— Двадцать долларов за то, чтобы поговорить? — удивилась Дженни.
— Да нет, мам, — сказал Гарп, — это обычная плата за ее работу.
Дженни задумалась. Много это или мало за „ее работу“? Трудно сказать.
— Скажи ей, что мы ей заплатим десять долларов, — решила она наконец. Но проститутку явно одолевали сомнения; казалось, просто поговорить ей труднее, чем заниматься своей обычной работой. Нерешительность ее, правда, объяснялась не только финансовыми соображениями: Гарп и Дженни не вызывали у нее доверия. Она стала выяснять у подруги, англичане они или американцы. Узнав, что американцы, она, видимо, успокоилась.
— Среди англичан много извращенцев, — откровенно сказала она Гарпу. — А американцы, как правило, люди нормальные.
— Я же говорю, мы просто хотим с вами поговорить, — в который раз пытался убедить ее Гарп, видя, однако, что проститутка все еще опасается чего-то из ряда вон выходящего, может, даже кровосмешения.
— Ладно, пусть будет двести пятьдесят шиллингов, — решилась наконец дама с норковой муфтой. — И кофе за ваш счет.
Все трое отправились в одно маленькое кафе, где местные проститутки грелись в холодную погоду. В нем был крохотный бар с малюсенькими столиками; телефон здесь звонил непрерывно, но посетителей почти не было, лишь несколько мужчин молча толклись возле вешалки, разглядывая сидевших внутри женщин. Существовало неписаное правило, согласно которому женщин нельзя было „снимать“, пока они находятся в этом баре; он был для них чем-то вроде зоны отдыха.
— Спроси у нее, сколько ей лет, — сказала Дженни Гарпу.
Услышав от Гарпа вопрос, их собеседница закрыла глаза и мягко покачала головой.
— Ну ладно, — не стала настаивать Дженни, — спроси тогда, почему, как ей кажется, она нравится мужчинам.
Гарп вытаращил глаза.
— Но тебе-то она нравится? — спросила Дженни.
Гарп ответил утвердительно.
— Ну и что же в ней есть такого, что тебя привлекает? — развивала свою мысль Дженни. — Я не имею в виду половые признаки, то есть я хочу сказать, что еще в ней притягивает? Может, она будоражит воображение, будит мысль? Может, у нее имеется что-то вроде ауры?
— Послушай, мам, заплати эти двести пятьдесят шиллингов мне, и я отвечу на все твои вопросы, — устало произнес Гарп.
— Не умничай, — отпарировала Дженни. — Лучше спроси, не унижает ли ее, что она вызывает такое желание и должна это желание удовлетворять. Или она считает, что это унижает мужчин?
Чтобы это перевести, Гарпу пришлось изрядно попотеть. Вопрос заставил женщину глубоко задуматься; впрочем, не исключено, что она не поняла либо сам вопрос, либо немецкий Гарпа.
— Не знаю, — ответила она после долгого раздумья.
— У меня есть еще вопросы, — не унималась Дженни.
Разговор в том же духе продолжался около часа. Наконец проститутка сказала, что ей пора идти работать. По Дженни трудно было сказать, удовлетворена ли она или, напротив, разочарована отсутствием точных ответов. Судя по виду, она буквально сгорала от любопытства. Что же касается Гарпа, то он ни одной женщины не желал сильнее, чем эту проститутку.
— Ты ее хочешь? — вдруг спросила Дженни; это было так неожиданно, что он не смог соврать.
— Я вот что имею в виду: после того как ты разглядел ее, поговорил с ней — ты в самом деле хотел бы заняться с ней сексом?
— Конечно, хотел бы, мам, — сказал Гарп, чувствуя себя вполне несчастным. Дженни, надо сказать, ни на йоту не продвинулась в разгадке похоти.
— Ну хорошо, — сказала она, вручила ему 250 шиллингов, гонорар ее собеседницы, и еще 500 шиллингов сверх того. — Делай что хочешь, — прибавила она. — Как я вижу, ты без этого не можешь обойтись. Впрочем, ты уже взрослый. Но, пожалуйста, отвези меня сначала домой.
Проститутка внимательно следила за тем, как деньги переходили из рук в руки; и опытным глазом безошибочно определила, на сколько превышают полученные Гарпом деньги оговоренную сумму.
— Послушай, — сказала она Гарпу, дотронувшись до его руки холодными, как кольца на них, пальцами. — Я не против, чтобы твоя мать наняла меня для тебя. Но только чтобы ее с нами не было. Я не потерплю, чтобы она наблюдала за нами. Я все же католичка. Если вы хотите развлечься таким манером, обращайтесь к Тине.
Интересно, кто такая Тина, подумал Гарп; он содрогнулся, представив себе, что Тина позволяла делать с собой все.
