Игнат появился на свет в очень богатой стране, которая по своему экономическому развитию далеко превзошла уже все остальные государства планеты за исключением одной-единственной. Знал он, что и от этой самой могучей страны капиталистического мира мы отстаем совсем не намного и вскоре обязательно обгоним. Мы не можем не обогнать: у нас самая передовая на планете социалистическая общественная формация, самая эффективная в мировой истории социалистическая плановая эко-номика.
Изо дня в день на его родной планете, не прерываясь ни на мгновение, шло азартнейшее противоборство двух держав-исполинов. Так, они превзошли нас по числу золотых наград на Олимпиаде в Мехико, зато мы их в Мюнхене, они первыми овладели разрушительным ядерным оружием, зато мы еще более разрушительным термоядерным. Мы запустили первый искусственный спутник, первого космонавта, мы первыми вышли в открытый космос, зато первым шагом успешным на иную планету стал отважный шаг американского астронавта.
Временами казалось, что главное даже не сами достижения, подлинно грандиозные, исторические для всего человечества, а именно борьба вот эта, и победа в ней. И потому, наверное, долгожданный первый летучий шаг на многие годы стал одновременно как бы и последним, словно с концом увлекательнейшей затратной лунной гонки вдруг в одно мгновение исчез безвозвратно интерес и к самой планете, первой из мириадов неизведанных миров во Вселенной.
Игнат не только чувствовал, он словно и сам участвовал в этом захватывающем соревновании, как незримая частица своей великой страны — страны, в которой ему выпало счастье родиться… И, наверное, такой же незримой неотрывной частичкой ощущали себя многие из тех, кто был рядом:
— Советский Союз! — восклицал всякий раз горделиво Андрюха Петровский, лучший бомбардир футбольной команды поселка после «сольного» своего прохода, заколотив в ворота соперника очередной чудо-гол.
— Советский Союз! — восклицал всякий раз торжествующе Славик Малько, одноклассник Игната и знаменитый на всю округу грибник, выставив вновь на показ переполненное горкой лукошко.
— Советский Союз!.. Советский Союз! — и еще, и еще из уст самых разных в унисон разлеталось по миру аккордом созвучным…
Игнату иногда даже казалось, что на всей планете и есть только две по-настоящему полноценные державы, а остальные, лишь затаив дыхание, с робостью и восхищением наблюдают захватывающее противоборство двух могущественных гигантов. Случалось, все-таки, он даже немножко завидовал бразильцам или немцам, к примеру, во время крупнейших футбольных форумов, канадцам или чехам — в зависимости от того, чья сборная изредка первенствовал на хоккейных. Но уже вскоре всегда неудачный футбольный чемпионат покрывали в охватку пеленой равнодушной суетливые будни, на высший хоккейный пьедестал снова на долгие годы триумфально заступала легендарная сборная СССР, а из репродуктора снова раскатисто, звонко вещал на всю планету неповторимый левитановский баритон:
— Говорит Москва!.. Говорит Москва!.. Передаем сообщение ТАСС!.. Передаем сообщение ТАСС!
И снова еще один подвиг, еще одно грандиозное достижение… И юное сердце в восторге на взлет, и строки на память, что были мечтою далекой в восторге начертаны:
…Читайте,
завидуйте,
я —
гражданин
Советского
Союза![1]
3 Хлеб под ногами
Из книг и учебников Игнат знал, что до революции «бедные» голодали, кусок черного хлеба для них был роскошью, а теперь на праздники столы «ломились от яств»… Продукты, хлеб были сказочно дешевы. Каждый день дома покупали целых пять буханок хлеба, четыре черного и одну белого. Часто хлеб был только что из «пекарни», так называли в поселке свой маленький хлебозавод — бабушка, похудевшая уже, согнутая приметно годами, но тогда еще энергичная и живая, ломала ему тот час же горбушку черного:
— Держи-ка, Игнатка, самая детиная еда!
Хлеб был еще теплый, поджаристый, с аппетитной душистой корочкой, кажись, так и съел бы его весь. Но разве можно съесть за раз целых пять буханок? Даже на всю семью на день хватало лишь двух.
Бабушка ставила тяжеловато на широкое дощатое крыльцо объемный круглобокий «чигун» с теплой водой, не спеша, старательно замешивала одну. Летом вмиг сбегалась и слеталась со всего двора разноперая птичья компания.
— Все-е… все тут! И куры, и утки, и гуси, — приговаривала ласково старушка, по-хозяйски, умело командуя в центре всей этой галдящей крылатой компании. — И кот тут, гляди, и собака.
