– По вашему тону заключаю, что вы на религиозном распутье. – Князь отставил незанятую пятерню и начал перечислять, загибая пальцы: – Народы прозябают в счастливом язычестве, но, откуда ни возьмись, заявляется иудей и приносит познание истинного Бога.
Он обрастает прозелитами, морит их голодом в пустыне, те испытывают благочестивое недомыслие, именуемое верой, и нелепую благодарность за своевременное открытие. Потом сваливается второй иудей, – князь загнул палец, – и говорит, что все от любви. Пустыни кишат отшельниками, истязающими плоть. Земля покрывается кровью и трупами. Иисус оказывается деспотом, преисполненным нежности… – Князь перевел дыхание. – Третий иудей говорит, что все от желудка, прибавочной стоимости и средств производства. – Глаза князя лихорадочно искрились. – Представьте, солнечная энергия – источник всего живущего, и солнце тоже должно питаться, чтобы отдавать ежесекундно такое огромное количество энергии. Гигантский образ мира требует непрерывного питания. Желудок управляет Вселенной!
– Пафос материалистической концепции с гастрономическим уклоном, – холодно сказал Глубинин, – но продолжайте…
Князь рассмеялся:
– Как вам угодно. Приходит четвертый иудей и уверяет, что все от гениталий. Он идеалист и сексуальный мистик. В его представлении жизнь – череда конфликтов похоти с моралью.
Князь торжествующе поиграл кистью с поджатыми пальцами, похожими в темноте на обрубки.
– Маркс имеет дело с коллективом и абстрагируется от индивида: на индивиде, дескать, закона общественного развития не охватишь. Маркс отвергает внутреннюю суть человека, оставляя его перед лицом мира без Бога, перед лицом Ничто! Фрейд в своей основе материалистичен, он изучает подсознательное как последствия влияния среды, – развивал мысль князь, – но среда – очередной миф. Пустите идиота в государственную библиотеку, в высший свет – он останется идиотом! И, напоследок, – подытожил князь, – Фрейд утверждает, что человек прежде всего жаждет покоя, это желание глубоко в психике человека. Абсолютный покой – та же смерть. Фрейд создал религию мертвецов…
– В качестве салонного анекдота недурно, но в целом… – Глубинин пожал плечами.
– И вот мы подошли к самому главному. Мастурбация и революция, – пояснил князь, – по сути одно-природные явления, результат дисгармонии страстей, с той разницей, что моя дисгармония чище и идеологичней! – Он покосился в сторону. – Комиссар говорит, что руководство страной произойдет путем уничтожения онанистов. Даже декрет специальный выпустили… – По направлению его взгляда Глубинин заметил связанных спинами красноармейцев, весьма символически, на бантик, и рядом комиссара в кожанке, подвязанного бархатным шнурком, чтоб не резало запястий. – Настоящий психопат! – весело сказал князь. – Состояние стойкой депрессии, возникшее на основе политической неполноценности. – Комиссар с ненавистью глазел на юношескую неутомимость князя. За все время тот не прервал своего занятия ни на миг. – Предположим, что понятие «личность» – это некий уровень индивидуальности, – продолжал рассуждения князь. – Комиссар – средний уровень, подразумевающий отношения конкретно-личного характера, то есть симпатию. Он нам не интересен. Взгляните-ка на этих… – Князь свободной рукой указал на красноармейцев. – Филя и Спиря, низший уровень, включающий примитивные ситуативные отношения или влечения. Они изъясняются преимущественно простыми речевыми конструкциями, им доступен счет и простейшая арифметика… – Филя и Спиря, заслышав свои имена, как по команде, подняли головы. – Вы думаете, за что меня комиссар ненавидит? – с издевкой сказал князь. – Он полагает, что я их растлил! – Красноармейцы, пользуясь некоторой свободой, помаленьку дрочили. – Я перевоспитал их в русле естества. К примеру, Филя оказался негоциантом духа…
Филя маслено сказал:
– Не хочу кушать, а вдруг голод появляется, или чуть съем, а уже сыт, а иногда наоборот. Я-то знаю, что наелся, а мне еще хочется.
Князь жестом похвалил его.
– Спиря – ходячая парадигма народного представления о добре и зле.
Спиря хмуро прокомментировал:
– Добрый последнее пропивает, а злой в чистом ходит и норовит за чужое выпить.
– Вот молодец! – крикнул князь. – Люблю!
– Рады стараться, – отозвался угодливый Спиря.
– Спирька! – приказал шутливо князь. – Насмеши!
Спиря поймал зубами себя за член и стал надувать.
– Ну не потеха разве?! – Князь, заливаясь смехом, повернулся к Глубинину.
– Самодурствуете, – сказал с легким отвращением Глубинин, – ваше поведение лишний раз доказывает, что социальная жизнь в России была устроена уродливо и жестоко!
