— Да, при его попустительстве разворачивались репрессии, страдали и погибали невинные. Это так. Но обрати внимание: на медали «За Победу над Германией» — барельеф Сталина. Все мы, фронтовики, носим ее на левой стороне. Возле сердца…
Андрея это ошеломило: преподаватель из собственного опыта вынес одно, а учил другому, согласно министерской программе. Впрочем, Михаил Ефимович всегда поощрял школьников мыслить самостоятельно. Но души своей не открывал. Наверно, обжигался прежде. Да и сказывался фронтовой путь. Предателей на войне хватало!
Уже на следующий год, когда Андрей был первокурсником пединститута, изображения «кукурузолюба» повсеместно заменили портретами чернобрового Брежнева. И доцент на коллоквиумах стал упоминать о заслугах Верховного Главнокомандующего в Победе. И вышло, что недаром сомневался Михаил Ефимович, — неполная, выгодная «для кого-то» правда была в учебниках! И не может быть одной, неоспоримой истины…
Из открытой кабины фуры загрохотала восточная оркестровая музыка, включенная на всю громкость; перекрикивая ее, вознесся голос певицы, невероятно высокий и жалобный…
Недолгий отдых прибавил сил. Андрей Петрович вылез из машины, проверил колеса. И невзначай заметил, как спикировал с вяза воробей к хлебным крошкам, подпрыгнул бочком и стал подбирать. Чирикнув, к нему спустилась молоденькая воробьиха, с нежно-серым бархатцем оперения…
И вспомнились ночи, когда с ватагой казачат шастал он по заснеженным улицам от одной хаты к другой, где под застрехами ночевали воробьи. Луч карманного фонарика скользил вдоль камышин или деревянных коробов, ища светло-палевые замершие комочки. Там, где позволял рост, несмышленыши протягивали ладони с растопыренными пальцами и… До сих пор помнился трепет пойманного воробьишки, стук его маленького сердца! Они же, сорванцы, чем больше залучали птиц, тем больше веселились, предвидя, как будут заискивающе становиться на лапы их коты. Но в их многодетной семье из этих самых пойманных птиц варили суп. Небогато жили донские колхозники в середине пятидесятых. Прокормить вдове троих мальчишек было нелегко: питались с огорода да чем Бог пошлет. Дядьки, бывалые фронтовики, стращавшие мальчишек за птичьи разоры, братьев никогда не трогали…
Дивясь смелости придорожных птиц и стараясь не спугнуть их, Андрей Петрович постоял с грустной улыбкой, добавил на землю крошек и вновь сел за руль. Взглянул на панельные часы-кругляшки: близился полдень. И оставалось всего треть пути…
Через час он уже въезжал в Мазуринскую. С трудом угадывалась станичная улица. Особняки в несколько этажей высились по соседству с приземистыми белеными хатенками и краснокирпичными домами брежневской эпохи. Заборы также отличались разнообразием. Трехметровые, облицованные плиткой, похожие на крепостные стены, примыкали к частоколам; кованые железные ограды то и дело сменялись дощатыми изгородями, старинные каменные валы чередовались с заплотами из бревнышек. По одним ограждениям можно было судить, какими разными стали люди за полтора десятка лет, как размежевались их судьбы.
Андрей Петрович остановил машину у коттеджа Лукьянченко под зеленой металлочерепицей. Усадьбу скрывал прочный еврозабор. Лишь сквозь решетчатые ворота видно было, как по уложенному плиткой двору колесил на велосипедике малыш вблизи блондинки, читавшей в кресле глянцевый журнал. У бывшего хуторского дружка, а затем приятеля по школе, помнилось, росли две дочери. Обе светловолосые, глазастые. И эта поборница «гламура», похоже, была одной из них.
Держа в руках ведро с айвой, Андрей Петрович приблизился к воротам, украшенным вензелями. Колокольчик мелодично рассыпал трель. Красотка оглянулась. Приезжий снова подал сигнал. Откуда-то из глубины двора выскочила, засеменила ладная женщина в рабочем халате.
— Вам кого? — спросила, прищуриваясь.
— Я приятель Василия Ильича по школе.
— А-а… Они отдыхают.
— Приехал издалека.
— И не просите! Вас много, а Ильич один.
— Тогда передайте, что Бакланов спрашивал. И вот это, — Андрей Петрович приподнял ведро.
Прислуга нехотя открыла калитку, велела подождать. Но не успела скрыться за колонной, как показался сам хозяин, — рослый, вальяжный, бритоголовый — точно босс из «энтэвэшного» телесериала! Мягко струился на его холеном теле голубой спортивный костюм. Он шествовал, слегка улыбаясь, блестя золотыми дужками очков…
— А я смотрю в окно: кого принесло в такую жару? А это — отличник просвещения! Да еще со своей ставропольской экзотикой, понимаешь… — начальственным баском пошучивал Василий Ильич, пожимая руку и отклоняясь назад, как бы давая понять, что не поощряет сантиментов. — Ну что? Жизнь отучила вирши сочинять? А машину, гляжу, так и не поменял…
Хозяин посмеивался, провожая гостя в глубь двора. Но веселость его, как ощутил Андрей Петрович, была несколько нарочитой. Проходя мимо дочери, он приостановился.
