Наше формальное знакомство произошло в тот же день, но чуть позже, во время большой перемены, когда завуч Тед Моусон привел Шебу в учительскую, чтобы представить коллегам. Обеденный перерыв, надо заметить, — не лучшее время для встречи с учителями. Вздумай кто-нибудь вычертить кривую учительского настроения в течение дня, обеденный перерыв был бы представлен на ней самой нижней точкой. Спертый воздух душит, как удавка. Бодрая утренняя трескотня к этому времени стихает; учителя либо топчутся у доски с расписанием, либо, скрючившись в нелепых позах, хранят скорбное молчание. (Справедливости ради добавлю, что нелепыми позами мы отдаем дань не только упадку духа, но и убожеству трех продавленных диванов в учительской.) Кто-то, ссутулившись, глазеет в пустоту. Кто-то читает — по большей части новости культуры и литературы в педагогической прессе или дешевые издания низкопробной беллетристики: содержание в данном случае не важно, чтиво играет роль щита от общества коллег. Шоколадки и лапша быстрого приготовления поглощаются здесь в немалых количествах.
В день появления Шебы в учительской было немного теснее обычного по причине лопнувших в Старом корпусе батарей. (Ансамбль школы Сент-Джордж включает в себя, помимо новых построек — спортзала, мастерских и лабораторий, — два довольно ветхих здания Старого корпуса и Главного корпуса, оставшихся от викторианской эпохи, когда наше учебное заведение служило приютом для сирот.) Даже те из учителей, кто обычно проводил перерыв в Старом корпусе, в тот день прибежали спасаться от холода в учительскую, где отопление пока еще работало. В момент появления Моусона с Шебой мне повезло оказаться в дальнем углу комнаты, и я смогла несколько минут понаблюдать за процессом знакомства, прежде чем настала моя очередь цеплять на лицо подобающую случаю улыбку.
Прическа Шебы с утра подрастрепалась, локоны развились и повисли прядями, узел ослаб, и выбившиеся волоски пушистой короной венчали голову. Только теперь я обратила внимание на худобу Шебы. Когда она наклонялась, чтобы пожать руки сидящим коллегам, ее тело складывалось пополам с легкостью листка бумаги.
— Знакомьтесь, это наш новый преподаватель искусства керамики! — с присущим ему устрашающим добродушием взревел мистер Моусон, нависая над Антонией Робинсон, одной из наших англичанок.
Шеба с улыбкой пригладила волосы.
«Керамика», — негромко повторила я. Идеально ей подходит, даже чересчур идеально. Перед моим мысленным взором возникла картинка: Шеба в образе сказочной мастерицы у гончарного круга, вдыхает жизнь в изящные кувшинчики.
Ее взгляд заскользил по окнам.
— А почему все шторы задернуты? — донесся до меня ее голос.
Тед Моусон нервно потер ладони.
— Ну… — отозвалась Антония, — это чтобы дети не глазели на нас и не корчили рожи.
Химик Билл Румер, развалившийся на диване рядом с Антонией, громко фыркнул.
— Вообще-то, Антония, — возразил он, — шторы задергиваются для того, чтобы мы не могли видеть их. Иными словами, чтобы они могли колошматить друг друга, насиловать, грабить — и все это без нашего вмешательства.
Антония хихикнула и скроила шокированную мину.
Вызывающий цинизм по отношению к ученикам в обычаях школы Сент-Джордж, а Билл в этом деле заводила. Довольно неприятный тип, смею заметить, сидит вечно враскоряку, выставив на всеобщее обозрение засаленные в паху штаны. Одна из самых невыносимых его черт — уверенность в собственной неотразимой порочности и скандальном остроумии; заблуждение, которое такие, как Антония, с готовностью в нем поддерживают.
— Ах, Билл, — фальшиво укорила его Антония, натягивая юбку на колени.
— Не переживайте, — снисходительно обратился Билл к Шебе. — Со временем привыкнете к нашим мрачным нравам. — И улыбнулся великодушно: ни дать ни взять вельможа, осчастлививший простолюдинку своим дружелюбием. Затем окинул взглядом фигуру Шебы, и от меня не укрылось, как дрогнула его улыбка.
Женщины, оценивая другую женщину, склонны обращать внимание на детали: достоинства и изъяны фигуры, манеру одеваться. Отвлекаясь на какую-нибудь мелочь во внешности — очаровательную ямочку, оттопыренные уши или недостающую пуговичку, — мы зачастую уступаем мужчинам в способности сложить отдельные черты в цельный образ. Упоминаю об этом в качестве объяснения, почему я осознала красоту Шебы, только заметив реакцию Билла. Ну конечно, подумала я. Она ведь поразительно хороша собой. Шеба, с вежливой улыбкой пережидавшая фиглярскую перепалку Билла и Антонии, вновь нервно поправила прическу. Когда она подняла тонкие, длинные руки к китайской палочке в своем пучке, все ее тело вытянулось, а бюст подался вперед. Бюст балерины — два крепких, чуть удлиненных полушария, выступающих из грудной клетки. Глаза Билла расширились. Глаза Антонии сузились.