Князь помрачнел:
– Довольно, Спирька. На вот тебе, – он вынул из кармана мятую папироску и бросил Спире.
– Премного вам благодарен, – красноармеец поймал папиросу и пристроил за ухом.
– Ничего не понял штабс-капитан, – загрустил князь.
– А не русский он человек, – сподхалимничал Филя.
– Не понял, – сокрушался князь, – что прожил поддельную жизнь, кем-то предложенную. Нажрался суррогата без вкуса и запаха, а думал, что на пиру побывал. Неизвестный определил для вас законы и нормы, и вот вы здесь, обреченный на гибель, я вместе с вами и комиссар со своим неоконченным образованием – все мы обречены на смерть только потому, что кто-то решил облагодетельствовать мир равенством! – Князь удивительно воодушевился. – Среди личностей высшего уровня борьба должна происходить на идейной основе. Мой суррогат существования осуждаем из-за своей ультраприродности. А заметьте, трудненько придумать штуку, идейно противоречащую сразу четырем иудеям!
– Ваше существование, – печально сказал Глубинин, – обречено на страдания в плену у зла, в сфере, где все иллюзорно, недолговечно и бесплодно…
– Штабс-капитан, я выбрал себя самого из множества отражений и проживаю свою жизнь, они… – красноармейцы охотно закивали – тоже выбрали самих себя, а мастурбация – только экстаз непроясненной веры… – Комиссар натужно мычал и ерзал. Лицо его изображало муки нетерпения. – Помогите ему, штабс-капитан, – попросил князь, – ослабьте шнур…
Глубинин как-то сразу догадался зачем.
Вокруг посветлело, от земли поднимался туман. Глубинин увидел проводника-черкеса – тот блаженно скалился, концентрируя внимание на опущенной руке. Стояли в десяти шагах Абазьев и Астазьев, мертвенно-бледные, приветствуя восход нехитрым животворным ритуалом.
Доносились выкрики солдата Прохора:
– Сдурел, Захар?! Через дыру в мотне! Это ж противоречит идеологии, это ж прямая, мать твою, емитация, князь обидится! А ну сымай портки, а после воюй…
Картина не рождала ощущения безумия или срама. От нее веяло умиротворением и порядком. Глубинину вдруг захотелось стать частью этого порядка, раствориться в нем. Он не испытывал ни малейшего чувства возбуждения, но расстегнул ширинку и пристроился между князем и черкесом.
Князь прочувственно заговорил, и горы размножили его слова:
– Милость неба заслуживается бесполезностью, верный путь к спасению – созерцание вечной истины. Вы поняли, что есть жизнь? – Он напрягся, быстро заработал рукой и со стоном разрешился в пропасть. – Летите, отпрыски знатного рода. – Князь проводил взглядом сперму, потом медленно застегнулся.
Князь развернулся и оглядел Глубинина с ног до головы. По выражению его глаз Глубинин мог бы поклясться, что князь удивлен.
– Вы, штабс-капитан? – Он выдержал паузу. – Оправлялись? В этом месте склон довольно крут…
Глубинин не нашелся, что ответить. Метаморфоза была слишком стремительна.
Князь по-иному истолковал молчание Глубинина.
– Полковник Ставровский, – отрекомендовался он.
– В вашем полном распоряжении, господин полковник, – вытянулся Глубинин.
– Ситуация не из лучших, штабс-капитан, – сухо сказал Ставровский.
– Я в курсе. – Глубинин постарался озвучить голос спокойствием.
– Боюсь, лавров Суворова нам пожинать не придется, – он сдержанно улыбнулся. – Как в песне: «This is our last and decisive fight…» В вульгаризированном переводе российских санкюлотов: «Это есть наш последний и решительный бой». – Князь напел мотивчик. – Комиссар встрепенулся и выдавил слезу умиления. – А вас, голубчиков, мы повесим, чтоб не тратить патронов, – сказал с мрачной иронией Ставровский.
Красноармейцы напоминали обросшие мхом изваяния. Уведомление о скорой смерти совершенно не взволновало их.
Ставровский обратился к черкесу:
– Повесить сумеешь? – Князь изобразил захлест веревки вокруг шеи с оттягиванием ее вверх. Черкес хитро подмигнул и дополнил пантомиму соответствующим хрипом удавленника. – Исполняй, – сказал князь. Черкес подхватил комиссара и куда-то уволок. – Ах, черт, – Ставровский прищелкнул пальцами, – запамятовал ему про паровоз идейку подбросить. Комиссар все твердил про какой-то аллегорический паровоз, основное транспортное средство марксистского будущего, – пояснил Ставровский. – Я придумал прекратить сжигание топлива в котле. Паровой котел с электрической пружиной, пар поднимает электричество…
