В отличие от нашей квартиры в Новом городе, где я обитал с родителями, в доме Суареса ничто не находилось в статичном положении, здесь вечно что-то происходило. Собаки сбегали с лестницы вниз, чтобы поприветствовать нас, а стоило проявить к интерес к какой-то диковинке, которых был полон дом — будь то старый запыленный аккордеон, изъеденный морской водой резной нос затонувшего корабля или коробка с наконечниками стрел древних майя, — как моментально следовала история — свидетельство любознательной натуры хозяина дома и его готовности постоянно узнавать что-то новое. Поэтому, хотя это был не мой дом и даже не самый большой дом на многие мили вокруг, он всегда казался мне чрезвычайно уютным и гостеприимным. Но таким он был не для всех. Готов на что угодно спорить: незваных гостей ждала бы скорая расправа со стороны Байрона.
Байрон и его жена Евлалия — она присматривала за хозяйством и готовила для Суареса еду — жили в отдельной квартирке в том же доме. Байрон также выполнял обязанности садовника и чрезвычайно гордился широким диапазоном культивируемой им растительности — похожими на гигантские колючие груши кактусами, акациями, экзотическими розами, за которыми он любовно ухаживал, копаясь в красноватой почве, растекавшейся из сада ржавыми ручейками во время сильных дождей.
Эквадорцы, живущие на юге страны, разработали целую теорию относительно того, почему обитатели Кито страдают такой нелюдимостью. По их мнению, дело в том, что жители столицы обитают в условиях высокогорного климата, отчего их мозг испытывает существенную нехватку кислорода. Именно этим обстоятельством объясняется их отличие от миролюбивых, спокойных собратьев, живущих на юге страны или на побережье Тихого океана. Даже если это и соответствует истине, то Суарес являл собой исключение из подобного правила. Свою респектабельность он нес по жизни с изысканной небрежностью или по крайней мере прилагал к тому усилия, когда рядом с ним оказывались мы с Фабианом. Более того, тот, кто озаботился созданием в своем доме некого подобия ночного клуба, вряд ли может считаться строгим блюстителем нравственности. Одна из комнат именовалась библиотекой. Помимо высоченных, до самого потока, стеллажей с книгами, серьезного вида письменного стола и камина, в ней имелись танцевальный пол в шахматную клетку, настоящая барная стойка с высокими, обтянутыми красной кожей табуретами и антикварный музыкальный автомат с запасом пластинок — шлягеров пятидесятых годов.
Суарес, довольно известный в городе хирург, безусловно, имел не только фамилию. По словам Фабиана, дядю звали Эдисон, однако никто, да и сам Суарес, никогда этого имени не употреблял. Все знали его исключительно как Суареса, даже родной племянник и даже друзья племянника обращались к нему по фамилии. Он и по сей день сохранился в моей памяти как просто Суарес. Мне никогда не забыть исходивший от него острый холостяцкий запах смеси одеколона и табака. Я и сейчас отчетливо помню Фабианова дядю: его влажные красные губы, выпускавшие кольца дыма, когда он рассказывал свои нескончаемые истории; его усы с легкой проседью; его нелепую склонность к одежде из твида; его рубашки с короткими рукавами и огромные стоптанные мокасины, которые он называл жуко-давами. Вот он сидит, притопывая ногой в такт песням Билла Хейли. Вот наливает себе очередной бокал «Куба либре» или зажигает новую длинную сигаретку «Данхилл интернэшнл», прежде чем ответить на наш очередной глупый вопрос, который неизбежно порождает такую мешанину отступлений от темы и длинных бородатых анекдотов, что мы забываем, о чем первоначально хотели спросить. Однако лучше всего мне запомнился его голос: ритмичный американский акцент (Суарес в свое время жил и в Штатах, и в Европе), всегда звучащий немного комично, но неизменно завораживающе. Он мог рассказывать нам что угодно и уводить в мир, в существование которого мы никогда не переставали верить, зная при этом, что сказанное им не обязательно соответствует истине. В моей памяти по-прежнему звучит голос, посмеивающийся над нами. Хочется верить, что я никогда не забуду его.
В то вечер, после ужина, разговор коснулся темы Ледяной принцессы. Мы с Фабианом размышляли о том, в каком состоянии ее могли обнаружить после пяти веков пребывания во льду. Затем заговорили о своих надеждах когда-нибудь сделать открытие подобного рода. Суареса наши слова, похоже, не впечатлили.
— В этой Ледяной принцессе нет ничего выдающегося, — заявил он. — Хотите увидеть нечто действительно особое? Я вам покажу. Давайте зайдем в библиотеку. И захватите с собой бутылку.