— Моя старшая, Людмила. Английская буржуазия эксплуатирует в представительстве табачной фирмы как экономиста. А на трехколёске — внучок, Мартин. Видишь, какие виражи пишет!
Зеленоглазая красавица, бегло взглянув, снова уткнулась в журнальчик. Василий Ильич завел гостя в беседку-ротонду, в которой устоялся запах изабеллы и муската. Без всякой подсказки та же домработница принесла поднос с фарфоровым сервизом и угощением — конфетами и круассанами. А хозяин продолжал чеканить фразы, собственноручно разливая чай по китайским чашкам.
— И мы, большевики, нужны новоявленным буржуям. Консультирую их иной раз… Покрепче? Или нельзя? А я не отказываю себе, хотя и гипертоник. Раиса! Принеси бутылочку виски. С черной наклейкой. Ты как?
— За рулем.
— Дам свою визитку! На территории района ни один гаишник не тронет.
— Чаек в самый раз… Не знаешь, как моя бывшая жена? Марина…
— Честно скажу, не знаю. Помнится, лет… семь назад твоя дочка кредит у меня оформляла. Передавала привет от матери. Раскрутилась твоя Наташка с ростовскими мафиози на купле-продаже земли. А «крышуют» их москвичи. Во-первых, красавица она. Во-вторых, девка умная и с характером. Слышал, в агрохолдинге сейчас заправляет. Вы что, не контактируете?
— К сожалению, нет.
— Почему? Дочкой надо гордиться. Кровь-то родная. Похожа на твою мать, тетю Лену.
— Оправдываться мне не в чем. Поверь, я всё делал, чтобы отношения сберечь. Но поезд шел в одну сторону… Пока маленькая была, переписывались. Я приезжал сюда. И Марина поощряла нашу дружбу. Но… характер у Натальи сложный.
— На то она и казачка! Сделай шаг первым. Узнай телефон. И позвони! А хочешь, я спрошу ее номер у директора элеватора?
— Буду благодарен.
— Ну-с, чем занимаешься? Небо городское коптишь?
— Числюсь в стоматполиклинике электриком. Хотя делаю всё подряд. И мебель ремонтирую, и установки, и траву кошу на газонах…
— И это ты, отличник просвещения Российской Федерации? Разнорабочий?
— На мою учительскую пенсию, Василий, лекарств не накупишься… Сын наш далеко. Одни с Аллой. Она тебя в пример ставит. Упрекает, что в райком не пошел, когда звали…
— А что упрекать? — поморщился хозяин и отхлебнул чая. — Ты рожден «сеятелем знаний». А я другого замеса. Поработал в школе математиком и понял, что не моё… Управлять людьми — высочайшая наука! До сих пор номенклатуру ругают за привилегии. Но сравни, как тогда жили и что теперь! Прежде справедливость хоть как-то соблюдалась. Опора была на человека труда. А сегодня? Два полюса: олигархи и презренная чернь.
— Величайшую в цивилизации империю — Византийскую — погубили именно олигархи. Западноевропейским купцам доверили вести торговлю, а предатели из местной знати разворовывали страну.
— Наши — круче! Ты, к слову, не член КПРФ?
— А ты?
— Упаси Боже! Социалист-протестант. С правым уклоном.
— И я не против богатых. Я за то, чтобы бедных не стало… Жаль, у молодежи — потребительская психология. Но в «силиконовой долине» хлеб не вырастишь и совесть не пробудишь. Компьютерная революция не решит проблем. У такой России незавидное будущее.
— Будущее — это дети и внуки… То, о чем разглагольствуем, от нас не зависит.
— Я отношусь к истории серьезно. Для меня она — фундамент… Об этом и у Карамзина: «Должно знать, как искони мятежные страсти волновали гражданское общество и какими способами благотворная власть ума обуздывала их бурное стремление, чтобы учредить порядок, согласить выгоды людей и даровать им возможное на земле счастие».
— Полная утопия! У нас это «не катит», как сейчас говорят. Вообще молодым история Отечества «до фени». Многие слыхом не слыхивали, какую такую Победу мы отмечаем 9 Мая!
— Наша извечная беда в том, что отрекаемся легко и беспощадно. За последний век сколько раз предавали! Сначала царя низвергли, затем, в гражданскую, отказались от воинских присяг и убивали однополчан. В тридцатые не друзей ли, партийных соратников, предавали анафеме, чтобы удержаться у власти? В Великую Отечественную тысячи красноармейцев служили в вермахте… Потом «культ личности», смещение Хрущева… Горбачев, могильщик Союза… Наконец, ельцинский переворот, расстрел Думы…
