Недели через две, в один из теплых и бесснежных январских дней в «Шато» пожаловал на коктейль Джеймс Макэлпин, высокий широкоплечий мужчина лет тридцати с небольшим, черноволосый и кареглазый. Он был в темно-синем двубортном пальто, черной фетровой шляпе и держался свободно, с достоинством, возможно усвоив эту манеру в пору службы во флоте, где имел чин капитан-лейтенанта.
Спокойная уверенность гостя, его простота и непринужденность производили приятное впечатление, но не это привлекло внимание мистера Карвера. Едва они обменялись рукопожатием, у него возникло ощущение, что оба они давно ждут этой встречи. Это показалось ему забавным и в то же время значительным.
Вернувшись вечером после заседания Молодежной Лиги, Кэтрин услышала в гостиной голоса и прислушалась. Это была высокая красивая женщина со стройными ногами, открытым взглядом голубых глаз и родинкой на левой щеке. Сняв бобровую шубку, рождественский подарок отца, Кэтрин остановилась перед дверью, продолжая слушать. Из-за двери доносился незнакомый голос, глубокий и низкий. Голос ей понравился. После развода ее не оставляло чувство одиночества; как-никак ей шел уже двадцать восьмой год. Репортер светской хроники как-то писал, что, если ему случается встретить Кэтрин на залитой солнцем Шербрук, он всегда считает, что этот день будет удачным. Но сама Кэтрин вовсе не была убеждена в своем обаянии и не верила, что кому-то по-настоящему нужна. Ее друзья замечали это, и их трогала робкая пытливость, иногда проскальзывавшая в ее манерах.
Кэтрин понравился смех незнакомца, но она тотчас испуганно одернула себя, именно потому, что почувствовала вдруг симпатию к этому человеку. Эту пугливость породил в ней опыт недолгой супружеской жизни со Стивом Лоусоном; боясь еще раз испытать растерянность и боль, которые в ней вызывала брезгливая отчужденность мужа, Кэтрин старалась скрывать свою пылкость от людей, которые ей нравились, и в их присутствии особенно следила за собой.
Когда Кэтрин наконец вошла в гостиную, робость была надежно прикрыта сдержанной приветливостью светской женщины. Она двигалась медленно, красивой, скользящей походкой, легко неся опущенные плечи. Поздоровавшись с Макэлпином, Кэтрин села и стала слушать.
С тех пор она каждый день сидела здесь и слушала. Отец, широкоплечий, с седой головой, похожей на отлитое из серебра ядро, расхаживал из угла в угол и говорил о всякой всячине, однако ни разу не высказал прямо своего мнения о том, что происходит в мире, и не спросил Макэлпина, что тот думает о вопросах, волнующих читателей «Сан».
Вместо этого они выясняли, что лучше: Оксфорд или Сорбонна, был ли в мире хоть однажды после падения Римской империи установлен настоящий порядок, потом вдруг перескакивали на латинских поэтов.
— Как вы относитесь к Петрарке, Макэлпин? Вам нравится Петрарка?
— Я больше люблю Горация.
— Вот как? В самом деле?
— Петрарка мне всегда казался несколько рассудочным.
— Так, так. Постойте-ка, Макэлпин, а Катулл? Хоть на Катулле-то мы с вами сойдемся?
— Отчего же. На Катулла я согласен — отвечал Макэлпин, и оба улыбались.
Кэтрин как-то заметила:
— А знаете, мистер Макэлпин, вы не очень-то похожи на преподавателя.
— В самом деле? — спросил он.
— Да, и как раз поэтому мне кажется, что вы, наверное, были очень хорошим преподавателем.
— Нет, — спокойно ответил он. — Преподавателя из меня не вышло.
— Ваши студенты едва ли так считали.
— Они-то нет, — улыбнулся Макэлпин, — мы были довольны друг другом, но я не ладил с начальством. Оно не одобряло моих методов.
— Профессура! — фыркнул мистер Карвер и сердито взмахнул зажатыми в кулак очками. — Уж я-то их знаю, Макэлпин. Насмотрелся в нашем университете. Их неодобрение делает вам честь.
Случалось, мистер Карвер молча сидел в сторонке и прислушивался к разговору молодых людей. Он заметил, что с Кэтрин Макэлпин разговаривает как-то иначе. О чем бы он ни говорил: об Уинстоне Черчилле, Объединенных Нациях, борьбе греческих партизан, — его голос звучал мягко и доверительно. Кэтрин слушала с увлечением, иногда перебивала каким-нибудь вопросом. Мистер Карвер уже много месяцев не видел дочь такой оживленной; его радовал ее повеселевший взгляд.
— Да, он умен, — заметил он как-то дочери после ухода Макэлпина, — и подчас остроумен. Как это он сказал о Черчилле: «От восемнадцатого века — синтаксис, от девятнадцатого — шляпа». Недурно. Дерзко и смешно. — Он помолчал. — Мне кажется, он хоть сейчас готов взяться за работу, если я решу его принять.
