает до такой степени, чтобы не разговаривать. Но вот как на нее глядят и как с ней говорят — этого в упор не видит.
До конца плавания четыре дня. Потом еще два дня в Англии, потом на самолет — и в Москву. А потом ее наверняка встретит какой-нибудь из этих братцев статуи Командора — и все кончится. Хотя чему кончаться-то? Ничего и не начиналось, по правде говоря. Несмотря на прилагаемые им титанические усилия. Семнадцать дней титанических усилий! А весь результат — один поцелуй вчера вечером. Ничего себе результат… Хорошо еще, что по морде не схлопотал. Хотя, с другой стороны, лучше схлопотать по морде, чем напороться на такую реакцию. Вернее — на такое полное отсутствие реакции. Будто ничего не произошло. И ведь не то чтобы Юлия сделала вид, что ничего не произошло… Для нее на самом деле ничего не произошло. Ветер подул. Чайка закричала. Музыку выключили. Он ее поцеловал. Явления одного порядка. Так, ничего особенного. Можно и не заметить. Можно тут же спросить, который час, сказать: «Спокойной ночи», повернуться и спокойно уйти.
