Инструктор вышел на финишную прямую на очень большой скорости. Тогда девушка стряхнула лежавшую у нее на плече руку туриста и побежала, размахивая руками и выкрикивая имя инструктора. Турист кинулся за ней и на бегу схватил ее за локоть. В это мгновение инструктор вылетел на последний отрезок трассы. Он сгруппировался, как будто намеревался совершить прыжок, но затем, вместо того чтобы распрямиться и направить лыжи вверх, резко и неестественно дернулся влево. Потеряв контроль над лыжами, он приподнялся в полупрыжке и со всей силой, накопленной за время долгого спуска, врезался плечом в незащищенную грудную клетку туриста. Два упавших тела заскользили рядом по склону, пока не остановились у самой террасы кафе. Толпа кинулась к ним. У туриста изо рта капала кровь, он был без сознания. Его подняли и на руках внесли в кафе. Инструктор несколько минут сидел на ступеньках лестницы у входа в кафе, обхватив руками голову. Девушка расстегивала на нем лыжную куртку. Пришла машина "скорой помощи", туриста положили на носилки и увезли. Я проводил его взглядом и снова посмотрел в сторону лестницы. Инструктора и девушки там уже не было.
Долгое время инструктор не попадался мне на глаза. И вот как-то вечером я увидел его вместе с той самой пациенткой.
В каменной кладке, ограждавшей отель, была маленькая ниша, и в ней они укрылись от сильного ветра, который поднял такие вихри снежной пыли, что издали поля казались штормовым морем. Клубящиеся снежные вихри с ревом проносились по склонам только для того, чтобы рассыпаться ворохом гусиных перьев над глубокими расселинами. Инструктор стоял спиной к стене, прижимая к себе девушку. Луч фонаря, качавшегося над шедшей вдоль стены дорожкой, время от времени выхватывал из темноты их фигуры. Голова девушки покорно и нежно лежала у мужчины на груди. Сильные руки мужчины крепко держали девушку за плечи. Порыв вьюги приподнял полы ее пальто, и на мгновение мне показалось, что у девушки выросли крылья, которые вот-вот поднимут ее в воздух и унесут — прочь от этих запорошенных полей, от этой каменной ограды, да и от меня тоже. В голове у меня созрело решение.
На следующий день я нашел повод для визита в санаторий. Пациенты в ярких пуловерах и брючках в обтяжку прогуливались по коридорам. Некоторые дремали, завернувшись в одеяла, на террасе. Тонкие тени лежали на пустых шезлонгах, и порывы колючего ветра, прилетавшего с горных вершин, трепали обтягивавший их брезент.
В одном из шезлонгов я увидел ту самую девушку. Шаль, наброшенная на плечи, подчеркивала длину ее красивой загорелой шеи. Я застыл, глядя на девушку; она посмотрела задумчиво на меня в ответ и улыбнулась. Моя тень упала на нее, когда я подошел поближе, чтобы представиться.
Санаторные правила были очень строгими, и мне позволяли проводить в ее палате не более двух часов в день. Мне не удавалось подсесть к девушке поближе — она этого не позволяла. Она была очень больна и беспрестанно кашляла. Часто у нее горлом шла кровь. Тогда ее лихорадило, щеки покрывал нездоровый румянец, а руки и ноги сильно потели.
Но в один из моих визитов она вдруг попросила меня заняться с ней любовью. Я запер дверь. Когда я разделся, она велела мне посмотреть в большое зеркало, стоявшее в углу комнаты. Я увидел в зеркале ее отражение, и наши глаза встретились. Затем она встала с постели, скинула халат и подошла к зеркалу сама. Она стояла перед зеркалом и одной рукой трогала мое отражение в нем, а другой гладила свое тело. Мне хорошо были видны ее груди и бедра. Она ждала, пока мне вполне удастся представить, что это я стою в зеркале и что это мою плоть трогают ее руки и губы.
Но стоило мне сделать шаг к ней, как она останавливала меня тихим, но решительным голосом. Мы еще несколько раз занимались любовью подобным образом: она — стоя перед зеркалом, я — глядя на нее издалека.
Время оставшейся ей жизни постоянно уточнялось при помощи различных приборов, высвечивалось на рентгеновских снимках, вычислялось в таблицах и заносилось в историю болезни целой ордой врачей и медсестер. Ее существование поддерживалось при помощи иголок, воткнутых в вены и грудную клетку. Она вдыхала жизнь из кислородных баллонов и выдыхала в отводные трубки. Мои короткие визиты все чаще и чаще прерывались вторжением докторов, сестер и санитаров, которые являлись, чтобы сменить кислородный баллон или дать новое лекарство.
