Он невольно поискал бабушку взглядом. Чуть прихрамывая, она торопилась помочь новоприбывшим со всем привезенным на юг скарбом, начиная от любимого маминого кресла и заканчивая ящиками с книгами. Саба тихонько причитала — мол, сплошной беспорядок, однако Люк знал: в глубине души она счастлива, что все снова вместе. В последние пару лет они жили с Люком вдвоем.
Руки бабушки казались слишком большими для крошечной легкой фигурки, словно усохшей с годами, — Сабе исполнилось восемьдесят семь. Эти скрюченные, изуродованные артритом руки по-прежнему оставались ласковыми и любящими, всегда были готовы погладить внука по щеке или шутливо погрозить ему пальцем. Несмотря на боль в суставах, бабушка до сих пор любила танцевать — иногда Люк легко, как птичку, подхватывал ее и кружил по комнате в такт музыке. Оба они знали, как это ей приятно.
— В мое время влюбленная пара только и могла прикоснуться друг к другу, что во время вальса. Я даже сквозь перчатки ощущала, как жарки руки твоего деда, — говаривала она Люку с лукавым огоньком в глазах.
Ее волосы, некогда черные как смоль, стали серебряными. Саба неизменно забирала их в строгий тугой пучок. Люк в жизни не видел бабушку с распущенными волосами. Он ее обожал.
Она всплеснула руками в безмолвном ужасе при виде того, как Гитель уронила очередную коробку.
— Не волнуйся, это всего лишь книги! — Люк подскочил к бабушке и обнял ее. — Всего лишь новые голодные рты, которые надо прокормить, — тихо добавил он, нагибаясь поцеловать ее. — Хочешь, я наловлю кроликов?
Саба потрепала внука по щеке, ее глаза лучились счастьем.
— Пока хватит с нас и кур. Вполне хватит. Только, пожалуй, немного бы свежей лаванды, — прошептала она.
Люк широко улыбнулся в ответ. Ему нравилось, когда она сдабривала свою стряпню лавандой.
— Принесу обязательно, — пообещал он и снова поцеловал бабушку в макушку.
Старшие сестры по очереди крепко и многозначительно обняли Люка, и он потрясенно осознал, какими худенькими оказались они под летними платьями. А мать, увидев Люка, и вовсе заплакала. У него защемило сердце — она тоже будто истаяла, стала совсем хрупкой и тщедушной.
— Мой мальчик, мой мальчик, — запричитала она.
Какой же тяжкой оказалась эта семейная встреча!
— Что ты плачешь? — Люк улыбнулся матери. — Все хорошо, мы целы, мы вместе.
Она замахала на него руками, не в силах вымолвить ни слова.
— Любовь моя, ступай в дом! — сказал Якоб с той нежностью, которую приберегал для одной лишь жены. — Девочки, проводите маму. Мне нужно поговорить с вашим братом.
— Позволь… — начал было Люк.
Отец остановил его, положив руку на плечо.
— Давай немного прогуляемся.
Люк никогда не слышал, чтобы отец, обычно жизнерадостный, говорил так серьезно и торжественно.
— Куда вы? — негромко упрекнула их Сара. — Мы ведь только приехали.
Люк улыбнулся старшей сестре, стараясь не обращать внимания на то, как уныло сутулятся ее плечи.
— Мы мигом, — украдкой шепнул он ей. — Мне не терпится узнать все-все про Париж.
— Поосторожней с желаниями, — предостерегла Сара, и у Люка сжалось сердце, столько печали сквозило в голосе сестры.
Люк шагал в ногу с отцом. Тот явно был взвинчен — вот-вот сорвется.
— Здорово, конечно, что вы вернулись, но знай мы о вашем возвращении заранее, успели бы подготовиться лучше. — Он положил руку на плечо отца. Даже сквозь ткань пиджака чувствовалось, как торчат угловатые ключицы.
— Времени не было, — отрывисто ответил Якоб. — Где Вольф? Я написал ему с дороги.
— Мы все равно сегодня ужинаем вместе. Саба готовит его любимые блюда.
— Хорошо. Надо с ним поговорить. — Отец вздохнул и огляделся по сторонам. — Когда-то я на этот холм взбегал одним махом…
Люк обратил внимание, как медленно и тяжело ступает отец.
— Папа, ты здоров?
Якоб опустил голову, и Люк изумился, увидев, что губы у него дрожат.
— Сам не знаю, сынок. Но я рад тебя видеть. — Он взял Люка под руку. — Помоги-ка мне взобраться на этот разнесчастный холм. Хочу посмотреть сверху на любимую долину.