— А ты, конечно, решишь, — мягко вставила Кэтрин. — Может, и не сразу, но решишь.
Разговаривая о Макэлпине, они оба отметили его спокойную уверенность, которая, очевидно, выработалась у него за те годы, когда он терпеливо ждал подходящей работы. Но Кэтрин ни разу не обмолвилась о том, насколько понравился ей их новый знакомый, и о том, что слова его начинают приобретать для нее особый смысл, и о том, каким сильным, мужественным человеком он ей кажется.
Как гостеприимная хозяйка — ведь это был ее город, во всяком случае, этот их небольшой английский район, — Кэтрин пригласила Макэлпина в бар отеля «Ритц». После этого они часто заходили днем в маленькие бары и кафе, куда она не заглядывала уже много месяцев. Всю неделю стояла чудесная погода, мягкая, безветренная, снег еще не выпал, и в горах не видно было лыжников, а возле тротуара у Виндзорского вокзала все еще выстраивались старинные caléches[2]. Они говорили только о газете, но, беседуя, шли под руку, и Кэтрин чувствовала, что без нее Монреаль потерял бы для ее спутника значительную долю своей привлекательности. Больше того, она видела, что для Макэлпина стало уже необходимостью делиться с ней своими планами, знать, одобряет ли она их. Скованная недоверчивостью, она на первых порах была с ним сдержанна. Но он, казалось, и в самом деле искал ее поддержки и под конец заставил-таки ее поверить, что дорожит ее мнением и сочувствием. Мало-помалу Кэтрин оттаяла. С каждым днем ее все больше охватывало радостное сознание, что она нужна, и она уже не подавляла в себе жгучего стремления заботиться, советовать, помогать. Они гуляли по улицам, и все в ней пело от счастья. Ее робость исчезла. Она оживленно обсуждала его планы, как свои собственные, а он молча слушал, ошеломленный ее душевной щедростью.
Она говорила, что ему надо бывать в клубах, видеться с редакторами, издателями, влиятельными журналистами. Намекнула, что он поступит неблагоразумно, если вздумает посещать вместе со своим другом Чаком Фоли ресторанчик «Шалэ», где собирается газетная братия определенного толка. Ее отец намеревался, в случае если они с Макэлпином придут к соглашению, послать его во Францию, Италию и Англию, чтобы он мог собственными глазами наблюдать жизнь этих стран. И Кэтрин рассказывала Макэлпину о Риме и Париже так, будто водила его по улицам европейских столиц, знакомя с ними. Потом она его предупредила, что отец бывает вспыльчив, и посоветовала, как с ним обходиться; если же трения возникнут, она поможет их устранить. Ему нужно будет снять квартиру в хорошем районе. Если он не возражает, она что-нибудь подыщет.
Ее пылкая заботливость растрогала Макэлпина; он был благодарен судьбе за то, что она столкнула его с этой красивой женщиной в ту пору ее жизни, когда, затаившись в себе, она ждала человека, способного оценить ее безудержную самоотверженность. Один раз, когда они гуляли в сумерках, Кэтрин поддалась желанию рассказать о себе. Впрочем, она лишь сказала, что ее брак был ошибкой: ей не следовало выходить замуж за Стива. Он очень пил, и прожили-то они всего три месяца.
— Вот оно что, — сказал он и вдруг понял, что всю эту неделю, говоря о всякой всячине, они, по сути дела, обсуждали одну-единственную тему — ее неудачное замужество.
— Это была не моя вина! — с жаром воскликнула она. — Я понимаю, на моем месте все так говорят. Но Хэвлоки с самого начала были на моей стороне.
— Кто это — Хэвлоки?
— Семья его дяди.
— Уж не Эрнест ли Хэвлок?
— Нет, то другие. Тоже живут в наших краях. Хэвлоков ведь не меньше, чем Карверов. А вы знакомы с Эрнестом Хэвлоком?
— Я знал его детей, Питера и Ирму… когда был мальчиком.
— Мне говорили, что они сейчас в Европе. А вы знаете, я почему-то рада, что у нас с вами чуть было не оказались общие знакомые.
— Правда?
Она кивнула, и он улыбнулся, глядя сверху вниз в ее лицо.
— Не хочу вводить вас в заблуждение, — сказал он. — Я не был у них другом дома. Просто, когда вы назвали фамилию, я вспомнил, что одно время с ними встречался. Вот и все.
— Ваши семьи жили по соседству?
— Я бы сказал иначе, — ответил он. — У моих родителей был маленький летний коттедж на краю того пляжа, где находился загородный дом Хэвлоков. Таких коттеджиков, как наш, там была уйма. Но вы ведь знаете, ребятишки знакомятся быстро. Неподалеку, на шоссе, был павильон с танцзалом, и все мы бегали туда. Нет, — добавил он с улыбкой, обращаясь скорее к себе, чем к ней, — не думаю, что Хэвлоки догадывались, какую роль они играли в моей жизни.