Шеба и Моусон продолжили круг знакомства по комнате. Я наблюдала за лицами учителей и убеждалась, что правильно оценила реакцию Билла. Мужчины оживлялись и начинали заигрывать. Женщины съеживались и мрачнели. Единственным исключением стада Элейн Клиффорд, выпускница нашей же школы, ныне учитель биологии в младших классах. В своей фамильярной манере — которой, кстати, нет ни малейшего оправдания — она вплотную подступила к Шебе и завела нахальный треп.
Наконец Моусон обернулся в мою сторону.
— Барбара! — заорал он, обрывая Элейн на полуфразе. — Идите-ка сюда, познакомьтесь с Шебой Харт.
Я сделала пару шагов и присоединилась к троице.
— Шеба будет преподавать искусство керамики, — повторил Моусон. — Вы ведь знаете, что мы давно искали замену миссис Сипвитч. Нам здорово повезло с Шебой.
При этих словах на щеках Шебы загорелось по маленькому, идеально круглому пунцовому пятнышку.
— Барбара Коветт, — представил меня Моусон. — Один из наших столпов. Боюсь, если Барбара нас покинет, школе Сент-Джордж придет конец.
Шеба остановила на мне внимательный взгляд. Я прикинула ее возраст — лет тридцать пять. (На деле ей уже исполнилось сорок; близился сорок первый день рождения.) Протянутая для приветствия ладонь была красной, широкой и довольно заскорузлой на ощупь.
— Замечательно, когда вас так ценят, правда? — произнесла она с улыбкой. Ее тон трудно было расшифровать, но мне в нем послышалась нотка искренней симпатии, словно Шеба сразу поняла, до чего способна довести опека Моусона.
— Шеба? Как царица Савская? — уточнила я.
— Нет. Уменьшительное от Батшебы.
— Вот оно что. И какой персонаж имели в виду ваши родители — библейский или из Гарди?[2]
Еще одна улыбка.
— Не знаю. По-моему, им просто понравилось имя.
— Если возникнут вопросы относительно нашей школы, — продолжал Моусон, — обращайтесь к Барбаре. Она здесь знает каждый уголок.
— Отлично! Я не забуду, — сказала Шеба.
Считается, что у аристократии всегда каша во рту. Слушая Шебу, такого никто не сказал бы. Она произносила слова звонко и четко, как если бы у нее не то что каши — ни одной пломбы во рту не было.
— О! Какая прелесть! — восхитилась Элейн и как мартышка ткнула пальцем в сережки Шебы, продемонстрировав мне воспаленно-красную подмышку с тенью черной щетины. Признаться, я не терплю в женщинах подобной неопрятности. Уж лучше французская растительность под мышками, чем трехдневная колючая поросль. — Просто изумительные сережки. Где покупали?
Сэнди Пабблем, наш директор, настаивает на принятии в штат таких, как Элейн: мол, авторитет школы поднимает тот факт, что бывшие ученики возвращаются в ее стены, дабы «вернуть долг». Беда в том, что учителя из наших выпускников никудышные. Не потому, что они ровным счетом ничего не знают (хотя это истинная правда). И не потому, что кичатся собственным невежеством (я однажды слышала, как Элейн радостно назвала Бориса Ельцина «тем русским с совершенно лысым черепом»). Проблема эта личностная. Видите ли, работать в школу Сент-Джордж приходят лишь самые бесхарактерные из выпускников, которые за стенами альма-матер прячутся от опасностей внешнего мира. Они цепляются за школу как за спасательный круг и не делают даже попыток выплыть самостоятельно. Иногда я представляю, как бывшие ученики этих бывших выпускников тоже придут сюда работать и выпускать следующих бывших учеников, которые тоже сюда вернутся. За каких-нибудь два-три поколения эти болваны полностью оккупируют Сент-Джордж.
Пока Шеба болтала с Элейн о своих украшениях, я не упустила шанса получше ее рассмотреть. Сережки, кстати сказать, и впрямь были прелестны: изящные золотые вещицы с россыпью мелких жемчужин. Я отметила худобу удлиненного лица Шебы с аккуратным, чуть вздернутым носиком. Но самым особенным в ее лице были глаза, точнее, не сами глаза, а верхние веки — тяжелые бледные пологи с густой опушкой ресниц. Очень похоже на зубчатую тиару, украшающую голову статуи Свободы.