Оба умолкли и в уютном молчании побрели бок о бок через деревню. Люк вел отца узенькими улочками, где пахло стряпней, а из-за приоткрытых ставней разносились отзвуки голосов. Дорога вела в гору — к огромному, нависающему над долиной утесу. К тому времени, как они добрались до гребня, солнце зашло, но было еще совсем светло, даже по меркам провансальского лета. Ночь спустится на деревню лишь через несколько часов. Люк помог отцу сесть и устроиться на небольшом обломке скалы, а сам встал рядом, пытаясь скрыть владевшее им смятение.
Долгое время Якоб Боне молчал. Ему не исполнилось и семидесяти. Большую часть своей жизни он был коммерсантом, хотя начинал с выращивания лаванды. В отличие от Люка Якоб не питал особой любви к земле. Лаванда служила источником благополучия его семьи, но Якоб приумножил состояние, распоряжаясь деньгами умело и талантливо, не боясь и рискнуть. Когда ему было столько же, сколько Люку сейчас, он уже не имел дела с фамильными плантациями, а нанял управляющих. Конечно, он мог продать поля — однако продавать не стал из сентиментальных соображений. И как же Люк этому радовался!.. По мере разрастания парфюмерной промышленности выращивание лаванды превратилось в очень выгодный бизнес. Причем Якоб занимался лишь бухгалтерией и инвестициями. В семьдесят лет ему еще рано выглядеть таким слабым и хрупким!
Только теперь, глядя на одного из самых дорогих ему людей, Люк осознал, как разительно отец переменился. Мертвенно-бледная, истончившаяся кожа туго обтягивала исхудавшее, превратившееся почти в скелет тело.
Люку сделалось стыдно за себя самого, такого крепкого и мускулистого, за свой здоровый загар.
— Похоже, парижская жизнь нашу семью не слишком-то баловала.
— Люк, мне надо дать образование твоим сестрам. Здесь, в Сеньоне, для них ничего нет. Ты можешь себе представить, чтобы Сара или Ракель прозябали, не имея возможности развивать ум? А Гитель? Ей нужно то, что может предложить только Париж… Все мои дела тоже ведутся в Париже. — Отец понурил голову. — Точнее, велись. — Он закрыл глаза и глубоко вдохнул. — Чем тут пахнет?
Этот вопрос Якоб задавал бесчисленное количество раз в детстве Люка — но Люк не уставал отвечать на него. Ему были дороги воспоминания о далеких счастливых временах, когда он вот так же смотрел сверху на живописную долину: лоскутное одеяло полей и садов, оливковых рощ и синевших в сумерках высоких кипарисов.
Люк кашлянул, пытаясь избавиться от кислого привкуса во рту.
— Чем пахнет?.. Само собой, лавандой. Тимьян нынче вечером тоже крепок. А еще розмарин, мята и слабая нотка шалфея. Между прочим, жаркуе в кастрюле мадам Бланш томится вовсю.
— Ммм. — Отец кивнул. — Майорану она сегодня не пожалела.
— Ты меня сюда привел не травы обсуждать.
— Нет. Просто хотелось продлить на минутку иллюзию, будто ничего не изменилось и жизнь по-прежнему проста и безопасна.
— Папа, что привело вас сюда в такой спешке?
Вдали торжественно зазвенел колокол Сан-Мари — церкви двенадцатого века. В Средние века она приветствовала пилигримов, отправлявшихся в паломничество в Италию или Испанию, — именно поэтому их крошечная деревушка и могла похвастаться столь большой и пышной церковью.
Якоб вытащил из кармана трубку и выбил пепел на обломок скалы. Только сейчас Люк обратил внимание на то, что на рукаве у отца нашит кусок желтой ткани в форме звезды. Посреди нашивки было выведено слово «Juif».
— А это, черт возьми, что такое?
— Мы носим такие нашивки уже с месяц, сынок, — пожал плечами отец. — Указ вступил в силу в начале июня. Мы, евреи, должны носить это везде и всюду.
В Люке вспыхнул гнев.
— Мало им того, что они выгнали всех наших с государственных постов, из промышленности, из торговли…
Отец закончил за него:
— Юриспруденция, медицина, банковское дело, гостиницы, недвижимость, даже образование… Бенджамин Майер так и не оправился, потеряв место профессора в университете. Причем постепенно становится все хуже и хуже. Новые конфискации, новые унижения. До сих пор мне удавалось ограждать наших девочек, но теперь даже моих сил не хватает.
— Значит, вы приехали насовсем? Здесь мы сумеем уберечь семью.
Отец грустно улыбнулся.
— Честно говоря, сомневаюсь, сынок, особенно после утверждения нового Schutzhaft .
Люк непонимающе уставился на него. В животе вдруг возник ледяной ком.
— Schutzhaft ?
Он знал значение этого слова — арест и защита, — но при чем тут оно?
— Благородное гестапо намерено нас, евреев, оберегать. Предупредительное заключение, опека с целью защиты — вот как это называется. Красивое название — просто фасад, под прикрытием которого они намерены нас всех упрятать за решетку.
