— Это когда вы жили в моей квартире, — кричит Розали из-под душа. Дверь она, как и Мэри, оставляет открытой.
— Квартира Розали была дешевле нашей, ну, мы и переехали к ней, — говорит Мэри. — Мы всего два месяца как живем отдельно.
— Розали недурно готовит, — говорит Клемент, — но салаты не по ее части. Она мелко-мелко рубила все подряд. Сначала салат, потом огурцы…
— В кожуре огурцов нет ничего питательного, — поучает Мэри, — но мы ее не выбрасываем, используем для косметических целей. Бедняга Розали, после того как мы переехали, осталась один на один со своим изрубленным в лапшу салатом.
— С нарезанными так крупно, что не засунешь в рот, помидорами, — говорит Клемент, — с перезрелыми оливками без косточек.
— Бедняга Розали, — кричит Розали. — Осталась один на один с дырявой дверью кладовки.
— Мы проделали в двери дыру для динамика нашего проигрывателя, — объясняет Клемент.
— Они всегда дырявят двери кладовок, — вклинивается Розали.
Юна, донельзя законопослушная, втайне ужасается таким великолепным пренебрежением к правам квартирохозяина. Но когда Розали выходит, Юна поспешает в ванну: не дай Б-г, Чаймсы причислят и ее к тем, кого не загнать в душ.
После ужина Клемент спрашивает Юну, что она хотела бы послушать, и Юна, ничего в музыке не смыслящая, робея, называет «Микадо»[12].
— Вам «Микадо» не противопоказан? — беспокоится она.
— Нам ничто не противопоказано, — говорит Клемент. — Бах, джаз, блюз…
— Учти, — наставляет Юну Розали, — Чаймсы — люди возрожденческие, широкие.
— Особенно я. — Мэри прыскает совсем по-детски — такая у нее манера, ни с того ни с сего плюхается на пол по-лягушачьи и пыхтит, как паровоз; Клемент меж тем считает до пятидесяти.
— Это для обезболивания родов. Так предвосхищаются схватки, — говорит он и ставит «Микадо».
Мэри крутит ногами в воздухе.
— Слышь, зайка, а Юна сказала, что поможет нам с каталогом пластинок.
Юна вспыхивает. Ничего такого она не говорила, но такая мысль у нее была, вернее, она надеялась, что ее попросят именно об этом. Как только Клемент догадался, уму непостижимо.
— Чур, не я, — Розали растягивается на диване.
Розали — жутко ленивая и некомпанейская, решает Юна и, желая показать Чаймсам, что она совсем не такая, опускается на пол рядом с Мэри и изготовляется приступить к делу. Мэри дает Юне пачку библиотечных карточек и свою авторучку, а Клемент вынимает пластинки из конвертов и читает дату записи, номер по Кешелю[13] и всевозможные заковыристые музыкальные сведения, о которых Мэри слыхом не слыхивала.
— Мы решили индексировать пластинки путем перекрестных ссылок, — говорит Мэри. — По фамилиям композиторов в алфавитном порядке, по названиям сочинений согласно с датой создания, ну и еще по нашему списку — там пластинки будут пронумерованы в соответствии с датой покупки. Так будет ясно, поцарапана пластинка из-за того, что ее часто слушали, или из-за дефектов проигрывателя.
Юна, не понимая ни слова, ничтоже сумняшеся, пишет себе и пишет, но, в конце концов, Клемент обнаруживает, что ей, кроме алфавитного каталога, ничего поручить нельзя.
— Раз так, пусть составляет библиографический указатель, с этим она вполне справится, — предлагает Мэри. — Ты читала «Путь в Ксанаду» Джона Ливингстона Лоуза?[14] Так вот, Клемент пишет в этом роде. Он работает над источниками мысли Пауля Тиллиха[15].
Юна говорит, что это должно быть очень интересно, но разве можно обнаружить источники мысли, если не умеешь читать мысли?
— Я исследую все книги, которые Тиллих когда-либо прочел. Задача крайне сложная. Мы с ним постоянно переписываемся.
— Как, он посылает тебе письма? — Юна изумлена. — Сам Пауль Тиллих, философ?
— Нет, мы прибегаем к посредству почтовых голубей. И речь идет о Пауле Тиллихе, президенте профсоюза плотников, — говорит Клемент. — Г-споди ты Б-же мой, девушка, тебя надо учить и учить.
— Особенно по библиотечной части, — язвит с дивана Розали.
Юна, однако, загорается.
— Вот это настоящее дело. Мировой важности. Настоящая наука!
— Тебе что, не нравится то, чем ты занимаешься? — спрашивает Клемент.
