Помочь мне, однако, он не сумел, да и вряд ли мог в принципе, поскольку вся его психотерапия свелась к предложению представить нашу с Егором жизнь видеофильмом, который я просмотрела до конца, потом промотала ленту назад, потом еще в ускоренном темпе, а потом вынула кассету из видеомагнитофона и…
— Ну, давайте подумаем, что мы сделаем с этой кассетой. Фильм-то на ней — так себе… — призывал он меня
Я пожимала плечами. Меня эта игра не увлекала нисколько. А уж о том, чтобы поверить в это наукообразное шаманство всерьез, не могло быть и речи.
— Ну, давайте выбросим ее с балкона. Вы, на каком этаже живете?
— Мы живем в коттедже, в лесу. Вернее жили… — отвечаю я, и начинаю плакать.
Он понимает, что совершил ошибку, но не желает ни себе, ни, тем более — мне в этом признаться, и на слезы мои внимания не обращает.
— Отлично. Тогда давайте отойдем подальше от дома и закопаем ее в лесу?
Устраивает такой вариант?
Я вяло киваю головой. Только бы закончилось это издевательство надо мной мною же и оплаченное.
— Замечательно! — слишком уж радостно реагирует он. Итак, вы берете лопатку…. Где у вас лежит лопатка?
— На кухне. Но меня туда больше не пускают. — Я уже не просто плачу, горло перехватывает спазм рыданий, мне становится трудно дышать, я судорожно, как рыба только что вытащенная из воды хватаю ртом воздух ( эта варварская сцена мне хорошо знакома: Егор был рыбаком и, если я не ленилась вставать ни свет, ни заря, брал меня с собой на рыбалку. Впрочем, почему, собственно, был? Он и теперь — рыбак, только с собой берет не меня!… О Господи, как же нестерпимо больно!
Словом, отношения с психоаналитиком у меня не заладились, и помочь он мне ничем не смог.
К обоюдномунашему удовольствию, курспсихологического консультирования, на котором он сначала настаивал категорически, я прервала досрочно. И вот, осталось только в воспоминаниях, туманные объяснения про психологическую защиту.
Бог знает, возможно, в этом он был прав.
Однако, как бы там ни было на самом деле, наш разрыв с Егором, в собственном смысле этого слова, пролетел одномоментно.
Некоторое время — недели две или, быть может даже три, он не появлялся дома, что ввергало меня попеременно в разные состояния.
Животный ужас. Убили, взяли в заложники, арестовали… Все эти беды в наше лихое разбойничье времечко (период первоначального накопления капитала, если по научному) преуспевающего предпринимателя могут легко настигнуть в любое время дня ночи.
Глухую тоску. Нет, никакими не глупыми были дурные предчувствия, намедни, ровно две (или уже три? — время как-то слилось в серую холодную бесконечность ) недели назад, когда, глядя из окна тогда еще нашей спальни как скрывается за поворотом его массивный глянцевый лимузин, я подумала: "
Сегодня я вижу его последний раз". И тут же начала неистово бранить себя за то что, сама, глупая, и кличу беду. Выходило, что не дурными, а очень даже обоснованными были те предчувствия. А беда? Что ж было ее кликать? Она уже давно носилась в воздухе, растворяясь в горьковатом аромате осенних костров в нашем саду. Я втягивала в себя этот тревожный запах и полагала, что дело просто в наступающей зиме, в преддверии которой старик — садовник жжет листву в аллеях тенистого парка, обступившего со всех сторон тогда еще наш с Егором, дом. Глупо было, уж, по крайней мере сейчас, делать вид, что я не ощущала ее присутствия. Она ведь не только пахла горькой дымкой сгоравших листьев, моя бескрайняя беда.
Иногда я имела возможность слушать ее. И я слушала. Слушала тишину в телефонной трубке, когда отвечала на поздний звонок ( о, как похожи все одинокие женщины! Теперь я сама глушу ярость этими молчанием в телефонную трубку ) Впрочем, однажды она даже подала голос, моя беда.
Егора несколько дней не было дома. Такое начало случаться последнее время, но, всякий раз, появляясь, он был спокоен и убедителен в своих объяснениях. А я, бессонными ночами ожидая его появления, требовала от своей души оставаться на высоте и верить в то, что до рассвета задерживают его неотложные дела и проблемы. Но душа, она была прозорливее меня и лишена, к тому же, моей гордыни, ей не за чем было оставаться на высоте, и она металась, раздираемая самыми мучительными догадками. В одну из таких ночей раздался телефонный звонок. Тишина в телефонной трубке, на этот раз почему-то не взбесила меня, как обычно.
