– Я выбираю кофе.
– Да забудь ты про свой кофе, – она живо протянула руку и выключила газ. – Прошу тебя, Стюарт, пошли в постель. Поспи хоть немного.
– Я уже поспал.
Но ему все же захотелось пойти с ней: тело ломило от недосыпа. Хедли повиновался, она вывела его из кухни и поволокла в темно-янтарную спальню. Пока он неуклюже раздевался, Эллен юркнула в постель. Когда Хедли снял трусы и носки, его тело обмякло от усталости.
– Вот и славно, – прошептала Эллен, едва он растянулся бок о бок с ней. – Славно, – повторила она, грубо ощупывая его волосы, ухо, щеку. Вот в чем она нуждалась: чтобы он всегда был рядом.
Хедли широко зевнул и вырубился. Но Эллен так и не заснула, а смотрела прямо перед собой, вцепившись в мужа, крепко сжимая его в объятьях и чувствуя, как одна за другой от нее убегают минуты.
В полной тишине спальни, еще погруженной в неподвижный полумрак, зазвонил будильник. Поначалу он слабо, тихо и задумчиво жужжал монотонным металлическим голоском, но затем звук стал настойчивее. Комната пробудилась. В окно хлынул холодный белый утренний свет, который, просачиваясь сквозь муслиновые занавески, молчаливо ложился на ледяную битумную плитку пола, ворсистый коврик, кресло, туалетный столик, кровать и груды одежды. Было восемь часов.
Эллен Хедли протянула оголенную загорелую руку и нащупала будильник. Совершенно бесшумно нажала на холодную кнопочку, торчавшую над медной крышкой. Будильник продолжил тикать, но звонить перестал. Осторожно спрятав руку от холода под одеялом, Эллен слегка повернулась набок: не разбудила ли ненароком мужа?
Стюарт спал. Он не слышал будильника: слабый жестяной голосочек не достиг его слуха. Ну, и слава богу. Как ей хотелось, чтобы Стюарт вообще никогда его не услышал. Хотелось задерживать ход часов до тех пор, пока металлические шестеренки и пружины не проржавеют, а унылые стрелки не отломаются. Как ей хотелось… впрочем, это не важно. Ведь скоро ему все равно придется проснуться. Она лишь отсрочила этот момент. Когда-нибудь он обязательно наступит, и тут уж ничего не поделаешь.
За окном встрепенулись птицы: они опустились на куст, и тот резко вздрогнул. По пустынной улице прогромыхал грузовик с молоком. Где-то вдали ехал поезд «Южной Тихоокеанской компании», направлявшийся в Сан-Франциско. Эллен выпрямилась и приподняла одеяло, словно поставив ширму между Стюартом и окном. Чтобы заглушить звуки и заслонить яркий, холодный солнечный свет. Защитить Хедли своим телом. Она любила мужа, и его равнодушие, постепенное охлаждение, казалось, усиливали ее собственную страсть.
Но Хедли по-прежнему спал. Во сне его бледное лицо ничего не выражало, а волосы паклей падали на лоб. Даже губы побледнели. Серая щетина на подбородке поблекла и сливалась с пухлой белой плотью. Он спал расслабленно и беззаботно, не слыша будильника, грузовика за окном, встрепенувшихся птиц. Не ведая, что она уже проснулась и суетится поблизости.
Во сне Хедли словно утрачивал возраст, становился очень моложавым – еще не совсем мужчиной, даже не юношей, хотя и точно не ребенком. Возможно, глубоким стариком, настолько древним, что он уже расчеловечился, стал вещью, реликтом первобытного мира, холодным и целомудренным, будто слоновая кость. Фигурой, высеченной из бивня или бездушного известняка, не способной таить злобу, испытывать возбуждение, познавать мир. Безобидный предмет – слишком старый и не требующий заботы, живой, но лишенный желаний. Вполне довольный своим лежачим положением, достигший состояния покоя… Эллен хотелось, чтобы он всегда оставался таким абсолютно безмятежным, ни в чем не нуждался, не страдал и никогда не действовал, исходя из знания жизни. Но даже во сне его бледные губы кривились в недовольной детской гримасе – в угрюмом, тревожном отвращении, с уже зарождающимся страхом.
Наверное, ему снилась драка, призрачный поединок с врагом. Окутанное туманом поле брани, где сражались неясные фигуры: он и его расплывчатые противники. Сцепившись с ними, он мало что осознавал… Она сталкивались с этим и прежде, знала, что он ввязался в безрассудную, шальную, опрометчивую потасовку. Затеял бессмысленную ссору, преследуя непостижимые цели, которые нельзя выразить словами.
Хедли скривился и повернул голову набок. Тонкая блестящая струйка слюны стекла по подбородку на горло: густая телесная жидкость, просочившаяся через расслабленный рот изнутри организма. Наверное, Хедли снилось, что он спит на жесткой тюремной койке. Возможно, он погрузился в собственное подсознание. Поцарапанная рука поднялась, сжалась в кулак и ударила кого-то незримого. Хедли по-прежнему снилась драка. И его поражение.