Когда мы вошли в библиотеку, Суарес отставил в сторону бокал и направился к сейфу, стоявшему возле письменного стола. Двумя поворотами наборного диска он открыл его и извлек какой-то сверток, небрежно обернутый в зеленую папиросную бумагу. Стоя к нам спиной, он развернул сверток, после чего повернулся и с торжествующим видом средневекового палача показал его содержимое.
— Матерь Божья! — воскликнул Фабиан.
Я с трудом подавил в себе желание отпрянуть назад.
— Впечатляет, правда? — спросил Суарес.
— Господи! — отозвался Фабиан.
Содержимое свертка оказалось предметом размером всего лишь с крупный апельсин, но волосы, черные и блестящие, достигали двух футов в длину и отличались витальностью, присущей скорее фотомодели, рекламирующей шампунь, чем боевому трофею. Сначала мы пару минут пристально рассматривали его, не рискуя подойти ближе. Разглядев, что это человеческая голова, я принялся изучать черты лица. Уменьшенные в размерах нос и подбородок придавали человеческой голове вид гротескной карикатуры. Впечатление усиливали толстые мясистые губы и глаза, грубо зашитые черной суровой ниткой. Кожа была темной и блестящей, похожей на отполированный кусок красного дерева из тропического леса.
— Верно, — произнес Суарес. — Это — тсантса, засушенная голова.
— Откуда она у тебя? — стараясь казаться равнодушным, спросил Фабиан. Однако притворяться долго он не смог, и его возбуждение тут же выплеснулось наружу, стоило ему заговорить снова. — Это твоя вещь? Она настоящая? Давно она у тебя? Почему я не видел ее раньше? Дядя, боже мой, отвечай!
— Знаете, в мире таких штучек осталось совсем немного, — произнес Суарес, держа отвратительную пародию на человеческую голову в одной руке и протягивая другую за бокалом рома.
— Как же их делают? Как ты это делаешь? — спросил Фабиан.
— Во-первых, нужно сначала одолеть противника в сражении, — ответил Суарес. — Это самое несложное. Затем нужно убедиться в том, что лицо твоего врага безупречно чисто, чтобы его можно было сохранить как свидетельство твоей победы.
Суарес положил мертвую голову на стол лицом вниз и только после этого заговорил снова:
— Сначала отрубаешь голову врага, а затем делаешь надрез вот здесь, вдоль линии черепа. — С этим словами он взял меня за голову и крепким пальцем хирурга провел от макушки до шейного позвонка. От его прикосновения я невольно вздрогнул. — Затем снимаешь с черепа все лицо, включая и скальп, и находишь камень размером меньше человеческой головы. Натягиваешь лицо на камень и оставляешь на солнце. Оно сморщивается, и тогда ты натягиваешь его на камень поменьше. Дальше ты подбираешь камни все меньше и меньше размером и делаешь это до тех пор, пока в конечном итоге не получаешь вот это, истинную суть твоего врага. Теперь мы могли бы поиграть этой штукой в крикет, верно, Анти? — глядя на меня, со смехом спросил Суарес.
— Рассмейся, Фабиан, — сказал я, отступая назад. — Порадуй его. Мы не знаем, на что он способен. Спокойной ночи, друг мой, — произнес я, делая вид, будто собрался уходить. — Твой дядя — безумец. Он хранит в сейфе библиотеки мертвые головы.
Хотя Фабиан улыбнулся моим словам, он все равно был словно загипнотизирован. Однако Суарес еще не закончил.
— Сядьте, и я расскажу вам нечто действительно стоящее. Выпейте рома. Он вам не помешает.
Он передал нам бутылку, и Фабиан наполнил бокалы. Суарес поудобнее устроился в кресле, прекрасно понимая, что, так сказать, поймал нас на крючок. Мы с Фабианом попытались завладеть креслом напротив письменного стола.
— На ней проклятие, — негромко сообщил Суарес.
— Понятное дело, — согласился Фабиан.
Мы понемногу начали приходить в себя и очень хотели хоть как-то компенсировать наш испуг.
— Да, — подхватил и я. — Как же можно без проклятия? Какая уважающая себя засушенная голова откажет себе в удовольствие обладать проклятием?
— Верно, — снова согласился Фабиан. — Да, верно.
— Вы не верите в проклятия, юноши?
— Нет, — пожалуй, слишком поспешно ответил я.
— А я верю, — произнес Фабиан, перехватывая инициативу в свои руки.
— Ну… я тоже немного верю, — поспешил признаться я.
