Ободренные поддержкой знаменитости, мы с гиканьем кинулись за петухом,, стараясь направить его в засаду. Петух, не подозревая о грозящей опасности и, очевидно, думая, что Аналапнех обычный смертный, не заставил себя долго ждать и помчался прямо на чемпиона. Когда между замершим в стойке Борисом Дрыкиным и «вооруженными силами республики» оставалось не больше метра, чемпион молниеносным броском кинул свое тело на бедную птицу. Заорав не своим голосом, «вооруженные силы» взмыли к звездам и очутились на крыше. Борис Дрыкин поднялся весь в пыли, держа в каждой руке по горсти перьев.
– Подожди же! – проворчал он, выбрасывая перья. – Все равно уложу на лопатки!
Чемпион сплюнул и полез на крышу. Мы последовали за ним, и погоня возобновилась.
– Вода вскипела! – крикнул снизу Ким.
– Посоли! Соль под кроватью в пачке! – ответил Аналапнех.
Мы удвоили усилия. Вацлав, как имеющий некоторый опыт лазания ночью по крышам, мчался впереди. Возле печной трубы ему удалось вырвать из петуха полхвоста. Следующий успех выпал на долю Дрыкина. Он повредил злодею кирпичом ногу, хотя и ободрал при этом собственный нос.
Может, в конце концов мы бы и провели в нашей республике разоружение, если б не проснулись обитатели «Ноева ковчега». Заспанные, недоумевающие, они толпились во дворе.
– Идите спать, граждане, – убеждал их Ким, – ничего интересного нет. Это лунатики.
Но жильцы бранились и негодовали.
Мы спустились с крыши исцарапанные и злые. Далеко за садами протирал глаза рассвет.
– В следующий раз заикнешься о гусе на ночь глядя – обижайся на себя! – сказал я Вацлаву, укладываясь в кровать. Но аристократ только зло засопел.
Первыми в республике обычно просыпались «вооруженные силы». Еще глубокой ночью со двора неслись залихватские крики и квохтанье. Непосвященному человеку показалось бы, что в нашем дворе расположилась делая птицеферма.
Петух будил Марью. В ее комнате начинали двигаться стулья, шаркал веник, гремели кастрюли. Сквозь полуоткрытую дверь доносилось бормотанье: «О господи боже мой, опять проспала!» Вскоре нашу комнату заполнял запах тушеного мяса. Ивану готовили завтрак.
Затем на полке принималась дрожать, словно в ознобе, посуда. К ней подключались стекла окон, мыльницы, кружки – все, что могло издавать звук. Это зубной врач, который жил в подвальных комнатах и держал нелегально бормашину, начинал прием посетителей.
В семь часов просыпались будильники. Адский грохот волнами перекатывался из комнаты в комнату на протяжении полутора часов. Дом наполнялся звуками, как жестяная коробка, в которую посадили пригоршню жуков.
В половине восьмого те счастливчики, кто еще ухитрялся спать, испуганно вскакивали с кроватей: начиналась канонада. На потолок откуда-то методически падали фугаски. Потолок прогибался и сыпал штукатуркой, будто надувал напудренные щеки. Это просыпался Аналапнех и делал утреннюю зарядку с двухпудовыми гирями.
С полвосьмого до полдевятого в доме торопливо хлопали двери, потом наступала тишина. Но мы с Кимом не могли уже больше заснуть. Позавтракав в столовой, мы отправлялись в институтский парк, выбирали место потенистей и там досыпали.
Недели две уже я и Ким жили, как летучие мыши: спали днем, работали ночью. Рабочий день обычно начинался у нас после того, как выпадала вечерняя роса и дороги, впитав в себя влагу, становились плотными. Но самое главное – кругом делалось безлюдно.
В этот вечер роса выпала рано, и мы очутились за городом, когда раскаленный от прокатившегося по нему солнца край неба еще не успел остыть и лишь кое-где покрылся окалиной. На его фоне прямые свечки тополей были как черные трещины. Ким остановил мерина и дал ему овса.
– Пойди разведай местность, – сказал он мне. – Вон там какое-то подозрительное пятно.
– Мне надоело разведывать местность, – буркнул я.
– Тогда подготовь агрегат.
– Мне надоело подготовлять агрегат. Ким положил руку на мое плечо.
– Не хандри, – сказал он. – Сейчас нам дорога каждая минута.