– Стюарт, – резко сказала Эллен.
Он заворчал, заморгал ресницами и вдруг удивленно, немного испуганно посмотрел на нее спокойными, простодушными голубыми глазами, пораженный тем, что она тоже здесь. Не зная, где находится (он никогда этого не знал), и не понимая, что же с ним случилось.
– Привет, – тихо сказала Эллен. Склонившись, она легко поцеловала его в робкие, встревоженные губы. – Доброе утро.
Его глаза ожили, и он слабо улыбнулся.
– Ты не спишь? – он подтянулся. – Который час?
– Восемь.
Он сел и, сгорбившись, хмуро почесал небритую челюсть:
– Думаю, пора вставать.
– Да, – согласилась она. Вдалеке просигналила машина. Открылась входная дверь, и сосед быстро спустился по бетонным ступеням. Приглушенные звуки людской возни… Мерцающие клубы пара в утреннем воздухе.
– День намечается знатный, – вдруг сказала она.
– Ну его к черту, этот день, – он смущенно осмотрел травмированную кисть.
– Что хочешь на завтрак?
– Ничего, – Хедли раздраженно покачал головой. Инцидент в баре, драка, полиция… все казалось каким-то нечетким, будто во сне, и уже наполовину изгладилось из памяти. – У меня похмелье, – пробормотал он. – Боже.
– Я сделаю кофе, – ласково сказала она.
– Нет, доктор говорит, тебе нельзя.
Хедли вяло нащупал одеяло, пытаясь встать на ноги.
– Господи, – пробормотал он, коснувшись ступнями пола. Минуту постоял у кровати, глядя на нее с томительным желанием. Рассеянно почесал голую волосатую грудь. Затем, повернувшись, нетвердой походкой вышел из спальни в ледяной коридор и шагнул в туалет. Прикрыв дверь, сгорбился над унитазом и помочился. Наконец что-то проворчал, смыл за собой и угрюмо побрел обратно в спальню. У двери он остановился.
– Я потерял деньги, – с трудом вымолвил Хедли.
– Ничего страшного, – она вскользь улыбнулась. – Не бери в голову и иди умываться.
Хедли послушно взял станок и бритвы из ящика туалетного столика и исчез в ванной. В дýше зашумела горячая вода, и он с радостью встал под нее. После чего тщательно почистил зубы, побрился, причесался и вразвалку вышел за чистой одеждой.
– Тридцать долларов, – сказал он.
– Поговорим об этом позже.
Он кивнул, отрыгивая.
– Прости, можно взять немного из денег на хозяйство?
– Конечно, – нехотя сказала она.
Хедли достал из комода белую накрахмаленную рубашку. Ее запах взбодрил его. Затем взял в шкафу чистые трусы и снял с плечиков старательно выглаженные синие слаксы. Его охватило странное нетерпение: радостный запах свежего белья прогнал затхлые ночные воспоминания. Но за спиной, в темной влажной постели, лежала Эллен, и Хедли затылком ощущал ее жадный взгляд. Рассыпавшиеся по плечам каштановые волосы, пухлые полушария грудей. Огромный живот гротескно выпирал: оставалось всего несколько недель. Ребенок – тяжкое бремя. Тогда Хедли уже не отвертеться: конец был близок, и это угнетало.
– Наверное, я не пойду сегодня не работу, – мрачно сказал он.
– Почему? – с тревогой спросила Эллен. – Разве ты не отдохнул? Если б ты что-нибудь съел…
– Сегодня слишком хороший день. Спущусь и посижу в парке, – его руки и ноги зудели от нетерпения. – Может, поиграю с детьми в футбол.
– Они еще в школе. Да и не сезон.
– Тогда в бейсбол. Или побросаю подковы, – он повернулся к ней. – Ты же хотела съездить на выходных за город. Ну, так давай выберемся отсюда – давай поедем туда, где можно свободно погулять.
Эллен потрогала свой живот:
– Ты же знаешь, мне нельзя.
– И то правда.
Огромная бочка уязвимой плоти… Пуп земли.
– Дорогой, – сказала Эллен, – ты не хочешь рассказать мне о вчерашней ночи?
Хедли не хотел, но, судя по ее решительному голосу, момент настал.
– Ничего особенного, я все уже рассказал.
– Тебя что… ранили?
– Это и дракой-то назвать нельзя. Просто мы перебрали… Помахали руками да обматерили друг друга, – затем он задумчиво пробормотал: – Но, кажется, я все-таки врезал одному из этих подонков. Тому, здоровому. Копы решили, что я коммунист… Когда они меня тащили, я орал: «Валяйте, фашистские сволочи, я еще до вас доберусь!»