И вправду: и кот, и собака тоже всегда были тут, присаживались в рядок на удивление мирно в ожидании законной пайки. Еще две буханки черного хлеба немного позднее бабушка замешивала свиньям, и каждый день Игнат видел это… Однажды его приятель бросил недоеденный хлеб с маслом просто под ноги в дорожную пыль.
— У войну б за то! — гневно начал седой сухопарый старик, что сидел невдалеке на простенькой покосившейся лавочке. — У войну б за то людцы…
И он не договорил даже, словно вдруг захлебнувшись гневом.
Его сосед рядом, лысоватый, но еще с виду крепкий и свежий улыбчивый дед, вздохнувши протяжно, чуть заметно кивнул:
— У войну бы, небось, и с тем сметьем слизал! Мальчо ище горькое… И что оно, скажи, ище бачило?
— Горькое! Днями, як на выгон, выдь-ка сам, глянь, что туда накидали… Туда, Петро, детвора не выносит!
— Дождали и то… изобилия… А помнишь, Иване? Еще и казали, коли и то буде?
— Я-то помню. Я-то, як раз, вельми добре помню, як лебеду да ржище мешали! — говорил возмущенно седой. — Трухи той водицу сырую засыпал и хлеб…
— Зато вот теперь свиней кормим! — усмехнулся на это вдруг совершенно неожиданно лысоватый сосед. — Порося на убой житним хлебушком… Ты вот и сам днями с лавки цельну торбу чу-уть пёр, благо что лисапет есть… Вот скажи! Вот скажи ты мне, братко, и на кои ляды у бобылях тебе стольки?
— А чем, чем? — переменившись в лице в одно мгновение, уже как бы и заоправдывался в ответ смущенно седой. — Чем, скажи ты, кормить? Комбикорм той в лавке в дефиците, ведь не укупишь! А посеять, вырастить… где земля? Кругом колхозы… и кто ж тебе дасть? А без жита, пшеницы… и где ж тебе тое мясо?
— Правильно… Советский Союз! Страна ба-а-гатая, и Етнам тебе тута, и Куба, и Африка… В-весь свет! В-весь свет, почитай, теперь кормим, что ж на хлеву мелочиться? Можно и свиньям хлеб, коль цена тая в лавке копейчина… А ты… ты не бери так в душу, Иване, переживем! — то ли утешал его, то ли теперь уже просто рассуждал негромко вслух лысоватый. — Переживем… И войну тую пережили, и голод, переживем и изобилие, дасть Бог! Да вот только и оно… И оно глядит на все, мальчо энто.
4 Страшный сон
Два раза в год на Первомай и октябрьские праздники был тогда военный парад на Красной главной площади страны, и Игнат вместе со всеми взрослыми обязательно смотрел его дома по телевизору.
«… героический созидательный мирный труд советского народа надежно хранят его доблестные вооруженные силы. Любую агрессию, от кого бы и откуда она не исходила, ожидает незамедлительно сокрушительный отпор!», — вещал уверенно, грозно за кадром торжественный строгий голос.
Стальными, серо-зелеными бронтозаврами тяжко ползли по багровой площади тупоносые цилиндры стратегических ракет.
— Одна такая колбаса штат Техас накроет! — замечали значительно, переглядывались между собой мужчины. — Или пол-Европы ихней… Нью-Йорк сгорит, как спичка.
— Борони Бог той войны и снову побачить! — горячо спохватывалась, торопливо крестилась рядом в ужасе бабушка.
Ее успокаивали, словно посмеиваясь от души с ее старческой наивно-сти:
— Не боись, бабка, Советский Союз! И кто ж теперь на нас сунется?
Игнат тоже усмехался, но слегка и недолго. Он ведь знал, знал прекрасно, что и у «них» тоже очень много таких ракет.
— Мы можем гарантированно уничтожить Советы пять раз! — заявлял снова отважно американский генерал.
На это, однако, ему резонно отвечал его более рассудительный соотечественник:
— Я не знаю, сколько раз их можем мы… Но вот что они нас — раз и навсегда! — это я прекрасно знаю.
Игнат много раз видел на фотоснимках, что случилось с японскими городами после первых в истории ядерных бомбардировок. Но хиросимский «Малыш» теперь и вправду мог показаться лишь «малышом», теперь только одна-единственная стратегическая ракета несла на себе заряд больший, чем заряды всех прошлых, отгремевших когда-то на планете бесчисленных войн.
— Земля содрогнулась! — услышал Игнат однажды в случайном разговоре об одном из подземных термоядерных испытаний. — Сто мегатонн рванули…
