Ознакомительная версия.
Не было ни драматической борьбы, ни яростного хлопанья дверью. На дни рождения он присылал ей чайники. На Новый год – маленького стеклянного дельфинчика, или электрическую зубную щетку, или семь небес, сделанных из ваты с блестками. Расстояние между ними разрасталось как-то само по себе, незримо и незаметно, как воздушные корни плюща, скрывающиеся в кадке. Проворачивался год. Потом еще год.
Вот снова сумерки, и Ли Цин, сидя за ее столом в пиджаке и галстуке, приводит цифры. При строительстве плотины будет использовано одиннадцать миллионов тонн цемента; длиной она будет больше трех ли;{82} образовавшееся водохранилище поглотит десять городов, сотню поселков и тысячу деревень. Река превратится в озеро, которое можно будет увидеть с Луны.
– Вот какого масштаба этот проект, – говорит он, глядя на облачко дыма, проплывающее мимо очков.
Глав семей группами по шесть человек стали вызывать в правление. Дают выбрать: либо место на государственной службе, либо годовая зарплата сразу наличными. Квартиры в местах расселения будут продаваться по сниженной цене. Все берут деньги.
Шахту, где добывали руду, закрывают. Владелец традиционного ресторанчика уезжает. Парикмахер уезжает. Каждый день мимо окна хранительницы семян на спинах носильщиков проплывают семейные шкафы и корзины с одеждой, ящики и коробки с домашним скарбом.
Семена озимой пшеницы почти никто не покупает. Осматривая свои закрома, хранительница семян думает: пуститься в путь с сумой и посохом и то было бы проще. Можно навестить в городе Ли Цина. Сядешь на пароход, так, может, хоть мир посмотришь.
К концу недели инженеры уехали. Верхний ряд красных маркеров прошел по скалам выше крыш. Река поднимется на шестьдесят четыре метра. Самые старые деревья и то не дотянутся верхушками до поверхности; конек крыши дома правления не достанет даже и близко. Хранительница семян пытается себе представить, как ее огород будет выглядеть сквозь всю эту воду – ее груша и хурма, тыквенные плети с вечно перепачканными землей локотками, а над ними – днище баржи, проплывающей в пятнадцати метрах над крышей.
За сеткой ее куриного вольера соседские мальчишки шепотом делятся слухами, в которых фигурирует Ли Цин. Говорят, будто он убивал людей, да и сейчас его прислали, чтобы он устранял всех, кто против плотины. Будто у него в заднем кармане сложенный листок, а на листке имена; как только он находит кого-то из списка, вызывает его на пристань, вдвоем они отплывают вверх по реке, а возвращается он один.
Но это слухи, всего лишь слухи. Не каждый слух содержит зерна истины. И все-таки, ложась спать, старуха частенько проваливается в кошмары: река подступает к ножкам кровати, вода льется в щели ставень. Просыпается, задыхаясь.
Вечер перед отъездом Ли Цина
По старым-престарым лестницам они спускаются к пристани, переходят Мост Восхищенных Взглядов, с которого видно, как прыгают на волнах поплавки сетей, как они, влекомые течением, дергаются то туда, то сюда и как несется быстрая вода под полудюжиной лодок, натягивая швартовы.
Поднявшийся ветер приносит запах дождя. Ли Цин идет впереди матери, иногда оступается, из-под ног скачут мелкие камешки, падают в воду.
Другие звуки река глотает. Лишь, еле видимые, бесшумно налетают откуда-то сверху, с высоких стен теснины, летучие мыши да лунный свет ложится полосами на еще не сжатое дальнее хлебное поле. И, такие же бесшумные, серебрятся стоячие волны порогов: в местах, где река обтекает выгибы дна, речная гладь будто вздыблена.
– Ну вот, пришли, – говорит он.
Уголек его сигареты вспыхивает ярче, и при виде того, как он лезет рукой в задний карман, внезапный испуг перехватывает ей горло; она думает: вдруг он знает? Вдруг мое имя тоже значится в его списке? Но он всего лишь вынимает крошечный платочек и протирает им стекла очков.
Без очков Ли Цин смотрит в темноту так, словно стоит на краю холодной бездны, но затем снова надевает очки и опять становится прежним Ли Цином – мужчиной сорока четырех лет от роду, неженатым помощником куратора органов безопасности, надзирающим за работой третьего отдела организации, строящей дамбу.
– А ты, я смотрю, до сих пор не удосужилась обратиться за положенной компенсацией, – говорит он.
Он говорит осторожно: ей заметно, что, прежде чем что-то сказать, он мысленно взвешивает слова.