— Я сейчас повезу ее домой, — сказал он красивой проститутке. — И возвращаться не собираюсь.
Но она только улыбнулась, и Гарп испугался, что его член прорвет его карман, набитый шиллингами. Он заметил, что один из ее безукоризненных зубов, только один, но, правда, самый заметный верхний резец, был золотым.
В такси (на этот раз Гарп все же отступил от своих правил) он подробно объяснил матери, как организована проституция в Вене. То, что проституция здесь легальна, Дженни не удивило; напротив, она удивилась, услыхав, что во многих местах это занятие запрещено.
— Почему? — спросила она. — Разве не может женщина употребить свое тело, как ей хочется? А если кто-то готов платить за это, что же — одной пакостной сделкой больше. Кстати, двадцать долларов — это дорого?
— Да нет, нормальная цена, — сказал Гарп. — Красивые обычно стоят дороже.
— Ты, я вижу, большой специалист! — возмутилась она, слегка ударив его по щеке. Но тут же извинилась — она никогда в жизни не поднимала на него руки. Просто это непонятная и непобедимая похоть выводила ее из себя.
Добравшись до своей квартиры на Швиндгассе, Гарп героическим усилием воли заставил себя остаться дома; более того, он сейчас же лег и заснул раньше Дженни, которая долго перебирала страницы рукописи в своей расхристанной комнате. Ее голову сверлила какая-то мысль, но она никак не могла найти для нее точные слова.
В ту ночь Гарпу снились проститутки; он уже имел дело в Вене с двумя или тремя — но еще ни разу не „снимал“ никого в Первом районе. На следующий вечер, рано поужинав на Швиндгассе, он отправился искать женщину с серебристой муфтой.
Она работала под именем Шарлотта. Увидев его, она не удивилась. Шарлотта была достаточно опытна и сразу поняла, что Гарп у нее на крючке. Она тщательно следила за собой, и ее возраст выдавали разве лишь вены на узких руках. Когда она совсем разделась, Гарп окончательно убедился, что лет ей много. Он заметил растяжки у нее на животе и груди, и она объяснила, что у нее был ребенок, который умер много лет назад. Даже разрешила Гарпу потрогать шрам от кесарева сечения.
Побыв с Шарлоттой четыре раза за стандартную „перворайонную“ плату, он столкнулся с ней субботним утром на рынке Нашмаркт. Она покупала там фрукты. Голова у нее была обмотана шарфом, наверное, волосы не очень чистые. Челка от испарины прилипла ко лбу, который при дневном свете казался совсем белым. На лице никакой краски, одета в американские джинсы, кроссовки и длинный свободный свитер с высоким мягким воротником. Гарп не узнал бы ее, если бы не кольца на руках, выбиравших фрукты.
Она не хотела ни видеть его, ни разговаривать, но он успел сказать ей, что сам готовит еду для себя и матери и сам ходит за покупками. Это ее рассмешило. Недовольство от встречи с клиентом в нерабочее время прошло, и к ней вернулось хорошее настроение. Гарп тогда не знал, что сыну ее было бы столько же лет, сколько ему. Возможно, поэтому Шарлотту заинтересовала его жизнь с матерью.
— Ну как продвигается у твоей матери роман? — спрашивала она его время от времени.
— Все пыхтит, — отвечал Гарп. — Застряла на проблеме похоти.
Однако Шарлотта позволяла ему подшучивать над матерью только до определенной границы.
Гарп, робея перед Шарлоттой, так и не решился признаться ей, что и он пробует писать; боялся, вдруг она усмехнется и скажет, что у него молоко на губах не обсохло. Иногда он и сам так думал. Да и говорить, в сущности, было не о чем. Он пока придумал только название повести: „Пансион Грильпарцер“, и оно ему наконец-то понравилось. Заголовок помог ограничить сюжет. У него было теперь точное место действия, где будут развиваться события. Это, в свою очередь, диктовало персонажей: кроме семьи инспектора, ими будут люди, живущие в маленьком унылом пансионе (имя Франца Грильпарцера мог носить только маленький, унылый пансион, и обязательно в Вене). Среди них актеры бродячего цирка, очень посредственного, которым негде больше остановиться. Ни в одно приличное место их не пустили бы.
Его воображение, хоть и медленно, но заработало, и, по мнению Гарпа, в правильном направлении. Он оказался прав, но пока еще не был готов положить свой замысел на бумагу. И даже изложить в письме Хелен. Он заметил, чем чаще он пишет Хелен, тем меньше его хватает на чисто сочинительскую работу. Обсуждать сюжет с матерью — пустая трата времени: воображение всегда было ее слабым местом. И, конечно, глупо говорить об этом с Шарлоттой.