Скользя по траве, я спустился вниз по склону. Луна еще не взошла. Звездный шатер нёба светился неясно, словно сквозь– марлю, но на востоке земля уже тонула во мраке; только далеко, в том месте, где должен быть город, тлел горизонт. Слабый, как дыхание спящего, ветер дул поочередно то с одной, то с другой стороны. Когда он прилетал с запада, я слышал трамвайные звонки, гудки тепловозов и какой-то неясный шум, как будто там укладывался на ночь громадный рой. С востока же, с полей, ветер приносил запах полыни, липового меда и короткие одинокие трели соловья. Я знал, где его гнездо: чуть подальше, в ложбине, заросшей шиповником, которую Ким принял за подозрительное пятно. Белая от меловой пыли дорога лентой убегала в поля и терялась во мраке. Она была безлюдна. «Сюда хорошо приходить на свидания, – подумал я, – слушать соловья. У нее должны быть большие черные глаза, чтобы отражались звезды».
– Ну, что? – нетерпеливо спросил Ким, когда я вернулся. – Можно начинать?
– Ни единой живой души, если не считать, конечно, влюбленных, но их обнаружить нелегко,
– Откуда тут влюбленные? – проворчал Ким. – Они все в кино да на танцах.
– Несчастный! Он не представляет себе любовь вне кино и танцев. Тина, вы никогда не бываете на лоне природы?
Тина повернулась ко мне. В темноте ее лицо смутно белело.
Нет.
– Может, вы даже не целуетесь?
– Мы считаем это предрассудком.
– Хватит болтать! – сказал Ким. – Поехали! Он щелкнул выключателем. Зажглась лампочка, и желтый круг света упал на землю. Тина подготовила секундомер. Помянув черта, я взобрался на мерина.
– Есть? – спросил Ким.
– Есть.
– Трогай.
Я ткнул мерина в бок. Мерин вздохнул и сделал шаг. Я ткнул его еще раз. Мерин опять шагнул.
– Пошел! Пошел! – закричал сзади Ким, размахивая хворостиной. Я подпрыгнул и дернул мерина за ухо, но он только мотнул головой. Оставался последний способ.
– Шумел камыш, деревья гнулись!.. – затянул я фальшивым голосом.
– А ночка темная была! – рявкнул Ким сзади.
– …темная была… – подхватила Тина.
Мерин недоверчиво оглянулся и затрусил по дороге. «Летучий Голландец», громыхая, тронулся.
– Одна возлюбленная пара!.. – вопил я, постепенно воодушевляясь.
– Всю ночь гуляла до утра! – вразнобой донеслось сзади под усиливающийся грохот.
Когда мы кончили петь, мерин, прижав уши, мчался во весь опор. Странное действие знаменитой песни на наш двигатель мы обнаружили случайно во время свадьбы соседей. Тогда мерин, как безумный, заметался по двору, едва услышав нестройный хор. Очевидно, с шумевшим камышом у него были связаны какие-то тягостные воспоминания. С тех пор мы использовали эти воспоминания в корыстных целях. Это, конечно, было не совсем честно, но на что не пойдешь ради науки: нам нужна была скорость двадцать километров в час.
– Заяц! Заяц! Пали! Улю-лю-лю! – крикнул Ким диким голосом.
При этих словах мерин совсем ошалел. Выгибая спину, он понесся вскачь. Меня трясло и швыряло, как в шторм на жалком суденышке. Перед глазами плясали красные интегралы, к горлу подступала тошнота.
Наверно, со стороны это было дикое зрелище. Среди мирно спавших полей со страшным лязгом, грохотом, криками неслось что-то бесформенное, озаренное слабым светом. Не то ведьмы ехали на шабаш, не то купцы веселились.
Сзади клубами вздымалась пыль. В самом центре циклона, стуча ключом, метался Ким. Рядом с ним виднелась тонкая женская фигура.
Я чувствовал себя уже совсем скверно, когда послышался голос Кима:
– Стой! Хорош!
Остановив тяжело дышавшего мерина, я почти свалился в траву. Меня тошнило.
– Сейчас мы развили приличную скорость, – сказал Ким, залезая под колеса агрегата, – но, индюк ощипанный, где-то заедает.
Я скорее удивился бы, если б заедать перестало.
Рядом запахло духами. Это неслышно подошла Тина. Она всегда ходит неслышно, и от нее всегда чуть-чуть пахнет хорошими духами. Ее рыжие волосы в темноте казались пепельными.
– Твой жених фанатик, – сказал я с раздражением.
Тина села, тонкая, стройная.
– Ким умный.
– Это он тебе сказал?
Я лег на спину и со злобой стал смотреть на звезды. Проклятая сеялка! Будь трижды неладен тот день, когда я с нею связался!
Все началось на собрании, на котором распределялись темы дипломных проектов. Я взял себе «Комплексную механизацию возделывания кукурузы в колхозе „Синие Лепяги“. Ким – „Комплексную механизацию возделывания подсолнечника в колхозе „Синие Лепяги“. Тина – возделывание свеклы в этом же колхозе. Все шло чинно и мирно. «Синие Лепяги“ были удобны и студентам и преподавателям, так как располагались под боком у института и являлись темой проверенной: не одно поколение выпускников защитило дипломы на его черноземных полях.