— Не нравится. Решительно не нравится. Мне опостылели латынь и греческий, мне плевать на этрусскую Афродиту, и я до смерти боюсь подхватить в Турции дизентерию, — откровенничает Юна. — Я завидую вам обоим, правда завидую. Вы одержимы, вы идете к цели, занимаетесь, чем хотите, живете полной жизнью.
Мэри наставляет ее:
— Ни в коем случае нельзя делать то, чего не хочешь. Нельзя идти против своего естества.
— Это все равно что идти против Б-га, — говорит Клемент.
Розали вскакивает с дивана.
— Б-г ты мой. Если мы опять взялись за Б-га, я еду домой.
— Я чувствую, — говорит Клемент, — что телеологический импульс во вселенной несомненно включает человека.
Розали запускает Лорда Главного Палача[16] на всю мощность.
— Я тебе вот что скажу: если ты хочешь написать диссертацию, — говорит Мэри, — потому что быть доктором философии модно или престижно, этого не следует делать.
— У меня такие сногсшибательные рекомендации, — сникает Юна. — И эту паршивую стипендию мне, скорее всего, дадут.
— Тебе не следует писать диссертацию, — не отступается Мэри.
Юна ни о чем таком и не помышляла. Логика в этом умозаключении есть, но ей и в голову не приходило, что можно принимать логику настолько всерьез, чтобы жить согласно ей.
— Но тогда мне нужно заняться чем-нибудь взамен. А чем, я не знаю, — возражает Юна.
— Подыщи себе парня, выходи замуж, — подает голос предательница Розали.
Она ничуть не лучше других девиц, которые приходят в кафетерий похвастаться обручальными кольцами. Небось Розали и сама мечтает о кольце, да где ей: кто на нее, такую толстуху, позарится. Розали не красит губы только потому, что Мэри не красит. А Юну потянуло к Розали только потому, что Розали читала книгу Клемента. Какая притвора! Какая лицемерка! Розали — это ворона в чаймсовских перьях. Юна презирает себя до глубины души: эта хитрованка втирала ей очки, а она ей верила. Она поражается Чаймсам: как они могли терпеть около себя Розали, она же такая заурядная. Просто удивительно, что они не порвали с ней давным-давно. Еще одно доказательство их невероятного превосходства. Они всегда знают, чего не следует делать.
— Суть уж никак не в замужестве, — рявкает Клемент.
Юна видит, что Розали раздражает его так же, как и ее, но он топит раздражение в философствовании.
— Причина лежит не на поверхности, а в глубине. Поехать в Турцию — решение поверхностное. Выйти замуж — тоже. Тогда как самореализация требует решения, необходимого для самореализации, ты же это понимаешь, не можешь не понимать?
Юна не так уж уверена в этом.
— Но поступи я так, я не знала бы, чем заняться, — взвывает она.
— При экзистенциальной дилемме нужно не действие, а отказ от действия. Бездействие. Стаз. Думай не о том, что следует делать, а о том, чего делать не следует. Розали, да прикрути же ты звук, ничего не слышно. Я что хочу сказать, — продолжает Клемент, — прекрати смотреть на мир с точки зрения самоудовлетворения. Это — Б-жий мир, не твой.
— Видит Б-г, не мой, — говорит Розали.
Розали убавляет звук, и теперь Нанки-Пу[17] пищит, как комар; она, по-видимому, вполне незлобивая, но бесхребетная: делает что ей кто ни скажи.
— Будь это мой мир, Клемент уже давно продырявил бы его.
Юна ошеломлена. Наконец-то свежий, незамутненный взгляд! Верно, ой как верно, она занеслась, вечно думает о духовном самоудовлетворении. До чего же Клемент умный, он видит ее насквозь. При всем при том она даже несколько польщена: перед ней никогда еще не стояла экзистенциальная дилемма.
— Для меня всегда много значили карьерные соображения, — соглашается она. — Пожалуй, больше всего мне хотелось добиться признания или чего-то вроде.
— В Турции тебе его не добиться, — предостерегает ее Мэри, но теперь уже по-доброму.
— Ты найдешь там могилу, как те леворукие богини, — говорит Клемент.
Юна фыркает. Нет, они — само совершенство!
— Послушай моего совета, — говорит Розали. — Защити диссертацию, иди преподавать.
— Розали хочет сказать: будь как Розали, — говорит Клемент.
— Я все брошу, — говорит Юна, но судьбоносный момент проходит незамеченным: Мэри неожиданно хлопает себя по затылку и вопит:
— Завтрак! Клемент, как быть с завтраком? В доме хоть шаром покати.
— Поутру съезжу на велосипеде на рынок.
— Давайте, я съезжу, — предлагает Юна: ее пленяет картина — она крутит педали, перед ней корзина с продуктами. Так она может стать для них почти что своим человеком. — Я встаю очень рано.
