Губы Мариэ были щедро обведены ярко-красной помадой, и во время одной из пауз она сказала по этому поводу следующее.
— Старые фильмы и побрякушки теперь снова в моде. Мои студентки напокупали пеналов и тетрадок с изображениями Бетти Буп[1]. И, кажется, у меня за спиной они уже начали называть меня «Бетти». Уверена, что никто из девчушек не видел мультиков про Бетти Буп, да и я сама, если на то пошло, не видела.
Теперь, когда она это сказала — в шутку, чтобы скрыть легкое смущение, — я подумал, что ее губы действительно чем-то напоминают Бетти Буп. Впечатление еще усиливалось кудряшками, кое-где падающими на ее красиво вылепленный лоб, и неожиданным блеском глаз, только что бывших дымчато-темными.
— Для нынешних студенток Бетти Буп, конечно же, персонаж из далекого прошлого, — заметила моя жена. — Но я, в отличие от тебя, Мариэ, могу называться ровесницей Бетти. Мой папа работал в сфере кино, и во время войны я посмотрела несколько мультфильмов про Бетти. Из чего видно, какая у нас гигантская разница в возрасте.
— А я вырос в лесной глуши, — сказал я, — и впервые попал в кинотеатр, когда уже после войны мы съездили в соседний городок. С Бетти Буп был знаком по одним только комиксам. Но, разумеется, был ее современником.
— Хочешь сказать, что раньше, во время войны, ты совсем не бывал в кино? Или какой-нибудь самодельный сарайчик у вас все же был? Отлично понимаю, что, задав этот вопрос, я уподобляюсь студенткам Мариэ, но все-таки…
— Кое-какие учебные фильмы нам в самом деле показывали — на втором этаже Дома фермеров. — Почувствовав себя ровесницами, моя жена и Мариэ одновременно рассмеялись. — Мы сидели там на соломенных матах, и клопы заползали прямо на колени.
Вот уже некоторое время я чувствовал присутствие трех девушек, стоявших возле легкой перегородки, отделяющей булочную от кафе, сжимая в руках пакеты с хлебцами. Моя лекция была утром, днем им предстояло разбиться на группы поменьше и слушать доклады преподавателей, работающих с умственно отсталыми детьми. Естественно, что в перерыве они все перекусывали где-нибудь поблизости. Все трое были в линялых джинсах, которые, казалось, носили не снимая: и в будни, и в праздники, все три крепко сбитые, с особенно развитыми ляжками и бедрами. Обменявшись кивками, они медленно двинулись в нашу сторону.
«Простите, но вы не смогли бы уделить нам немного времени?..» Они встали у нашего столика. Мускулистые плечи соприкасались. Посадить их было некуда, и, чтобы выслушать их, я поднялся.
Они участвовали в семинаре как преподавательницы токийской школы для детей с нарушениями умственного развития. В последние два-три года, то есть с начала их преподавательской деятельности, учащиеся старшего отделения каждый год отправлялись из района Кансай на Кюсю с заездом в Хиросиму и посещением Музея атомной бомбы. Им, молодым преподавательницам, казалось, что это очень полезно и для учеников, и для педагогов и сопровождающих волонтеров. Но в программе этого года экскурсию заменили поездкой в знаменитый своей красотой район Миядзима. Директор и старший преподаватель сказали, что эта замена произведена по просьбе родителей учеников третьей ступени, и поскольку за нее высказалось больше половины опрошенных, администрация не намерена возражать. Но они, молодые учительницы, предпочли бы не везти школьников любоваться оленями, а дать им возможность посетить Музей атомной бомбы и увидеть выставленные там вещи, когда-то принадлежавшие школьникам, погибшим в огне пожара первой в мире ядерной катастрофы. Все эти годы дети, побывавшие в музее, заметно менялись под впечатлением…
Девушка, которая говорила все это, и обе подруги, молча ее поддерживавшие, были отлично подготовлены, и физически, и морально, к работе преподавательниц в школе для умственно отсталых детей и должным образом использовали эту хорошую подготовку. Особенное впечатление производила говорившая, чье лицо было таким решительным, что почти отдавало свирепостью. Кожа на шее и руках, выглядывающих из рукавов ее скромной блузки, загрубела от долгого пребывания на солнце и выдавала знакомство с тяжким физическим трудом, обычно не выпадающим на долю молодых женщин. И она и ее подруги, все три в едва не лопающихся джинсах, были каким-то олицетворением грузности, живой массы, но ни Мариэ, ни жену это не отталкивало, а скорее приковывало внимание. Я ощущал это, стоя и слушая, опустив глаза вниз. Жену, похоже, завораживала энергия этих куда более молодых, чем она, женщин, Мариэ, еще остававшаяся в их возрастной категории, воспринимала эту энергию с усмешкой…
В утренней лекции я высказал ряд суждений, зародившихся у меня как у отца ребенка с умственными отклонениями. Кроме того, я был автором книги, посвященной атомной бомбардировке Хиросимы. Зная, как мне близки обе темы, девушки понадеялись, что я поддержу их инициативу по восстановлению экскурсии в Хиросиму. Но первое, что я представил себе, — это Хикари в дорожном костюмчике перед витринами Музея атомной бомбы. Я даже увидел, как он, оглушенный, пытается вникнуть в смысл слов, которые произносит Т., куратор музея, мой старый друг, человек, сам подвергшийся облучению, объясняющий, сколько тысяч людей умерло сразу, на месте, а скольким еще предстояла агония умирания…
— Думаю, вы должны уважать волю родителей, чьи дети отправятся на такую экскурсию, и принимать во внимание любые доводы, — наконец сказал я.
