- Поздно, - сказала она. - А спать не хочется. Правда?
- Правда, - сказал он и положил руку ей на плечи.
Они перешли площадь и сели на скамью. Он поцеловал ее в холодные губы. Она не противилась, только сразу поникла, будто отдаваясь неизбежному, бороться с которым нет сил. Губы потеплели и напряглись, когда он поцеловал снова.
Давно уже свели Кировский мост, а они сидели на скамье, обнявшись, не произнося слов. Потом пришла усталость, холод проник под одежду, объятие не спасало от него.
- О чем ты думаешь? - спросила Марина. - Только не лги и не говори, что ни о чем.
Она сжималась, стараясь унять дрожь. Наверное, холод мучил ее, голове стало худо от выпитого вина, и хотелось ей только крыши над головой и теплой постели.
- Припоминаю, кто из моих друзей еще не женился,- сказал он. -Побудь тут, я схожу позвоню.
К телефону долго не подходили, потом раздался хриплый голос:
- Н-ну?
- Баранки гну! - сказал он, развеселившись. Он представил себе хилого, носатого Соломона, босого, в сиреневом: белье, с одеялом на плечах. - Мог бы повежливее, сухопутный краб.
- Ах, это ты, старая каракатица, - сказал Соломон и зевнул. - Когда прибыл?
- В пятницу. Послушай, кашалот: я хочу сейчас зайти в гости.
- А ты знаешь, сколько сейчас времени? - спросил Соломон.
- Знаю.
- Ну, заходи, - сказал Соломон. - А выпить у тебя есть?
- Выпить будет завтра.
- Что за времена... - громко вздохнул Соломон. - Все неприятности сегодня, все удовольствия завтра. Ну, приезжай.
- Я с женщиной, - сказал Овцын. - Так что надевай брюки.
В трубке раздался свист.
Соломон встретил их в брюках и даже при галстуке. В тепле Марина раскисла, глаза ее сузились. Она старалась не уронить голову и все выше поднимала подбородок.
- Сейчас выпьешь чаю, и мы тебя уложим, - сказал Овцын.
- Здесь только одна кровать, - произнесла она с вопросом.
- А сколько тебе надо?
Соломон принес чайник, принялся суетливо расставлять посуду. Разнокалиберные чашки он добыл из платяного шкафа, ложки из тумбочки, из-за окна вытащил банку с вареньем.
- У меня же есть холодные котлеты! - Он стукнул себя по лбу и убежал на кухню.
- Удивительно трогательный человек этот твой друг, - сказала Марина. - Он тоже моряк?
- Бывший. Испортилось зрение, пришлось уйти на берег. Теперь работает продавцом в мебельном магазине. - Овцын усмехнулся и повел рукой. - Ты же видишь, какая у него мебель.
- Это часто бывает, - сказала Марина.
Соломон принес холодную сковородку с котлетами, но никто их не ел. Потом он сгреб пустые чашки на угол стола, сказал Марине:
- Вы ложитесь. Кровать удобная, только простыни...
- Мне сейчас все равно. - Она поднялась, шагнула к кровати, почти упала на нее. - Разбудите меня в семь часов.
- А мы устроимся, - сказал Соломон. - Пойдем, Иван.
- Я сейчас, - сказал Овцын.
Соломон вышел.
Овцын поднял ее на руки. Она обвила мягкими руками его шею, прошептала:
- Тебе не тяжело, правда?
- Правда, - сказал он.
- Не надо, - шепнула она. - Опусти меня.
Он опустил ее и сел рядом. Он не мог выговорить ни слова, потому что горло сжалось от любви к ней. Она была прекрасна сейчас. Он наполнился ею. Стараясь не глядеть на нее, он видел ее, и, закрывая глаза, он видел ее. Рассудок мутился. Она почувствовала, отстранила его неожиданно сильным движением, вскрикнула, как человек, внезапно увидевший мчащийся на него поезд:
- Только не это!..
И это случилось.
- Вытри слезы, малыш, - проговорил он, с удивлением вслушиваясь в низкий и клокочущий звук своего голоса. - Зачем ты плачешь?
Она оттолкнула его, прижалась к стене, сказала:
- Никто не знает, что от чего. Может быть, потому, что ты не первый. Он вдруг пришел в себя от этих обдуманных слов.
- Все мы вторые, - сказал он. - Первые забыты.
- Ты ее любишь? - насторожилась Марина.
- Первые забыты, - повторил он.
- Наверное, ты лжешь, - сказала она в стену.
Совсем уже спокойный, он поднялся, у зеркала привел себя в порядок, причесал волосы, вытер платком лицо и шею.
- Ты мне противен, - сказала Марина. - Выйди.
Он еще раз оглядел себя, поставил на тумбочку темное, пятнистополосатое зеркало и вышел из комнаты.
Соломон дремал на табурете у газовой плиты, положив лохматую голову на руки. «Удивительно трогательный человек этот твой друг», -вспомнил он. Обнял трогательного человека за плечи, сказал:
- Поехали, сухопутный краб.