Как-то раз пожилая монахиня остановила меня в коридоре. Она спросила, знаю ли я, чем занимаюсь. Я ответил, что не понимаю, о чем она говорит. Тогда она сказала, что те, кто работает в больнице, называют типов вроде меня hyenidae. Я все равно не понял, и она перевела для меня: гиены. Гиены, разъяснила монашенка, крутятся возле умирающего тела; каждый раз, когда я питаюсь энергией этой женщины, я тем самым приближаю ее смерть.
Состояние больной на глазах ухудшалось. Я сидел в ее палате, вглядываясь в бледное лицо, на котором теперь лишь изредка появлялся румянец. Тонкие руки, лежавшие на покрывале, пронизывала голубоватая сетка вен, хрупкие плечи тяжело поднимались при каждом вздохе. Она украдкой вытирала постоянно выступавшую на лбу испарину. Я неподвижно сидел рядом и, пока больная спала, разглядывал зеркало. В нем отражались только холодные белые прямоугольники стен и потолка.
Монахини бесшумно входили и выходили из комнаты, но я уже научился не встречаться с ними взглядом. Они наклонялись над больной, вытирали ей лоб, смачивали губы ватными тампонами, шептали на ухо какие-то слова на тайном языке сиделок. Полы их нелепых длинных одеяний развевались при каждом движении, напоминая крылья каких-то беспокойных птиц.
В таких случаях я обычно удалялся на террасу и прикрывал за собой дверь. Ветер безостановочно гнал снежную пыль над покрытыми настом полями, засыпая лыжные и человеческие следы, оставленные днем. Я брал в ладонь горсть свежего пушистого снега с металлического ограждения. Снег сначала хрустел в моей горячей руке, но затем быстро превращался в полурастаявшую жижу.
Все реже и реже мне разрешали навещать больную, и тогда приходилось часами просиживать одному в номере. Перед тем как отправиться спать, я доставал из ящика письменного стола несколько папок, в которых лежали ее фотографии большого формата, старательно наклеенные мной на листы плотного картона. Я расставлял фотографии в углу спальни и сидел перед ними, вспоминая все, что случилось между мной и девушкой в больничной палате, и ее отражение в зеркале. На некоторых снимках девушка была обнаженной. Я разглядывал их в одиночестве, и призрачное отражение моего лица скользило по глянцевой поверхности фотографий.
Затем я выходил на балкон. Свет из окон санатория падал на снег, который уже не казался таким свежим. Я смотрел на огни, пока они не начинали гаснуть. Тогда над долинами и лесистыми склонами холмов разливался лунный свет, выхватывая из темноты льдистые вершины гор и клубящиеся испарения, поднимавшиеся к небу из глубоких ущелий. Где-то захлопнулась дверь, вдалеке прозвучал клаксон автомобиля. Внезапно между сугробов я увидел чьи-то фигуры. Они пробирались через заснеженные поля вверх к санаторию, то появляясь, то исчезая, словно боролись с песчаной бурей на пустынной равнине.
***
Я сошел с поезда на маленькой станции. В станционном ресторане, куда я направился, чтобы перекусить, не было ни одного посетителя. Я спросил официанта, не происходит ли по соседству что-нибудь интересное. Он посмотрел на меня и сказал, что неподалеку в деревне вечером дают частное представление.
Он также намекнул, что представление будет довольно необычным, и если я согласен заплатить, то он все организует. Я согласился, и мы отправились в путь. Через полчаса мы добрались до выгона, рядом с которым стоял большой каретный сарай. Около полусотни мужиков собралось под деревьями возле сарая. Они прохаживались взад-вперед, курили и болтали друг с другом.
Из сарая вышел мужчина, одетый по-городскому, и принялся собирать с нас деньги. Он просил столько, сколько крестьянину обычно удается заработать недели за две; тем не менее мужики охотно отдавали деньги.
Затем организатор скрылся в сарае, а мы стали кругом под деревьями. Крестьяне ждали, перешептываясь и посмеиваясь. Прошло несколько минут; из сарая вышли четыре женщины в цветастых одеждах и вошли в наш круг. Появился организатор, который вывел за собой на привязи большое животное. Мужики тут же замолчали. Женщины встали рядом и стали вертеться, показывая себя со всех сторон, в то время как организатор провел по кругу свою скотину. Все женщины сильно отличались друг от друга по типу. Одна была высокая, крепко сбитая, вторая — хрупкая и молодая: весь ее облик выдавал городское происхождение. Все четыре были сильно накрашены и одеты в обтягивающие короткие платьица. Крестьяне начали громко обсуждать женщин и возбужденно спорить. Вскоре организатор попросил тишины и объяснил, что надо проголосовать и выбрать одну из женщин. Женщины снова принялись ходить по импровизированной арене; при этом они изгибались, вертелись и поглаживали свои прелести. Толпа еще больше оживилась. Организатор попросил крестьян проголосовать по очереди за каждую из женщин.