Откровенно разочарованные, девушки обменялись взглядами, явно рассчитывая предпринять еще одну попытку. Но тут заговорила Мариэ; улыбка исчезла с лица Бетти Буп, и оно стало тревожным и мрачным:
— Вы говорите, что посещение Музея атомной бомбы изменило детей, но, простите, как именно? Они смогли проделать путешествие, а это, позволю себе заметить, указывает на определенный уровень развития. Думаю, вы не имели в виду, что все они просто окаменели от ужаса и вам стало проще с ними справляться? Мой сын приходит в панику от одной только мысли о смерти и, получи он такие впечатления, впал бы в глубокое отчаяние — об этом «изменении» вы говорите? Меня, как мать, куда больше тревожил бы его шок… то, что он никогда не сможет забыть увиденное, оправиться от этих впечатлений.
Слушая эту отповедь, в особенности последние слова, которые Мариэ явно добавила для себя в той же мере, как и для окружающих, моя жена кивала с одобрением и, вероятно, мысленно видела в Хиросиме Хикари. Тем летом, когда наш мальчик родился с изуродованным черепом и было еще непонятно, можно ли подвергнуть его операции, — врач не высказывал предпочтения ни тому, ни другому варианту, а я не был готов ни к какому решению, — я коротко объяснил ситуацию уже выписавшейся домой жене и сразу же уехал в Хиросиму. Меня попросили написать о международной конференции по запрещению использования ядерного оружия, но она превратилась в бессмысленное говорение, и, получив свободное время, я отправился в Атомный госпиталь. Поговорив с докторами и пациентами этой больницы, я ощутил приток сил, который способны дать только люди, пережившие безмерную трагедию. Только благодаря им я оказался в силах принять своего ребенка таким, как он есть. А теперь я стоял и смотрел на жену, мучившуюся при мысли, что стало бы с Хикари, если б его привели «в глубокое отчаяние»…
— Если вам хочется узнать, какую именно перемену произвела в наших учениках поездка в Хиросиму, мы можем показать вам сочинения, которые они написали, вернувшись.
— Не могу говорить с уверенностью, не прочитав их… даже если обычный ребенок, побывав в Хиросиме, вернется изменившимся, это уже немало, вам не кажется?
— Нам кажется, что олигофрения придает детям особую чувствительность к тому, что по-настоящему важно.
— Рада услышать, что есть воспитатели, которые понимают это. И значит, во время поездок в Хиросиму такие, как вы, люди, преданные своей профессии, все время будете рядом и проследите, чтобы реакции детей были такими, как надо, вы ведь хотели сказать именно это?
— Не видя перемен, которые произошли с детьми, мы, Мариэ, вряд ли можем судить справедливо, — вмешался я. — Но вы, как я понимаю, считаете, что лучше вообще воздержаться от демонстрации последствий атомной бомбардировки тем, кто еще очень мал или имеет умственные отклонения. Я правильно понял?
— Так думают многие матери, но нам хотелось бы убедить их взглянуть на это иначе, — поспешно вставили девушки.
— Ну, я безусловно смотрю на это иначе, — сказала Мариэ. — Одна американская писательница, с чьими работами я познакомилась еще в колледже, а теперь изучаю их со своими студентками, пишет, что все, что происходит с нами после Хиросимы, связано с этой трагедией. И я абсолютно с этим согласна. Я уверена, что несчастье, случившееся с моим мальчиком, связано с тем, что он родился после Хиросимы… Хотя мне и не стоит говорить об этом с таким пафосом.