Соломон вздрогнул, вскинул голову:
- Куда?
- Куда-нибудь. Скажем, в аэропорт. Дальше будет видно.
- Ты мне плохого не сделаешь, - сказал Соломон.
- Я сделаю тебе рейс.
Соломон оторопел, поднял руки к лицу:
- А глаза? Что ты болтаешь, Иван! Разве так можно шутить?
Он прижал руки к выпуклым глазным яблокам, и пальцы побелели.
- Тише. - Овцын приблизился, обнял щуплое тело. - Возьму тебя вторым штурманом. Все равно капитан стоит вахту с младшим помощником.
- Но не за младшего помощника, - покачал головой Соломон.
- Это зависит от капитана.
- Ты будешь за меня работать на мостике? - спросил Соломон.
- Если потребуется.
- Чушь, чушь, чушь собачья, - затряс головой Соломон. - Никто меня не оформит, ты же сам знаешь, зачем лишний раз треплешь мне нервы?..
Когда они уже оделись, из комнаты вышла Марина.
- Можно, я с вами? - спросила она.
- Тебе же к восьми на работу, - сказал Овцын.
Она обняла его, сказала:
- Не надо так, я люблю тебя.
- Тогда к черту в пекло работу, поехали! - сказал Овцын. - Честное слово, оторвись моя голова, не каждый день слышишь такое.
- Некоторые никогда не слышали такого, - тихо сказал Соломон.
- Я и вас люблю, милый Соломон, - сказала Марина. - Только по-другому.
- Идите вы к бесу! - выкрикнул Соломон. - Нужна мне эта любовь по-другому, как...
В ресторане аэропорта он много выпил, говорил о море и плакал. Марина подвинула свой стул, обняла его и шептала ему на ухо неслышные слова. Глухо ревели невидимые самолеты. Овцын смотрел, как Марина нашептывает ласковое на ухо прослезившемуся Соломону. Впервые в жизни он почувствовал ревность. Понимал, что это глупо, но ничего не мог поделать и озлоблялся все больше.
В половине восьмого Овцын сказал:
- Очарование мое, а не пора ли тебе на службу?
Марина вдруг опустила плечи и поникла. Наверное, была уверена, что я сделаю что-нибудь, чтобы ей не идти сегодня на работу, сказал себе Овцын, без жалости глядя на опущенные плечи. Какая же работа после такой ночи? «Дело не столько в ночи, - продолжал он думать, - сколько в событии. Ведь я все понимаю, но почему ожесточаюсь? Почему мутное заливает душу, откуда потребность мучить доверившееся мне существо?»
- Самое время, - сказал он. - Не дай бог, остановится химический завод, тогда советская женщина недополучит синтетики.
Все чувствующий, все понимающий Соломон разогнулся, вытер глаза салфеткой.
- Это неизбежно? - сказал он. - Давай придумаем что-нибудь, чтобы Марине сегодня не работать.
- М-да? - Овцын закурил, дым попал в глаза, и он - очень, как подумалось, кстати - поморщился. - Если я возьму тебя на судно, ты и в море будешь говорить подобное ?
- Гад, - сказал Соломон. - Ты способен ударить собаку.
Овцын промолчал.
- Пойдем, Соломон, - сказала Марина. - Он выявился.
- Как же мы пойдем?.. Ведь мы вместе... - Соломон откинулся на спинку стула. - Да и денег у меня совсем нет.
- У меня есть три рубля. Нам хватит, - сказала Марина и встала.
- Нет, мы не можем... - пробормотал Соломон. - Так не делается. Мариночка, вы должны...
- То, что я была должна, я уже заплатила, - произнесла Марина и пошла к выходу.
- Не дури! - крикнул Овцын вслед. Она не обернулась.
- Иван, сообрази что-нибудь, сделай, - умолял Соломон. - Она уйдет, ты никогда себе этого не простишь!
- Никуда она не денется, - сказал он Соломону. - Вот деньги, догони ее и вези домой. Я съезжу на завод и попрошу начальство, чтобы ей записали какой-нибудь отгул.
Начальника лаборатории Овцын ждал в проходной минут двадцать. Наконец вахтер указал ему высокого мужчину лет тридцати на вид, в кепке и прорезиненном дешевом плаще. Овцын отвел его в сторону и, когда они встали рядом поближе к тусклой лампочке, услышал, как вахтер сказал висевшему на барьере сонному пожарнику:
- Видимо, брат.
- Всяко бывает, - отозвался разлепивший глаза пожарник.
Он оглядел начальника лаборатории и поразился, как они похожи. Ростом, складом фигуры и даже слегка чертами лица.
- Я слушаю, - сказал начальник лаборатории.
- Ты можешь сегодня дать отгул Марине? - спросил Овцын.
Похожий на него человек приоткрыл рот, потом закрыл его, снял
кепку, уставился на клеймо на подкладке.
- Значит, так... - произнес он, тщательно изучив потертое клеймо фабрики имени Самойловой.
- Вот именно, - сказал Овцын.