Напротив, истосковавшаяся душа моя вдруг сочинила совершенно невероятную сказку о том, что сейчас в ночи звонит не кто иной, как Егор. С чего бы это ему, прагматичному, а в последнее время скуповатому на эмоциональные порывы, вздумалось звонить в собственный дом, опостылевшей, судя по всему жене, и при том еще, как влюбленному мальчику молчать в трубку, бедная душа моя не задумалась. Я же, следуя, как сомнамбула за ее глупым порывом, заговорила:
— Это ты? Милый, единственный, солнышко мое, Егорушка… — вещала я в бесконечную, гулкую пустоту, — что с тобой? Тебе плохо? Ты запутался, и не знаешь, как быть дальше? — Трубка молчала. Могу себе представить, как веселилась на том конце провода та, которая оказалась по воле случая, а вернее по собственной моей непревзойденной глупости единственной слушательницей проникновенного монолога. Однако и этой демонстрации моего унижения ей показалось мало. На мой очередной, обильно орошенный слезами вопрос:
— Это ты, Егор?
Трубка отозвалась сдавленным шепотом — Я-я-я…
От неожиданности, истерика моя вмиг прекратилась, и голосом, вдруг протрезвевшего человека, я требовательно спросила тишину — Кто это — я?
То ли вопрос прозвучал для нее слишком неожиданно, то ли, собеседница моя не отличалась быстротой реакции и тонким мастерством поддерживать сложную игру, но ответ оказался совсем уж кондовым — Он. — Прошипела трубка. И, несмотря на растрепанность чувств, я сразу потеряла к ней всяческий интерес.
Была еще животная, испепеляющая все внутри меня, ярость: " Ну, хорошо, бросил. Надоела. Опостылела. Встретил другую. Но отчего же так трусливо и подленько? Не сказав и не написав даже ни слова? Как, и главное, за что, посмел он так обойтись со мной? " Вопросы взрывались как пузырьки, на поверхности кипящей во мне лавы, но оставались без ответа.
Однако, ничто в этом мире не длится вечно — окончилось и мое мучительное ожидание.
Наивная! Я полагала, что сильно страдаю, ожидая его в стенах нашего дома.
Более того, я искренне полагала сама и без устали твердила всем посвященным, что более всего гнетет меня неизвестность. "Правда, — с пафосом утверждала я, — какой бы она ни оказалась все равно желаннее мне, а потому правды и только правды жду я теперь! "
Что ж! Я дождалась. Письмо Егора было сухим и коротким. Он сообщал мне, что уже некоторое время любит другую женщину и не видит больше смысла обманывать меня и жить во лжи. Далее, сообщал мне мой муж, впрочем, теперь мне следовало говорить мой бывший муж, что ныне он отдыхает со своей возлюбленной у берегов далекого океана и останется там еще некоторое время.
То самое время, которое понадобиться мне, чтобы убраться из нашего дома.
Нет, разумеется, этих слов в письме не было, но они шипели, кривлялись, корча отвратительные рожи, отчетливо проступая между ровных скупых строк письма, содержащего короткие прагматические рекомендации и перечень обязательств, которые Егор вполне по-джентельменски принимал на себя.
Очевидно, та самая психологическая защита, о которой толковал мне модный психоаналитик, в эти минуты действительно работала весьма эффективно.
По крайней мере, ничего из того, что по всему должна была бы совершить я, когда содержание письма было полностью усвоено, включая то, что кривлялось и плясало между строчками, я не натворила. И даже не попыталась.
Я не бросилась в аэропорт, чтобы подняться в воздух первым же рейсом, хоть на милю приближающим меня к берегам далекого океана. Потом ведь можно было сделать, если понадобилось бы хоть двадцать пересадок, сменить десяток авиакомпаний и провести в залах для транзитных пассажиров сколько угодно времени.
В конце концов, можно было бы попытаться просто захватить какой-нибудь не очень большой самолет. Думаю, поначалу у меня бы все получилось, потому что десятки фильмов про это, когда-то виденные мною, вполне можно рассматривать как серьезную теоретическую подготовку.
Можно было наделать глупостей менее глобальных. Например, вместо самолета, захватить квартиру его родителей, объявить их заложниками, и потребовать, чтобы Егор немедленно вернулся для последующих переговоров. С этим я бы справилась наверняка: родители его — люди интеллигентные, а потому довольно смирные.
Словом, фантазия моя, опьяненная горьким зельем обиды, могла в считанные доли минуты, сочинить любой, самый невероятный сценарий. А издерганные нервы и измученная бессонными ночами психика, стали бы неплохими гарантами его успешного воплощения в жизнь Ничего этого не произошло.