– Ты ведь не молодеешь, мама. Все эти лестницы, вся эта работа внаклонку в огороде, да по многу часов подряд… Жизнь здесь трудна. Холод, ветер. Ни у кого нет центрального отопления. Ни у кого нет даже телефона.
По реке начинает шуршать мелкий дождик, мать прислушивается. Через несколько секунд дождь наползает и на них, забрызгивает сыну очки.
– Предлагают же: денежная компенсация или должность на госслужбе. Плюс будешь жить ближе к сыну. Не такие уж плохие возможности. Людям каждый день приходится уезжать из этих мест ради меньшего.
В теснине реки между скалами звук дождя усилен многократным эхом, ветер залетает в пещеры и снова из них выпрыгивает, крутясь. Крошечный оранжевый огонек сигареты пролетает по дуге над рекой и исчезает. Тут голос подает мать:
– А третий вариант какой-нибудь есть?
– Третьего варианта нет, – вздыхает Ли Цин.
В полумиле от них перед зданием правления в темноте стоит Учитель Ке. У него в руках банка, в банке свечка; пламя свечи мечется взад-вперед. Налетающий ветер треплет пластиковое пончо, наброшенное на его плечи; пластик раздувается под дождем, машет за его спиной, как призрачные крылья.
Работы становится мало. Ест она в одиночестве. Ночами ощущение пустоты без Ли Цина усиливается; она вешает его пион вверх ногами на дверь, и он роняет лепестки к порогу по одному. С дуба, что растет за ее домом, падают последние желуди; она слушает, как, прошуршав по листьям, увесистый желудь – это огромное семя – глухо бьет в крышу, а потом по ней катится. Здесь, как будто говорит дерево, и там. Таратам-таратам.
Получила письмо:
Мама, мне жаль, что у нас так и не вышло поговорить. Вообще-то, мне много чего жаль. Но сейчас надо начать подыскивать тебе квартиру. Чтобы не слишком далеко от меня и обязательно с лифтом. Тут полно всяких вещей, которые сделают твою жизнь полегче. Я всего лишь хочу сказать, что не обязательно всю жизнь хранить верность какому-то одному определенному месту.
Ты меня очень обяжешь, если пришлешь заявку на переселение. Мама, пожалуйста! 31 июля уже не за горами. А списки ожидающих становятся все длиннее.
Регистрация сделок купли-продажи земли прекращается. Регистрация браков (как и сами предложения руки и сердца) тоже. Каждый вечер у причала с лязгом падает якорь очередной баржи, и очередная семья грузит на нее свои пожитки – голых пупсов и остовы кроватей, вертлявых маленьких собачек и фотографии давно покинувших дом сыновей в военной форме.
Жена деревенского старосты заходит в хранилище семян, заглядывает в дюжину конвертов. Все лето ее садик за домом правления просто ломился от астр – лиловых, пурпурных, белых… Она и теперь уходит с пятьюдесятью семенами.
– Говорят, у нас будет балкон, – объясняет это она, но ее глаза полны вопросов.
Кажется, почти ничего нет такого, что нельзя было бы увезти с собой, – вплоть до крыш, ящиков, войлочных покрытий, оконных карнизов. Один сосед проводит на крыше целые дни: выдергивает гвозди, которыми прибита дранка; другой на улице усердно выкорчевывает тротуарные плиты. Жена рыбака выкапывает из земли кости трех поколений домашних кошек и заворачивает их в старый фартук.
Но кое-что, конечно, оставляют: треснутые коробки из-под косметических наборов и стреляные кассеты от фейерверков, исписанные тетради с оценками по арифметике и места на каминной доске, где нет пыли, – круги от статуэток, например. Зайдя в дом, где располагался ресторанчик, она находит там лишь осколки аквариума; зайдя в бывший Дом быта, находит три синих чулка и верхнюю половину женского манекена.
За весь тот месяц хранительница семян ни разу не встретилась с Учителем Ке. И уже начинает ловить себя на том, что ищет его. Ноги сами несут ее к маленькой, покосившейся хижине учителя, но дверь у него закрыта, и понять, есть ли кто внутри, ей не удается.
Может, он уже уехал. Письма Ли Цина лежат на ее столе, маленькие и белые. Июль уже не за горами. Не обязательно всю жизнь хранить верность какому-то одному определенному месту.
Иногда вечерами, сидя в одиночестве среди теряющихся в полутьме мешочков и горшков с семенами, – а их у нее не меньше тысячи, – она чувствует легкую дурноту, какая бывает при потере равновесия; как будто ее сын тянет за дальний конец невидимого огромного каната, который на этом конце распущен, и каждая из тысяч и тысяч его прядей прицеплена к ее телу.
Ознакомительная версия.
